- Значит, вы не верите, что наши ребята встали бы маяками вот здесь, на этом самом краю?! - закричал вдруг Воронков, подбегая к обрыву. - Встанут, если понадобится. И нечего над энтузиастами насмешки строить!
- Видите ли, товарищ Воронков, - холодно ответил прораб, - энтузиазм консервировать нельзя. При длительном употреблении он выдыхается, скисает. Но это мое частное мнение, можете с ним не соглашаться.
- И не соглашусь! И никогда не соглашусь! - сдавленным, перехваченным тенорком крикнул Илья.
- Прекрати, Воронков! Дискуссию в другом месте организуешь! - резковато вмешался Грушин.
Илья недовольно замолчал. А Степан Елизарович обратился к Садыкову:
- А дальше как, Курман Газизыч? Все так же: справа стена, слева без донышка?
- Сказал уже, считай полкилометра. Однако там дорога много шире. Пойдем посмотрим?
- Обязательно.
Садыков, Грушин, Полупанов и Воронков ушли. После их ухода все долго молчали. Слышен стал ветер, с журчаньем и всплесками, как река, плывший по ущелью. Он обдавал пронзительным весенним холодком и пахнул ледоходом, будто только что пролетел над искрошенными льдинами и черной пенистой водой. Вместе с ветром в ущелье вполз знобящий волчий вой.
- Его только и не хватало для настроения, - хмуро сказал Борис.
Марфа фыркнула в ладонь:
- Тоже свое частное мнение высказывает. Недоволен предстоящим сокращением ихнего штата.
Шура села на камень, - слабо зевнула и повела плечами:
- Холодно становится, и спать хочу… Нет, я не то хотела сказать. - Она несмело улыбнулась. - Я не гожусь в герои, а поэтому я вернулась бы назад. Ну, потеряли бы дней пять…
- Дней пять? Да вы что? - всполошилась Марфа. - Мой Егор Парменович с катушек свалится! Он, говорят, во сне посевную видит, кричит и директивно ругается!
- Я его понимаю, - откликнулся Неуспокоев. Он закуривал и, не гася спички, неприятно усмехнулся. - В рекордсмены рвется Егор Парменович.
- Непонятно что-то, - покосилась на него Марфа. - Как это - в рекордсмены рвется?
- А что же тут непонятного, милая Марфуша? - снова усмехнулся Неуспокоев, бросив догоревшую спичку. - Если уважаемые Егор Парменович и Курман Газизович за остаток дня и ночь перепрыгнут через Султан-Тау, проведя колонну чуть ли не по козьим тропкам, то об этом заговорят в обкоме, а очень возможно, и где-нибудь повыше. Понятно, оттуда последуют для товарищей Корчакова и Садыкова всякие весьма приятные вещи. Еще бы, обеспечили сверхранний сев на целине!
Шура сплела пальцы и выгнула ладони так, что хрустнули суставы. В глазах ее была тоска.
- Это тоже ваше частное мнение? - тихо спросила она.
Неуспокоев не ответил, отошел от скалы и сел на камень, на котором сидела Шура. Девушка сжалась и чуть отодвинулась, но прораб не заметил этого.
Из-за скалы вышли Корчаков, Садыков и все остальные. Неуспокоев поднялся, чтобы идти им навстречу, но его остановила Марфа:
- Погодите, я с вами желаю спорить! Вы нам много наговорили, а я вам одно скажу: сезонник вы! - По тону чувствовалось, что для нее хуже "сезонника" нет ничего на свете. - И ваше частное мнение можете оставить при себе. Я лично с Воронковым согласна. Высоты я страх как боюсь, а надо будет - встану здесь, на краешке, столбом!
- Афишной тумбой, Марфуша! Габарит позволяет! - крикнул подходивший Воронков, и все засмеялись.
- А ну тебя, трепача! - обиделась Марфа. - Как дорога-то, подходящая?
- Другой нет, так и эта будет подходящая, - ответил весело Воронков. - Не беспокойтесь, Марфа Матвеевна, пройдем! Красиво пройдем!
…Когда шли обратно, над горами размахнулся закат. По зеленому прозрачному небу вольная и небрежная кисть разбросала мазки багрового пламени. Пламенели и горы, будто их отлили из раскаленного чугуна и поставили на ночь остывать.
Борис вел Шуру под руку. Городские ее боты плохо были приспособлены для ходьбы по горным дорогам. В его бережных и чистых прикосновениях Шура чувствовала светлое уважение, которое делает прекрасными отношения между женщиной и мужчиной. Ей было радостно, счастливо, и одновременно охватывали печаль и жалость, какие охватывают умную и душевную женщину, видящую человека, достойного любви, но полюбить которого она не может.
А Борис был занят другими мыслями. Может быть, впервые он, будучи с Шурой, думал о другом человеке, о прорабе, о его словах, то циничных, то подогретых каким-то ложным пафосом. Нехорошо, неладно в душе этого человека. И кто же он - просто путаник, себялюбец или оборотень? Над этим стоит подумать. Но думать мешала Марфа. Не стесняясь, громко, так что в ущельях грохотало эхо, она поверяла Шуре свои любовные переживания:
- По секрету скажу вам, Александра Карповна, нравится мне до невозможности Илюша Воронков. А как на ваш вкус? Одобряете? Я наповал в него влюбилась!
- За два дня? - улыбнулась Шура. - Мы когда выехали из города? Ах, нет, сегодня уже три дня.
- Вы уж очень, товарищ доктор! За кого меня считаете? - весело обиделась Марфа. - Я из Ленинграда с первой партией приехала, еще зимой. На курсах прицепщиков с ним познакомилась. Он нам понятие о тракторном моторе давал.
Марфа вдруг стала серьезной.
- Между прочим, по Павлову, любовь - это работа второй сигнальной системы. Там, где сны, мечты, грусть и прочая поэзия. Животные на это не способны, только человек способен. Имейте это в виду.
- Откуда вы это знаете? - не утерпел Борис.
- А что, не могла я брошюрку почитать об условных рефлексах? - с вызовом спросила Марфа и захохотала. - Только это из брошюрки и запомнила.
- Борис Иванович, можно вас на минуточку? - крикнул шедший последним, в одиночестве, Неуспокоев.
Шура перестала смеяться и беспокойно посмотрела на Бориса. Он извинился и остановился, поджидая прораба.
- У меня к вам небольшой вопрос, - сразу же, поравнявшись с Борисом, заговорил Неуспокоев. - Вы давно знакомы с Александрой Карловной? Давно, я знаю. А я всего месяц. И все ж… Вы замечаете?
- Замечаю, - ответил Борис, почувствовав в пальцах мелкую дрожь. Грубая, мужская похвальба Неуспокоева не вызвала в нем ревность, не задела его самолюбие. Это пришло потом. А сейчас он почувствовал только одно: что оскорбляют Шуру.
- У кого-то из наших поэтов я вычитал шутливые, но верные слова. - Неуспокоев посмотрел внимательно на темнеющее небо. - Между влюбленными сердцами - прямой провод… Замечаете? - опустил он глаза на Бориса.
- Замечаю.
- Да-а… - сожалеюще вздохнул прораб. - Сложный и причудливый рисунок жизни. Очень, очень сложный!
- Вы сказали все, что хотели? - спросил Борис, следя, чтобы голос его звучал спокойно.
- А куда это вы рветесь? - искоса посмотрел Неуспокоев и вдруг сказал грубо: - Идите… идите к черту!
Когда Борис догнал Шуру, она тотчас спросила:
- О чем он с вами говорил?
- О сложном и причудливом рисунке жизни. Словом, о вас! - криво улыбнулся Борис и тотчас испугался, пожалел: "Зачем я оказал ей это? Нетактично получилось".
Шура низко опустила голову. А Марфа теребила ее за рукав:
- А вам нравится, Александра Карповна, когда у мужчины легкая походочка? Когда он будто на носочках идет, без каблуков? Я как погляжу на Илюшину походку, так у меня даже под коленками щекотно. Ей-богу!
- Марфуша, хладнокровней! - крикнул Воронков, шедший впереди.
- Неужели услыхал? - ахнула тихонько Марфа. - Ну и пусть! Скорее оргвывод сделает. Не больно-то он торопится с оргвыводами.
И сразу, без паузы, запела:
Лучше в речке быть утопимому,
Чем на свете жить нелюбимому…
Но могучий ее голос был ранен грустью.
- Марфа, вам говорят, помолчите! Дайте послушать! - опять крикнул Илья.
Воронков и все ушедшие вперед стояли и к чему-то прислушивались. Все уже поднялись снова на гряду, заросшую молодым сосняком, а снизу, с дороги, доносилось приближающееся стрекотанье мотора. С гряды видны были "Слезы шофера" до обвалившейся скалы и крутой поворот около нее. Затем дорога уходила в низину, в вечернюю темноту, и снова выходила на свет, поднимаясь "генеральским погоном" - белым зигзагом на очередную гору. Тонкое стрекотанье мотора, чем-то похожее на сучащуюся, крутящуюся нитку, вытянуло на дорогу машину. Она неслась на предельной скорости, и рыжий свет уже зажженных фар пьяно качался перед нею. Было беспокойное что-то и отчаянное в этой черной машине, одиноко летевшей по белой опасной дороге. Будто уходила она от смертельной погони или догоняла что-то бесконечно дорогое, без чего нет жизни, без чего лучше голову свернуть на этих чертоломных поворотах!
- Четырехтонка. Номер, Илья, не видишь? - забеспокоился почему-то Полупанов.
- Что ты, Паша, дистанция велика, - ответил Воронков. - Интересно, кто это собирается голову сломать?
- Здесь теперь народу немало появится, - подал голос Корчаков. - Землеустроители, гидрологи, дорожники, заготовители. Оживает степь!
- Лихо джигитует! - восхитился Садыков. - Люблю в человеке огонь! Пошли, товарищи. Просека готова, наверное. Будем выводить колонну из леса.
- Курман Газизыч, минуточку! - умоляюще сказал Воронков. - Дай посмотреть, как он "Слезы шофера" проскочит.
- Какой разговор, посмотрим, - согласился Садыков.
Одинокая машина, не сбавляя хода, влетела в щель перед обрушенной скалой, выскочила из нее, и световые конусы ее фар, ударившись о скалу, рухнули в пропасть. Это в нужную секунду водитель развернулся круто, как волчок, и машина пропала за скалой. И тотчас черным жучком поползла по белому зигзагу на гору. Стрекотанье мотора начало затихать и оборвалось как нитка.
- Точно сработано! - завистливо вздохнул Воронков. - Ну, пошли?