Поселенцы, смеясь, переглянулись, поняли, что старику неприятен такой допрос. Рязанец шутливо сказал:
- Это мы так, дедушка, к слову пришлось. Уж очень много тут в Сибири непомнящих…
Тем же сухим старческим голосом бродяга ответил:
- Много… Это верно.
- Та-ак, - протянул рязанец. - Ну, а как тут… для нашего брата?
- Худо, - ответил старик, вновь оживляясь и повертываясь к поселенцам. - Сами видите… Народ здесь не богато живет… Заработков никаких. А на тракту - озорство…
Корявый мужик, перебивая разговор, весело воскликнул:
- А нам-то что!
- А вот слушай.
Старик сел поудобнее и начал:
- Много народу гонят сюда… Тридцать годов живу я в Сибири, всю исколесил ее, матушку, вдоль и поперек. Всего насмотрелся. Живу… смотрю и все вижу. Сами посудите: куда деваться человеку, которого на вечное поселение пригнали сюда? Ну и идут люди на тракт - к мужикам в работники. Года по два, по три, по четыре чертомелят на богатеев. Богатый-то мужик в каждой малой деревушке имеется. Расчет подойдет, хозяину надо платить работнику пять-шесть рублей. А где их взять? Денег в деревне мало, а жадность у мужика большая. Почешет затылок хозяин да в лес по дрова и пошлет работника… Следом и сам с топором поедет. А после один на всех лошадях возвращается…
Белокурый и курчавый парень вскричал:
- Значит, ухлопал?!
- Беспременно, - подтвердил старик… - А то и так бывает: деньги-то хозяин отдаст, потом пустит работника за поскотину… до первого лесочка… После топор за пояс… Падет на коня… догонит и укокает своего работничка.
Курчавый парень опять перебил:
- А что же народ-то!.. Неужели мужики молчат?
- А что же им делать? - усмехнулся старик. - Кричать, что ли, на всю деревню?
- Заявить, - запальчиво проговорил парень.
- Начальству донести…
- Поди-ка, донеси… Донесе-ешь!.. Он тебе донесет… убивец-то…
Видя, что парень смотрит на него непонимающими глазами, старик повернулся к нему и стал разъяснять:
- Ты подумай-ка: кто кого бьет-то? Богатый убивает бедного - горбача. Горбачами нас здесь зовут. А горбач в этих краях - все равно что человек, лишенный всех прав и состояния. Опять же… кому жаловаться, кому доносить? Начальству? Приставу?.. А богатый-то мужик с приставом за ручку здоровается. Понял?
Старик помолчал. Посмотрел на сумеречный лесок, в котором птицы допевали свои последние вечерние песни, и, обращаясь уже ко всем поселенцам, продолжал рассказ:
- Вот вы и кумекайте насчет здешних мужиков. Сегодня они, мужики-то, сделают донос на богатого убивца, а завтра он сам поедет в волость аль в город и задарит все начальство. Да, да! А что вы думаете? Еще как задарит-то!.. А там, глядишь, неурожай хлебов в деревне либо падеж скотины… Иной раз полдеревни за один год в разор пойдет. К кому в таком разе мужикам идти? Конечно, идут к богатею. Потому, больше некуда здесь мужику податься. Ну, а богатей-то и скажет: "Вы на меня кляузу произвели, а я вам должен помощь подать? Э, не-е-ет! Я не дурак! И помощи моей вам не будет". Да еще фигу покажет: дескать, накось, выкуси!.. Ну, и уйдут мужики, не солоно хлебавши. И будут люди голодать, будут умирать с голоду. Особливо дети которые… А что вы думаете? Он ведь, богатый-то мужик, в здешних краях иной раз один на всю деревню… Вот и получается: либо ты иди и доноси на него, а значит… в случае чего, готовься к беде. Либо посматривай на его черные дела да помалкивай. Так-то, братцы мои калиновые!
Старик умолк.
Задумался рязанец, тихо вымолвил:
- Неужели все богатеи здесь такие жадные до денег? Неужели так-таки за пятерку и убьют человека?
Никита почесал за ухом и так же тихо сказал:
- Не все, конечно… Но есть такие… Особливо те, что на тракту живут, где обозы с товаром ходят да купцы по разным делам проезжают. Поди, слыхал пословицу: "От трудов праведных не наживешь палат каменных". А из здешних деревенских богатеев очень даже многие на тракту, с кистенем в руках, богатство свое добывали.
Старик потянулся к бородатому рязанцу и еще тише добавил:
- Вот ты и посуди: что стоит такому человеку ухлопать работника - горбача? Да ровным счетом ничего! Жадность-то человечья на все толкает людей. А пять-шесть целковых здесь большие деньги. Богатому трудно с такими деньгами расставаться. Ну, вот он и идет на все… и убивает…
Рязанец спросил старика:
- Давно в этой деревне живешь?
- Да годов пять, - ответил Никита.
Корявый мужик посмотрел на рваное одеяние старика, на его кнут и сумку, спросил:
- Пастух?
- Пастушествую… Подпаска имею…
- Сколько же платит тебе деревня?
- А я ничего не получаю, - засмеялся старик. - Без денег-то спокойнее спишь.
- А чем ты живешь? - изумленно спросил молодой парень. - Чем питаешься?
- Летом мы с подпаском харчуемся поочередно у всех мужиков. А сплю вот здесь - в землянке. Зимой в банях сплю, а харчуюсь уже чем бог пошлет. Народ здесь приветливый - куска хлеба не жалеют. Дадут краюху ржаного хлеба… ну, и грызу ее дня два-три. Зубы-то плохие стали…
- Н-да-а, - задумчиво произнес рязанец, почесывая пальцами свою запыленную правую щеку, густо поросшую светло-русым шелковистым волосом. - Да, дедушка, очень красна твоя жизнь.
Старик опять пошутил:
- А мне ничего… нравится! По крайней мере в поле, под синим небушком, светло, в натопленной бане - тепло, а в этой вот землянке - ветер мне тоже в тыл.
Рязанец посмотрел в сторону деревенских изб, почти сплошь крытых дерном, и продолжал расспрашивать:
- Небось, в этой деревне богатеи тоже имеются? Вот эти дома, тесом-то крытые, чьи?
- А-а… этот вот, который поближе-то к нам, - переспросил старик, тыча пальцем в сторону деревни, - пятистенок который?.. Этот лавочнику Будинскому принадлежит. Будинский-то тоже ссыльный… из уголовных…
- Из уголовных?! - воскликнул один из мужиков. - На этапах мы встречали поляков… только те не уголовники.
- Встречал и я, - сказал Никита. - Под Иркутском городом. Ну, те совсем не нашего десятка… хороший народ. А этот, Будинский-то, варнак! И баба у него такая же. Да вот поживете - сами увидите.
- Ну, а чей вон тот дом? - рязанец указал пальцем на большой дом посредине деревни.
- Крестовик-то? Этот Гаврилы Терентьича Козырева - старосты здешнего. Вон тот дальний крестовик, что в левом порядке стоит, - принадлежит Ипату Харитонычу Вихлянцеву, первому здешнему богатею. А тот, который с просмоленной крышей и в правом приречном порядке стоит, тот Еремею Скобову принадлежит… Тоже богатей, Скобов-то.
- Небось, все работников держат?
- Нет, Будинский не держит. Да ему работник и ни к чему - не сеет. Гаврила Терентьич и Ипат Харитоныч держат. А как же! - старик опасливо оглянулся и продолжал: - Держат. Хозяйства-то у обоих большие… и посевы большие… Без работников им никак не управиться. - И, как бы спохватившись, он торопливо добавил: - Ну, только у нас ничего такого… чтобы насчет обиды горбачам… В этой деревне народ хороший. Можете оставаться без опаски…
Рязанец пристально посмотрел на хитроватое лицо старого бродяги, но ничего не сказал. Молчали и остальные поселенцы.
- Это я вам говорил, - продолжал Никита, - насчет тех ссыльных, которые посмирнее. Ну, а те, что побойчее, бродяжить уходят. Всю жизнь колесят по лесам да по степям. Зимой у мужиков в банях живут, вроде меня… Так и дохнут. А некоторые в города уходят. Спиваются. Под заборами дохнут. А бывают и такие, которые на золотые прииска бегут. - Он махнул рукой и добавил: - Тоже пропадают… даже наверняка…
Поселенцы задумались. На березовый лес да на деревню поглядывали. К вечерним звукам прислушивались.
За поскотиной, в белостволом березняке с мелкой, но густой уже и курчавой зеленью умолкали последние птичьи песни. Одиноко и тоскливо звучал голос бездомной птицы - кукушки, перекликавшейся с тонкоголосой пичугой, все еще просившей: "пить-пить!"
Оттуда, из леса, к землянке потянуло легкой и манящей прохладой, пропитанной запахом весенней березы и диких ирисов - по-здешнему называемых "кукушкиными слезами".
Трое мужиков неотрывно смотрели на лес.
А белокурый и курчавый парень, вытянув шею и подавшись вперед, прислушивался к гомону, доносившемуся от села, над которым стояло облако пыли. Там вдоль всей улицы по-прежнему заливисто тявкала собачонка, мычали коровы, блеяли овцы и звонко перекликались зазывные голоса баб и девок, встречавших своих буренок.
Черный корявый мужик, отрываясь взглядом от леса, посмотрел на село и спросил своих соседей:
- Ну, как, ребята… Останемся, что ль?
Рязанец почесал за ухом, тряхнул головой и решительно ответил:
- Ну, нет!.. Пропади она пропадом, эта сторона. Убегу!
А курчавый парень вскочил на ноги и весело крикнул:
- А я остаюсь, братцы. Все одно помирать… здесь ли, там ли - какая разница?
Загалдели мужики, заспорили.
Одни говорили о крепком деревенском житье и советовали остаться здесь, на месте приписки. Других тянули леса сибирские дремучие, степи широкие и жизнь вольная, с котомкой за плечами.
А старый бродяга посматривал на них смеющимися прищуренными глазами и в уме прикидывал, кому из них жить и кому пропадать.
Поговорили мужики, поспорили и решили: четверо бродяжить идут, один остается.
Простились со стариком Никитой, к деревне двинулись.