- Как же это?
- Будто не знаешь как. Все мы из своих котелочков кормимся. Что даст огородишко да коровенка, тем и сыты. А колхоз, он что? Колхоз, он, как был нищий, так нищим и ходит. После войны еще году не было, чтобы мы из должников у государства вылезли. МТС вспашет, посеет и по натуроплате весь хлеб заберет. А нам ни хлеба, ни денег. Как хошь, так и живи.
- Значит, колхоз для вас хоть сегодня провались, хоть погодя немного?
У Лузанова мигом отвис тяжелый подбородок, глаза беспокойно заюлили-забегали. Понял, лишнее сболтнул.
- Ты, Алексей Анисимович, на слове меня не лови. Я о колхозе ничего такого не сказал. Захар, я сказал что-нибудь о колхозе, а?
Малинин, прекрасно слышавший весь разговор, вдруг оглох и даже не отозвался. Спешно подхватил свое тряпье и пошел по берегу в сторону села.
- Вот и ему бы следовало взяться за настоящее дело, а то дремлет на конюшне. - Мостовой кивнул вслед Малинину. - Боком вы живете к колхозу, Лука Дмитриевич.
- Алексей Анисимович, - вдруг униженно заговорил Лузанов. - Алексей Анисимович, вы же друзья, с моим Сережкой. Давай поговорим по душам. Ну, почему ты навалился на нас? Вот Домну каждое утро туришь на работу, а она совсем больная. Под меня, видно, будешь теперь подводить мину. За что, Алексей Анисимович?
- Не люблю я вас, Лузановых, - по-юношески пылко и прямо признался Мостовой. - Живете вы только для себя, своим котелочком. И Сережка ваш такой же. Себялюб.
Последнее Мостовой сказал явно не к месту и, поняв это, разозлился на себя, однако высказал мысль до конца:
- Сережка, он тоже, Лука Дмитриевич, как и вы, о своем котелочке больше заботится.
Мостовой поднялся и пошел к лошади. Лузанов поспешил за ним, нервными пальцами застегивал и не мог застегнуть пуговицы на гимнастерке. Говорил с виноватой лестью:
- Алексей Анисимович, извини, пожалуйста, насчет котелочка я так, шутейно сказал. Булькнул, и все. Ты позабудь это. Мало ли…
Агроном оглянулся на кладовщика и увидел, как крепко сплелись в кулак его узловатые пальцы. Постояли и молча, меряя друг друга глазами, пошли каждый в свою сторону.
IX
Засеянная земля непременно должна родить. На этой азбучной и бесспорной истине в дядловском колхозе "Яровой колос" держалось все полеводство. Весной в "Яровом колосе" пахали и сеяли, осенью убирали. Обмолоченный хлеб спешно, словно от потопа, увозили в Окладин. Там, на элеваторе, принимая колхозное зерно, едва ли не наполовину уменьшали вес его за сортность и влажность. Амбарным весом уже давно не мерили хлеб, и потому никто толком не знал, сколько же дают и сколько могут дать дядловские поля. К концу года всегда выявлялось одно: колхоз по зерну не справился с плановым заданием, остался без хлеба и без семян. За это никого не наказывали, а весной разрешали брать у государства семенную ссуду…
Низкие урожаи ничуть не удивили агронома Мостового, потому что в колхозе он не нашел никаких данных об удобрении полей, ни плана севооборотов, ни даже карты почв: ею техничка колхозной конторы Евстолия Николаевна, у всех просто тетя Толя, застлала пол, когда была в конторе побелка, а потом вместе с мусором выбросила ее за огород, в крапиву.
Именно вот эта запущенность в полеводстве и задела самолюбие Алексея. Ему хотелось самому, своими руками поднять в колхозе культуру земледелия. И чем труднее это было сделать, тем интересней и заманчивей для него.
Начал он с того, что объехал все дядловские поля, выбрал высокоурожайные участки и отвел их под семенные. Еще до жатвы затеял в колхозе строительство сушилки и сам с топором в руках помогал мужикам. Сушилка получилась неказистая, маломощная, но на ней можно было подсушить все семенное зерно.
Правление колхоза поддерживало агронома, и за последние, по крайней мере, десять лет в "Яровом колосе" впервые насобирали своих семян.
Дедко Знобишин, привыкший ничему не верить, сам пришел в склад, долго ходил возле сусеков, пробовал зерно на зуб, пересыпал из ладошки в ладошку, близоруко рассматривал его, супя кудлатые брови, наконец, сказал:
- Надоть быть, так.
А потом встретил Мостового и озабоченно попытал у него:
- Не увезут его у нас, семя-то?
- Почему, думаешь, увезут?
- Дак посуди сам, какую штуку удумали, - выгребать у колхоза весь хлеб под метелку. Да хоть бы деньги платили, а то так, даром.
- Семена не отдадим. Это точно.
Старик все-таки не поверил Мостовому, однако каждому встречному и поперечному рассказывал:
- Агроном-то наш, надоть быть, того… из молодых, а ранний.
Вся жизнь хлебороба - жизнь впрок. А будущее настоятельно требовало не только иметь семенные фонды, но больше, как можно больше поднять зяби. Однако одиннадцать тракторов, работавших в колхозе, не справлялись даже с жатвой. Основательно потрепанные за весну и лето, они то и дело останавливались, глохли и подолгу стояли неисправными среди поля. Бригадир Иван Колотовкин, как угорелый, метался из колхоза в МТС, из МТС обратно в колхоз, выколачивал для бригады запасные части, выпрашивал, рвал голос с начальством и со своим братом, трактористом. За время страды он оброс бородой, оскуластел, в глазах его прочно поселилась усталость и злость. А из МТС между тем требовали темпов уборки, кричали, стучали по столу, угрожали.
Мостовой часто бывал на полевом стане у механизаторов и все собирался поговорить с Колотовкиным о зяби, но уезжал, не решившись на такой разговор.
А время шло. Наконец Мостовой остановил как-то Колотовкина на полевой дороге и спросил:
- Вы, Иван Александрович, думаете что-нибудь делать с зябью?
- А что с ней делать? Зябь надо пахать.
- Верно.
- Это я и без тебя, агроном, знаю. Вот дай ты мне еще пять тракторов, только новых, может, я один из них поставлю на зябь.
- Это шутки, Иван Александрович. А я ведь серьезно.
- И я серьезно. Вот уберем хлеб - за зябь примемся. Каждый год так делаем.
- И каждый год обкрадываем себя.
- Мы свое возьмем.
Колотовкин хлестнул по лошади, и его разбитые дрожки затарахтели по накатанной дороге. Тронул следом своего коня и Мостовой.
На угоре, с которого хорошо видна деревушка Обвалы, Колотовкин свернул на свежее жнивье и прямо полем поехал наперерез идущему вдали комбайну. На темном фоне леса агрегат был едва приметен и, как оказалось, не двигался, а стоял на месте. Комбайнер, молодой светлоглазый парень, весь осыпанный мякинной пылью, встретил бригадира отборной бранью: его машина стояла уже сорок минут из-за того, что не привезли мешки для разгрузки зерна.
- Видишь вот, агроном, - обратился Колотовкин к Мостовому, - сорок минут простоя. Душу… выну из возчиков. Спит, поди, где-нибудь, сволота…
Из-за поворота показался другой комбайн и вскоре остановился рядом. И у этого бункер был полон. Колотовкин так обозлился, что, видимо, не мог или уже не хотел ругаться. Слез с дрожек, лег на стерню ничком, положив под голову сложенные руки, и будто сразу уснул. И все остальные тоже притихли в угрюмой досаде…
- Мешки везут! - крикнул кто-то от комбайнов.
Колотовкин вскочил с земли и тоже начал глядеть в сторону дороги, поднимавшейся в изволок. Бригадир не ругался, но по его налитому лицу и неторопливому шагу, которым он пошел навстречу подводе, Мостовой сразу определил, что вознице несдобровать. Из-за кого вышла задержка, пойди там разбирайся, а пока расплатится за простой агрегатов первый подвернувшийся под крутую руку.
Все понимающе глядели на Колотовкина. А он то останавливался, то, не умея ждать, делал несколько шагов вперед, угибая большую голову.
Вдруг сердце Мостового забилось тревожно и шибко: он разглядел, что мешки везла Клава Дорогина. Он спустился с лошади и, бросив ее, догнал Колотовкина.
- За такие штучки, бывало, на фронте… - сквозь зубы процедил бригадир и скрипнул зубами.
- Здесь не фронт, - спокойно возразил Мостовой.
- Гулянка?
- И не фронт. А Клаву не тронь, - бледнея, сказал Мостовой и плотно сжал губы, не отводя своих глаз от глаз Колотовкина. - Бабу легче всего обидеть.
Подвода была уже совсем близко. Клава сидела на мешках легкой привычной посадкой, сбросив с телеги одну ногу. Голова у девушки была повязана большим платком, концы которого обернуты вокруг шеи. На лице совсем некстати улыбка.
- Заждались? - И смяла улыбку, перехватив тревожное выражение мужских лиц, добавила: - Я торопилась…
Колотовкин ни слова не сказал Клаве, даже не поглядел на нее, а трактористам крикнул:
- Заводи давай!
Комбайны ушли. Клаве нагрузили в освободившуюся телегу мешки с зерном, и она уехала. На месте стоянки агрегатов остались Мостовой, Колотовкин, Плетнев, подмененный кем-то, да мальчишка в материнской кофтенке и старой фуражке, напяленной до бровей, назад козырьком.
- А ведь ты кочет, агроном, - сказал Колотовкин, мягко щуря глаза на Мостового. - Петух. Гляди, как взбодрился за девку. И то верно, девка она хорошая, бери, не прогадаешь.
- Сейчас не до того.
- Кому другому сказывай. Не до того. Это нам уж вот, да и то другой раз в овин бы с какой убрался.
- Погодите-ка, Иван Александрович. Я хотел спросить у вас, вы сколько времени думаете работать в "Яровом колосе"?
- Уезжать пока не собираюсь.
- Не спорить нам надо, а рука об руку идти на одно. Я, Иван Александрович, тоже не сезонником приехал сюда. Жить буду здесь и хочу, чтобы механизаторы не гоняли вхолостую машины по полям. Уж если заехал, так чтобы бункер ломился. От хлеба. Ну разве это намолот, Иван Александрович, восемь-девять центнеров, да еще бункерного весу?
- Ерунда, конечно.