- А ты проводи нас, Сережа. - Клавка подняла на парня глаза и улыбнулась. - Чего молчишь-то? Испугался. Ладно уж, мы сами. Спасибо, дедушка. Я побегу.
Зная, что Сергей смотрит на нее, Клавка неторопливо, по-женски легко вскинула руку, поправила волосы под белым платком, потом так же легко и спокойно взяла свою корзину и, поводя плечами, пошла в ту сторону, где разноголосо скликались ее подружки. Толстолапый щенок хотел бежать за нею, но передумал, видимо, и только тявкнул вслед, укладываясь у ног хозяина.
"И откуда что?" - безотчетно радуясь, удивился Сергей и долго видел перед собой продолговатые Клавкины глаза, в глубине которых притаилось что-то странное, недоступное и милое. И потом, идя домой, и через неделю, и через месяц Сергей все вспоминал Клаву и недоумевал: как же раньше-то не замечал он ее?
Так, может быть, и уехал бы Сергей в институт, если бы не случай, который помог ему сблизиться с Клавой.
Из колхоза отправляли в город оставшееся от сева зерно. В разломанной и ободранной церкви, где находился склад, работали девчата. Клавка Дорогина деревянной лопатой выгребала зерно на толок из-за веялки, куда насыпали его в спешке и бестолковщине. Отделенная от подруг корпусом веялки, она почти не слышала веселой и неумолчной болтовни подруг. Но в этот раз будто подтолкнул ее кто: послушай. Девчата о чем-то перешептывались и исподтишка посмеивались. Клава прислушалась и уловила:
- Глядите-ка, как он их легко-то…
- И верно, девчата.
- А чего это он вдруг?
- Кровь кипит у студентика.
- Эй, студентик!
- Да и вообще парень…
Клавка вышла из-за веялки и тоже стала смотреть в ту сторону, куда глядели подруги. К створчатым, настежь распахнутым дверям с мешком шел Сергей Лузанов. Она зачем-то дождалась, когда Сергей вернулся порожний и, легко подхватив с весов новый куль-пятерик, кинул его себе на плечо, не покачнувшись, снова пошел на улицу. И Клава будто впервые видела парня: он высок, не по-крестьянски тонок, но мешок лежит на его плече надежно, твердо. Девчата, переговариваясь, опять взялись за работу, только Клавка все стояла за углом веялки и все смотрела, как Сергей неторопливо, размеренным шагом ходил от весов к телегам и от телег к весам. Долгое лицо его, с тяжелым подбородком, было притомлено, красно и жарко, но не вспотело.
И вдруг какой-то бесенок кувыркнулся в груди у Клавки. Она вышла навстречу Сергею и весело заговорила:
- Девчонки, глядите-ка, ноги-то у него, как лист осиновый.
- А и впрямь, трясутся.
- Ха-ха-ха.
- Жидок. Ха-ха-ха.
- Это кто жидок?
- Ты, конечно. Ха-ха, девчонки.
- А ну, которую из вас взять в довесок к мешку?
Он угрожающе шагнул на девчат - те врассыпную. Лиза Котикова споткнулась о чью-то лопату и - на бок, а из-под платья мелькнул голубой краешек рейтуз. Только Клавка осталась на месте. Она не убежала, как все, а сцепилась с Сергеем бороться. Пока он в нерешительности прицеливался, как половчее подхватить ее, она заплетала его ноги и настойчиво теснила к куче зерна. Наконец, смеясь и задыхаясь от смеха, они упали на ворох пшеницы за веялку, и Сергей поцеловал девушку в горячий смеющийся рот.
- И доволен… Балбес…
Она закусила губу и низко склонилась с лопатой в руках. Склонился и Сергей рядом, будто пыль отряхивая с брюк, шепнул с мольбой и лаской:
- Клаша, ты не обидься… В ветельник приди вечером, Клаша…
Вечером Сергей спустился с горы за церковью в обшарпанный скотиной ветельник и притаился там. От реки веяло сыростью и прохладой. По траве стлался зябкий туман. А в кустах, вытоптанных коровами, было сухо и уютно пахло задубевшим листом талины, подсыхающим клевером, парным молоком и теплой землей. Уже совсем засумерилось, и белый туман стал подкрадываться к ветельнику, а прохлада от реки даже забралась в кусты. Где-то, просто рядом, на болотце, начал пилить деревянной пилой мягкую тишину коростель. Сергей нервничал. Коростель мешал ему слушать потемки, из которых должна была появиться Клава. "Неужели не придет? - уже веря, что она не придет, спрашивал он сам себя. - Неужели? Может, она не расслышала? Нет, все слышала и поняла". Он вспомнил, что Клава подняла на него свои продолговатые глаза - и в них не было ни злости, ни обиды…
Сергей ждал, пока не прозяб насквозь. На душе у него было муторно… Значит, ядовитые смешки поползут по селу: Клавка Дорогина отшила Лузанова раз и навсегда.
Подняв воротник пиджака и запустив руки в карманы, он из-под горы снова пришел на улицу. Здесь было светлее и теплее. Огибая церковную ограду, Сергей увидел, что впереди его кто-то шел легким, неторопливым шагом. И по этому сдержанному шагу Сергей безошибочно узнал Клаву и понял, что она ждала его тут.
- Клашенька, что же ты? Я весь замерз даже…
- А я при чем?..
Он взял ее за плечи, повернул к себе и поцеловал в середину горячих и упрямых губ. И по тому, как девушка навстречу его поцелую чуть приоткрыла губы и доверчиво прижалась к его груди, Сергей понял, что добился своего.
V
Вечером, едва дождавшись сумерек, Клавка бежала под гору, где они встречались в вытоптанном скотиной ветельнике. Тут было безлюдно, пахло увядшими травами, парным молоком.
- Живем мы в красивых местах, - задумчиво говорил Сергей, а я больше всего люблю этот вытоптанный выгон. Черт его знает, и любить-то его вроде не за что, а вот любится. И все тут.
Клава никла головой к его плечу и, как только он умолкал, бралась за свое:
- Так прямо и слово дал учиться?
- Дал.
- Сам себе?
- Сам себе.
- И не отступишься?
- И не отступлюсь.
- А если я тебя попрошу о чем-то? Сильно-сильно. Сделаешь?
- Проси.
- Правда?
- Проси.
- Не езди никуда, Сережа. Возьми поцелуй меня и скажи: "Ос-та-юсь". Ну?
- Вот. Вот. Вот.
Он, смеясь, целовал ее в пухлые губы, потом почему-то тяжело вздыхал и говорил:
- Глупая ты, Клавка. Ой, глупая. И чем глупее, тем милее. Надо же как устроено в жизни: милому человеку и глупость к лицу. Вот задачка.
И он снова целовал ее, а она закрывала лицо ладонями, вяло отбивалась от ласк и допытывалась:
- Поедешь все-таки?
- Надо ехать.
- Зачем же, Сережа? Ты и так агроном. Что же это, всю жизнь, что ли, учиться?
- Хочу иметь высшее образование, Клавушка. Больше тысячи жителей в нашем Дядлове, а я буду первым с высшим. Первым! Поняла теперь?
- Понять поняла. Я, Сережа, думала, ты такой, простой из себя.
- А я и есть простой, Клавушка. Только хочу, чтобы ты гордилась мною. И мать и отец гордились.
- Вот я и говорю - непростой ты. Какой-то ты непонятный мне, Сережа.
- Пойдешь за мной - поймешь.
- Я хочу, чтобы ты шел за мной. Подумай вот.
И со смехом убежала. Сколько ни звал, не вернулась.
Как бы долго ни собирался человек в дорогу, самые большие хлопоты непременно останутся на последний день. Сергею завтра ехать, и дел у него по горло, а он ни за что не мог взяться. Все валилось из рук. Вчерашний разговор с Клавой в ветельнике отемяшил его, спутал, смотал в комок все его планы и мысли. Как он может ехать, ни о чем не договорившись с Клавой? "Остаться надо, - уговаривал себя Сергей. - Черт с ним, с институтом. В самом деле, всю жизнь, что ли, учиться? Не поеду. И Клавка будет моя. Не Алешке же Мостовому оставлять ее. Вот задачка".
Мать Сергея, Домна Никитична, полная, рыхлая женщина, совсем не могла без слез. Она видела, как тяжело Сергею покидать дом, и ей вдвойне не хотелось отпускать его от себя. Разве мало он намучился, родной, за четыре года учебы в техникуме? Кому охота опять пить голый кипяток да грызть сухую корку. Ей, Домне Никитичне, уже не дождаться его домой: здоровьишка у ней совсем не стало…
Гнули Домну Никитичну кручинные мысли, и слепли глаза ее от слез.
- И не ездил бы, Сережа. - Не знала Домна Никитична, сказала она эти слова или только подумала ими, но Сергей услышал их: он и она - оба они хотели этого.
- Не поеду я, мама. Все. - Он бросил в открытый чемодан выглаженную рубашку и захлопнул крышку. - К черту все.
- Ой ли?
- Не поеду. Хватит с меня варить картошку и есть ее из немытой миски. Надоело все до смерти. Пойду работать, как Алешка Мостовой. К черту учебу.
Сергей ушел в горницу и упал на кровать, головой залез под подушку. Хотелось, чтобы никто не мешал. Надо было освоиться с новыми мыслями и суметь защитить их перед отцом.
- Эй ты, слышь! Ну-ко встань.
Это отец, Лука Дмитриевич, положил тяжелую руку на плечо сына и ласково потрепал его. Сергей очнулся от забытья. Сел. Отец с мягкой улыбкой на губах сидел возле кровати и ерошил низко остриженные волосы. Это, пожалуй, только и выдавало его волнение.
- Ты, что, ай отдумал ехать?
- Не поеду, батя.
- Так. Значит, не едешь. Хм. Гляди, милый сын. Ты теперь сам большой, сам маленький. Не ехать, так не ехать. Хм.
Лука Дмитриевич грустно осекся, помуслил в кулаке свой тяжелый подбородок, спросил все тем же, несвойственным ему, мягким голосом:
- Хоть бы сказал, что случилось.
Зная характер отца, Сергей готовился к крутому, горячему разговору, но необычно тихий голос и какой-то печально-миролюбивый вид отца обезоружили парня. Сергей даже не сразу нашелся, что ответить.
- Всю жизнь, что ли, учиться?