- Послушай-ка, Настенька, что человек рассказывает!.. Вот где правильные-то люди живут… Вот куда надо было нам податься!..
Повернулся к скупщику:
- Расскажи ей, добрый человек… все расскажи!.. Измаялась она у меня… Может быть, тебя послушает, расскажи…
- Да тут долго и рассказывать нечего, - ласково заговорил скупщик, приподнимаясь с лавки и здороваясь с Петровной. - Про Васьюганье только начальство не знает… Ну, а нам все в доскональности известно.
Он снова сел на лавку и еще раз начал рассказывать то, о чем уже говорил Степану:
- Далеко отсюда Васьюганье… А от вашей родины, от Кабурлов, рукой подать. Бывал я и в ваших местах… От Кабурлов до Васьюганья надо ехать зимой… Ехать в ту сторону, которая между восходом и заходом солнца лежит… Весной и пробовать нечего. После Алтайских гор сперва степи идут… потом урман - лес дремучий… А потом болота, от воды непроходимые, и гнус несусветный… Только зимой и можно проехать: где по тропам, по камышам да полем снежным, а где тропами таежными… А живут там, на Васьюганье, испокон-век одни кержаки… Молятся по старинной правильной вере и никаких делов с миром не имеют… Отгородились они от миру-то лесами да болотами. И нету между ними никакого особенного старшинства… Начальства царского они не признают… И промеж собой не величаются. Все дела жизни решают миром - по слову божию… А скиты у них тоже есть… Вроде здешних… Только в скитах тех живут одни старцы да старицы… настоящие… которым господь бог уже серебром головы покрыл… И никакой гульбы в этих скитах нет… Ничего, кроме божьих слов, от них не услышишь… И вера их древняя сохранилась в полной чистоте… От старых людей слыхал я, что бежали эти люди на Васьюганье еще в древние времена, когда пошло на православных христиан гонение от патриарха Никона. Да так вот с тех пор и живут они, отгороженные от мира.
Скупщик пошмыгал красным и толстым носом, погладил рукой бороду и улыбнулся:
- Настоящие-то старцы… древле-христовы слуги… поживут вот здесь, в Алтайском краю… Насмотрятся на здешнюю гульбу да на блуд - и на Васьюганье уходят… Одни греховодники здесь остаются…
- Видишь, Настенька, - не вытерпев, вмешался Степан Иваныч. - Места эти чуть не под носом были у нас… А мы всю Сибирь исколесили… Вот куда надо бы нам податься из Кабурлов-то… На Васьюганье…
- Что поделаешь, - вздохнула Петровна. - Так, видно, на роду нам написано…
Знала Петровна, что у мужа свой груз на душе: в молодости в пьяной драке по нечаянности товарища убил; за то и на поселение пошел.
И думала:
"Затосковал, видно, мужик тоже по богомолью".
А у Степана было свое на уме: надоела ему бродячая жизнь, деньжонок уже не так много осталось, да и по земле истосковался, от которой сначала тюрьма оторвала, потом богомолье женино; хотелось и звание "посельское" из памяти вытравить.
По рассказам скупщика выходило так, что на Васьюганье легко это сделать: швырнуть в болото паспорт - и всякому званию конец.
- Рядитесь оба ко мне в ямщики, - ворковал скупщик, посмеиваясь. - Завтра спустимся с гор… Прихвачу еще пару лошадей с коробами… захватим товар… и тронемся в степи, потом к урману… А там - рукой подать…
Слушала Петровна речи скупщика, а у самой в голове туман. После обнимки Старцевой да поцелуев его греховных будто хлопнул ее кто-то по голове и вышиб оттуда все сразу: и богомолье, и веру кержацкую, и самого бога.
Словно во сне слышала она голоса мужа и скупщика, споривших уже о подряде Степана в ямщики. А у самой в голове словно дятел долбил: "Зря исходила тысячи верст… проливала слезы в молитвах… надеялась на избавление от грехов - все зря…"
Чувствовала Петровна, что пусто и тоскливо становится у нее и в голове и в груди.
И вдруг полоснул в нее кто-то - не то кипятком, не то жарким пламенем - и обжег ее сразу всю. И так же вдруг налилось все тело ее молодым и хмельным позывом: бежать из кержацкой обители, бежать куда глаза глядят, хоть на край света; только вернуться бы к прежней жизни, к земле и к работе. Но крепок был материн корень бабьего упрямства. Не хотела она сразу открываться мужу. Так про себя и порешила: уехать сначала со скупщиком на Васьюганье, недолгое время там помолиться и уговорить мужа совсем осесть на землю.
Степан настойчиво и долго повторял, обращаясь к ней:
- Слышь, Настенька!.. Мы же ему за ямщиков… и наши же харчи!.. Слышь!.. А? Настя!.. Да ты чего это?.. Не понимаешь, что я говорю? Настя!
А у Петровны голова кружилась - от новых мыслей, от новых надежд.
Покраснела Петровна от смущения и сухо ответила мужу:
- Рядись сам… Как знаешь… Ты хозяин… Куда ты, туда и я… Мне теперь все равно.
Глава 19
Больше недели ездил скупщик по горам: распродавал остатки товаров, менял пошевни на телеги, забирал по деревням мед, пушнину, холсты и сукна домотканные. Вместе с ним ездили и Ширяевы. Недели две спускались с гор. Белые зубцы снеговых вершин, изредка выглядывавшие из-за мохнатых сопок, давно уже скрылись из глаз. Впереди между лесистыми увалами голубели широкие долины, по которым темными пятнами маячили редкие деревушки. Потом долгое время ехали мимо старожильческих деревень и киргизских аулов - по Кулундинской равнине, покрытой белым ковылем и перелесками; здесь застало жаркое лето. Дальше пошли степи барабинские - с камышами болотными, с широкими гривами, вокруг которых толпились низкорослые леса чахлой сосны и березы, с тучами мошкары и комаров. Потом зачернел урман сосновых и еловых лесов - с узкими дорогами, с редкими деревеньками, с цветными еланями душистыми. А еще дальше пошел тот же урман-тайга, только гуще, болотистей и безлюдней.
К осени добрались до торгового села, в котором жил скупщик, сюда к нему и приходили из тундры искусные звероловы - остяки и тунгусы. Прожили здесь Ширяевы до заморозков и по первой пороше на четырех нартах тронулись на Васьюганье с попутчиками остяками, уже без скупщика.
Когда ехали сюда с Алтая, много передумала за дорогу Петровна. Вспоминала многотрудный и длинный путь своего богомолья и прикидывала в уме: сколько земных поклонов перед богом положила, сколько молитв по лестовке перечитала и сколько денег в монашьи кружки перебросала, а от грехов своих не откупилась. Выходило так: будто и не слышал ее бог и жертв ее не примечал. И опять полезли сомнения в голову Петровны. Но по-прежнему она упрямо сама себя утешала и уговаривала:
"Мало ли что люди делают… Может быть, выжидает бог-то? Испытывает?.. Может быть, вот здесь и живут настоящие-то угодники… Может быть, они и успокоят душу мою взбаламученную…"
И снова терзалась сомнениями, сидя на узеньких тунгусских партах, запряженных парой серых оленей с обломанными рогами.
Высунув розовые болтающиеся языки, тяжело поводя мокрыми боками и рассекая клубы пара, идущего от их разгоряченных тел, олени проворно пощелкивали мерзлыми костяшками раздвоенных копыт и быстро мчали перегруженные нарты в глубь лесистого Васьюганья.
Уже несколько раз останавливались олени среди белого безмолвия тайги и часами жадно хватали с деревьев мох, смешанный со снегом.
Несколько раз люди прятались на ночлег либо в одинокую избушку зверолова, либо в убогий шатер, наспех раскинутый остяками прямо на снегу.
И снова бежали олени в глубь Васьюганья.
Глава 20
В понедельник первой недели рождественского поста выехали из тайги к широкой луговине, по которой протекала река. На реке, около проруби, растянуты были вентеля, около них на снегу чернели две человеческие фигуры. А на противоположном берегу реки - высоком, обрывистом и лесистом - повисли четыре больших избы и две малых; все избы, крытые дерном хлевы и амбары были обнесены бревенчатой изгородью. Посреди двора особняком стояла большая изба, тоже под дерновой крышей, на которой торчал большой деревянный крест.
Остяки показывали руками на человеческое жилье, улыбались и повторяли:
- Саляирль! Нофа Саляирль!..
Ласково встретили Ширяевых ново-салаирские старцы и так же, как на Алтае, сразу приняли в трудники.
Стоял этот скит в самом глухом углу Васьюганья. И жили тут три древних старца и три столь же древних старицы, давно позабывшие, к какому толку раскола они принадлежали.
Кроме них, жили шесть старцев годами помоложе. А возглавлял скит уставщик отец Евлампий, русобородый мужик лет сорока, высокий, плечистый. В хозяйстве помогал Евлампию дьяк Кузьма Кривой. Вместе со старцами жили около десятка трудников из бродяг и одна стряпуха - Матрена Корявая, жена Кузьмы.
Сразу же по приезде в скит Матрена сказала Ширяевым, что по обычаю, издавна заведенному, все вновь прибывшие в скит ходят на поклон сначала к древним старцам и старицам, живущим в отдельном пятистенке, потом идут к настоятелю скита и уставщику, отцу Евлампию.
И в тот же вечер пошли Ширяевы в пятистенок.
По привычке Степан заложил нож за голенище. Мало ли что могло случиться!
В первой комнате встретили их три седовласых старца, одетых в белые холсты и в такие же белые валенки.
Поклонившись им в ноги и получив благословение, Ширяевы прошли во вторую комнату, в которой жили три старицы.
Когда Петровна подошла и повалилась в ноги последней старице, столетней, глухой и слепой Фивонии, старуха перекрестила ее и строго сказала:
- Кобелей-то наших не ублажай… не блуди!
Запылали щеки у Петровны от смущения. Не ожидала она такого разговора от старицы. С трудом выговорила:
- На сносях я, матушка…
Старуха уже успела от кого-то узнать, что Петровна беременная.
Потрясая седой головой в темненьком платочке, она шипела беззубым ртом:
- Ужо раштряшешьшя… шоблюдай шебя… держи крепко!.. Народ ждешь вшякой… ешть варнаки, которые…
Петровна поднялась на ноги и отошла в сторону.