Небрежно собранные под косынку волосы, застиранная, но свежая безрукавая кофтенка, белые полные руки и алая улыбка - все у Евгении дышало юной, свежей, радостной чистотой. А Мостовой хмур: поругался с конюхом, Захаром Малининым, потому что тот не напоил и не накормил вовремя его коня; на работу наряжать некого - хоть сам берись за все. И до улыбки ли ему в такой час! Однако Евгения улыбалась, сознавая, что вот такая, веселая и приветливая, она не может не нравиться агроному. Разве она не видит, на какой мысли споткнулся он!
- Алексей Анисимович, - уронив брови, но все так же певуче сказала Евгения, - пособи, пожалуйста, достать бадью из колодца. Сейчас зачерпнула воды, а веревка возьми и оторвись.
- Я, Евгения, еще с вечера сказал тебе, чтобы ты в половине шестого подменила на сушилке Клаву Дорогину.
- Я собралась, Алексей Анисимович.
- А времени?
- У меня нет часов, Алексей Анисимович.
- Судить надо вас за разгильдяйство.
- Чтой-то ты такой суровый. А я совсем и не боюсь. Бодливой корове бог рогов не дал. - Она засмеялась в глаза Алексею и вдруг, неожиданно оборвав смех, приказала: - Пойдем, может, добудешь бадью-то. Чего, в самом деле, не самой же в колодец спускаться.
Мостовой, помимо своей воли, спешился, примотнул повод к вбитой в столб подкове и следом за хозяйкой пошел во двор. "Отругать бы ее надо, лентяйку, - сердито думал агроном, - а я, как кобелишко, тянусь за ней". Она шла по деревянному настилу впереди него, маленькая, широкобедрая, ступая легко и мягко.
"Чертова кукла", - беззлобно подумал агроном.
Остановились возле мокрого сруба колодца. Алексей поглядел на опрокинувшийся журавель с коротким обрывком веревки на задранном конце.
- Вот, - сказала она, и оба склонились над темным провалом колодца. Вдруг Евгения обняла агронома за шею и поцеловала его в щеку. И засмеялась: - Ты не подумай чего-нибудь. Это я за работу тебя…
И поцелуй, и смех женщины остро обидели Алексея.
- Я тебе дитя, да?
- Ты несмышленыш, Алеша…
Евгения Пластунова старше Алексея года на три. Прошлой осенью она вышла замуж за Игоря Пластунова, возчика дядловского маслозавода, вечно пьяного и драчливого парня. На собственной свадьбе Игорь приревновал Евгению к своему другу Тольке Мятликову и набросился на них с кулаками. Гости успели спрятать невесту, а оскорбленный Мятликов раскидал всех и вышел на поединок с Пластуновым. Сцепились. Была большая драка, и Мятликова с распоротым животом увезли в больницу. Пластунова на второй же день после свадьбы арестовали, потом засудили.
Вот и живет Евгения Пластунова ни мужней женой, ни соломенной вдовой, вместе со свекровью оплакивает свою молодость, совсем не зная, как жить и как вести себя.
VIII
Часов в двенадцать, в самую глухую, безлюдную пору, когда все село было на работах, Лука Дмитриевич Лузанов прошел своим огородом к Кулиму, воровато огляделся и пошел низом прочь от села. На плече у него лежал туго свернутый бредень. Плашки-поплавки, раскачиваясь, били по лопаткам. Сзади на поясе у Луки Дмитриевича болтались чуни, веревочные лапти. Одной рукой он придерживал бредень, в другой нес ведро. Он шел рыбачить на старицу. В перешейке, на том конце, у остожья, его должен поджидать заядлый дядловский рыбак конюх Захар Малинин.
Чтобы перейти от Кулима на старицу, надо пересечь открытую луговину, поэтому Лузанов, перед тем как подняться из-под берега, обстрелял ее глазом и только потом рысцой побежал к зеленеющим кустам. Кажется, никто его не видел.
Захар Малинин был уже на месте. Он, как всегда, заросший густой рыжей щетиной, сидел на земле и бечевкой привязывал к ногам старые галоши. В дыры на рыболовных брюках проглядывали его белые, как береста, ноги.
- Замешкался ты, Митрич, - задрал он щетинистый подбородок на Лузанова.
- Замешкаешься. Алешка Мостовой рыскает по деревне, побоялся наскочить на него. Ох и стервец он, - крутил большой стриженой головой Лука Дмитриевич, стягивая сапоги. - Стервец. Всех без разбору понужает. Погоди вот, до нас с тобой доберется. Те были агрономы как агрономы. Сидят, бывало, у себя в кабинетике, колосья считают, стебелек к стебельку снопики вяжут. Вывешивают что-то, пишут. А этот, черт его душу знает, когда спит. День и ночь на ногах. Куда ни сунься, там и он. Теперь что удумал? Отыскал где-то добрые участки на полях и с них, слушай, засыпает зерно на семена. Хм.
- Это ж ладно, парень.
- Вот они куда сядут, семена-то. - Лузанов похлопал себя по крепкой, литой шее. - Налог, да натуроплата, да семена, а жрать что? Хм. Пошли давай.
- Айда.
На затравелом берегу раскинули бредень, осмотрели его, и Лузанов, взяв древко и высоко подняв плечи, начал заходить в холодную воду.
Бредень пошел ловко. Рыболовы неторопливо ступали по вязкому дну старицы и хмуро оглядывались назад, где под водой тащилась длинная мотня. На перехвате русла закончили первую тоню. И как только выволокли на берег кипевшую от мелюзги мотню, оба бросились к ней на колени: не упустить бы чего. В частой сетке бредня трепыхалось множество окунишек. Совсем мелких бросали обратно в воду, а что покрупнее - в ведро с водой. Лузанов молчал. Улов явно не устраивал его.
Так они прошли по старице километра два и наловили полное ведро. Однако крупных почти не было. Мелочь все.
- На ушицу, на пирог будет, и на том спасибо. Шабаш, Митрич, - косясь на солнце, сказал Малинин. - Была б заправдашная рыбалка…
- Нет, Захар, давай еще тоню. Самые места пошли, - упрямился Лузанов. - Я тут нынче весной щуку, никак, кила на два добыл. Пошли, пошли давай.
- Да нет, Митрич, ей-богу, хватит. Уж как-ненабудь на озеро.
- Какой ты, Захар. Да разве можно уходить от самого лова? Хоть одну тоню. Ну, две - уж это от силы. Берись, Захаршо. Берись.
Не успели они толком развернуть бредень, как его рвануло назад. Вода возле мотни забурлила, заклокотала, взмутилась. Стремительно и ловко Лузанов бросился туда, упал на бредень, закрывая добыче выход из мотни.
- Ай, молодец, Митрич! - весело кричал Захар Малинин. - Ай, молодец!
Последние два захода оказались самыми удачными. Рыбаки вынули двух щук и до пятка окуней величиной с лузановский лапоть. На радостях Захар Малинин прытко сбегал за оставленной у остожья одеждой и обувью.
Потом расположились делить рыбу. На две кучи раскладывал Лука. А Малинин приплясывал от холода и льстил напарнику:
- Ловок ты, Митрич. А как ты их на берег-то швырнул! Эко зубья у них, как на бороне.
Свою долю Лузанов ссыпал обратно в ведро и сверху прикрыл смоченной травой. Малинин же свою рыбу склал в мокрую рубаху и начал было завертывать, как щука, толстым калачом лежавшая внизу, вдруг с невероятной силой, подобно сжатой пружине из вороненой стали, выпрямилась, хлестко ляпнула Малинина по голому животу и упала с берега в воду. Мужик кинулся было за ней и столкнул с крутизны в старицу лузановское ведро. Крупная рыба мигом ушла вглубь.
- Дурак ты, дурак, Захар, - ругался Лука Дмитриевич, выбирая из воды околевшую рыбешку. - Язви тебя, ведь я ли тебе не говорил: сломай ей лен. Все, Захар, я с тобой отродясь больше не пойду. Калачом ты меня не заманишь. Ах-ах, едрена мать. Хм.
Оба не заметили, как к ним подъехал агроном Мостовой.
- Значит, кому страда, а кому в полное удовольствие рыбалочка…
- Так это мы между делом, Алексей Анисимович. Не ловится, окаянная.
- Ты скажи, какая обида. Но по трудодню-то вам можно поставить?
И в голосе, и в недобром прищуре глаз агронома рыболовы сразу почувствовали надвигавшуюся неприятность, засуетились, натягивая на себя сухую одежду.
Мостовой подошел к Лузанову.
- Вы, Лука Дмитриевич, в колхозе давнишний человек. Вот и скажите мне, почему у нас заведен такой порядок: что ни тяжелей работа, та и для женщин?
Лузанов вильнул глазами в сторону, но тут же обругал себя: "Что это я, едрена гать, перед молокососом оробел?" Улыбнулся независимо:
- Это верно ты подметил, Алексей Анисимович. Что верно, то верно. Бабы ломят - ничего не скажешь. Раскрепостили мы их, так сказать, и приравняли к мужикам. Равенство во всем, а в труде тем более.
- Я как раз не о равенстве говорю. Нету в нашем колхозе такого равенства. Где бы мужчине надо стоять, у нас - женщина. А наш брат позатесался где полегче. В бухгалтерии сидят мужики, кладовщиками мужики. Женщины таскают мешки, а мужчины с карандашиком учитывают их. А кому, по-вашему, Лука Дмитриевич, сподручней таскать мешки и пудовики с зерном? Кто все-таки больше сделает?
- Хм. Мужик, наверно.
- И я так думаю. А почему бы вам, Лука Дмитриевич, не уступить свое место, скажем, Домне Никитичне, жене? А самому в бригаду.
- Нешто она справится? Пролетит.
- Подучите.
- Не думал.
- В этом и беда, Лука Дмитриевич, что мы мало думаем.
- Почему же не думаем? Думаем, Алексей Анисимович. Каждый за свое дело в ответе. Ко мне, напримерно, какие могут быть претензии? В складе у меня порядок. Что надо, выдал, что надо, принял. Все мы при деле, и каждый отвечает за свое. Так что вы, товарищ агроном, напрасно шумите на меня. Хм.
Алексей сломал жесткий взгляд Лузанова и продолжал наступление:
- Каждый, говорите, отвечает за свое. Да как вы, Лука Дмитриевич, член артели, можете говорить о своем и не о своем! Сыт и богат каждый колхозник общим котлом. Все кормимся из одного, артельного котла. Что положишь в него, то и выловишь.
Лузанов добела вымытой рукой поерошил свои волосы:
- Молод ты, Алексей Анисимович. Молод, как августовский воробей. Я скажу тебе, чтобы ты знал наперед. Я из общего котла давненько что-то не хлебывал ни пустых, ни наваристых щей. Хм..