- Видите, видите? - чуть слышно говорила Лидия Егоровна. - Чего стоит эта скромная элегантность, каким трудом ее добивается мастер! И вот кажется, этот изящный, достойный на вид парень не нахамит, не вступит в драку.
- Костюм пожалеет, - шепнул шахматист-третьеразрядник.
- В таком костюме не захочешь свою честь замарать.
- А! И в модных костюмах хулиганы бывают, - раздался чей-то меланхолический возглас.
- Ребята! Хочется во всем быть красивыми, как призывал Чехов, - настаивала восторженная Лидия Егоровна.
Верно Семен Борисович когда-то сказал: скучных работ не бывает, бывают скучные люди… Можно и картину или книгу писать буднично, зевая, поглядывая на часы, исполняя обязательный привычный урок.
Можно, любя бытие, огребать опавшие листья в саду, потом зажечь костер и глядеть, как бегут и пляшут огненные струи, и думать. О чем? Когда папа был жив и когда они снимали на лето под Москвой в деревне избенку, папа любил жечь костры. Небольшие костерики. Они усаживались вдвоем на пеньках.
- Каждому человеку, - говорил папа, - хочется сделать какое-то дорогое дело, отдать ему душу. Не знаю, удастся ли мне…
- Ужинать! - звала мама.
Они шли в избу, садились за некрашеный стол. Если мама не очень устала и была не в дурном настроении, говорила шутливо:
- Два танкиста, два веселых друга… Не столь веселых, сколько мечтательных. За мечтами пропустите жизнь.
- Решил всерьез заняться рисованием, - сказал Антон Лидии Егоровне после встречи с модельером.
- А как же! А как же! - сочувственно закивала она. - Тебе сам бог велел рисовать, отец-то художником был. Наше дело, начиная с первых брючишек, которые скоро я вам задам шить, - самое настоящее художество. Воображать надо и точность в руке иметь. Я в тебя верю, Антон.
28
"Да, буду рисовать, и как можно больше, - думал Антон, вернувшись домой. - Папа все же не говорил, что я совсем без способностей. Но я буду рисовать и конструировать костюмы не для фей и принцев, каких нам сегодня показывали, уж очень они нарядны, эффектны, нет, я буду изобретать одежды не для приемов и показов, а для обыкновенных людей, чтобы на улицах и на работе, в городе, деревне всегда, каждый день было красиво и ярко. Позвоню Якову Ефимовичу посоветоваться насчет рисования".
- Яков Ефимович не вернулся из командировки, - ответили в телефонную трубку.
…Неуютно, неопрятно дома. Антон не заметил, как за несколько дней дом превратился в захламленную берлогу.
Как всегда, ему хотелось есть, и он принялся чистить картофелины, чтобы поджарить на подсолнечном масле, но голова его была занята не запущенностью дома, не предстоящим обедом, как ни подводило от голода живот, а тем, что сегодня, может быть, выпишут маму и наконец он откроет ей свои перемены. В том, что он сегодня услышал и увидел, что-то его зацепило. Жизнь должна быть красивой, не для избранных, а для всех, и какие-то неясные мысли о простоте, изяществе простоты и в то же время яркости обычных одежд обычных людей бродили в его голове. И что-то хотелось ему искать, находить, а кроме того, ведь история костюма - наука не очень изученная и близко связана с искусством художника. Что сказал бы папа? Неужели согласился бы с насмешливыми рассуждениями лондонской Асиной мамы? Как жаль, Ася, что мы с тобой расстались навсегда!
И именно в эту секунду в прихожей раздался звонок, и она пришла. Было дождливо, скверно на улице, моросил мелкий дождь, вперемежку со снегом, золотая береза отряхнула все до последнего листа, на бульварах голо, уныло.
Ася сбросила с головы капюшон, скинула пальто.
- Обед маме, - сказала она, ставя на стол судки, - суп, второе, третье. Ты понравился тете Капе и бабушке, поэтому тут двойная порция. Кормись, голодный волк.
- Вот уж не думал, что придешь, - смущенно бормотнул он.
- Боюсь, ты не совсем положительный тип, - ответила она. - Если б был вполне положительным типом, знал бы, что приду. Нельзя же оставлять твою маму без усиленного диетического питания.
Зазвонил телефон.
"Наверное, мама"! - кинулся Антон к телефону.
- Аркадий Михайлович!
Звонил доктор, тот веснушчатый, приветливый доктор, который считал важнейшим лекарством внушать пациентам оптимизм.
- Антон, не тревожься. Не паникуй. Да, собирались выписывать. Но… ничего не случилось, но выписывать маму из-под врачебного наблюдения пока рано. Надо понаблюдать. Чудак, говорят тебе, не паникуй. Скажу маме, что ты отнесся спокойно. Передача? Принеси, разрешаю. Но будь мужчиной и взрослым, Антон. Терпение и выдержка, понял?
- Что? - спросила Ася.
- Маму обещали выписать и не выписывают. Не плохое ли что?
- Если бы плохое, тебя сразу бы вызвали, - возразила Ася. - Обедай.
Он без аппетита стал есть. Она, искоса бросая на него молчаливые взгляды, прибирала комнату, стирала с полок пыль, вешала в шкаф брошенные мамины платья и халат.
Снова раздался звонок в прихожей.
- Тебя не назовешь одиноким. Покоя нет от друзей, - сказала Ася.
Колька Шибанов завопил с порога:
- Слу-у-шайте! Эко-о-логия в наше время ге-е-неральная задача. На-а-до спа-а-сать Зе-емлю, и я опре-е-делил себя о-о-кончательно.
- Как ты себя определил, поговорим после, - строго заметила Ася, - сейчас складываем капиталы. У меня рубль. У тебя хоть полрублишка найдется?
У Кольки полрублишка нашлось.
- Антон, ты освобожден от налога, - командовала Ася. - Колька, катись на рынок, торгуйся зверски и выторгуй самый прекрасный, какой только можно, букет. Отнесем в больницу.
- У-ура! Смываюсь на рынок. - Он исчез.
- Хороший человек, - такими словами проводил Кольку Антон.
- Не на все сто, - возразила Ася, - ворвался - и ни о маме твоей не спросил, ни о тебе. Всё океаны да экология в голове.
- Ты придира, Ася.
- Когда как. Хватит философствовать. Скорее кончай обедать и понесем передачу в больницу.
Антон поел что-то вкусное, что редко приходилось ему в последнее время едать.
- Спасибо тете Капе. Без женщины жизнь невозможна.
- Что верно, то верно, - согласилась Ася. - Однако не одними котлетами жив человек. Ты заинтриговал меня сказками братьев Гримм. Дай взглянуть.
Она взяла книжку и довольно долго читала "Храброго портняжку".
Антон вымыл после обеда посуду, а она все читала, и он думал, вычитает ли она в сказке себе приговор и что из этого получится дальше.
- Скверно! - оставляя книжку, сказала она. - Противный портняжка, не уважаю.
- За что? - не понял он.
- Если ты не понял, значит, совсем не такой чуткий ты человек, не такой тонкий и душевный, как мне вообразилось. Неужели ты другой? - допрашивала Ася, глядя на него не мигая, уронив между колен руки, хмуря брови. - Неужели надо объяснять? Храбрый портняжка, отважный, самостоятельный, всевозможными хитростями добивается полкоролевства и королевны. Она, узнав, что он не знатного рода, а бывший портняжка, гонит его, а он опять же хитростью и ловкостью добивается остаться при ней. Не из любви, а из-за королевства. Неужели не стыдно? А? Не стыдно? Ты не понял, что стыдно?
Он молчал, пораженный. Он не так прочел сказку. Они совсем по-разному ее прочитали. Он осуждал королевну за ее королевское чванство. Но на то она и королевна!
- Конечно, она не полюбила его, - продолжала Ася. - А он? Потерял достоинство, стыд, честь, лгал, унижался. Зачем? Чтобы владеть королевством. Я выгнала бы его не за то, что он портняжка. Выгнала бы за бессовестность. Разочаровалась в сказках братьев Гримм, - заключила она.
Антон понуро стоял посреди комнаты с веником в руке, собираясь хоть немного подмести пол. Стыдно ему: не понял того, что так ясно увидела она.
- Я тебя уважаю за то, что тогда от нас ушел, - сказала Ася. - Если бы тогда не ушел и начал вилять перед мамой, я не стала бы с тобой дружить и… любить.
- Лю-бить? - повторил он, заикаясь, как Колька.
- Испугался? - засмеялась она. - Ах, сколько в тебе недостатков, Антон!
- А свою маму ты любишь? - спросил Антон по привычке прятаться от трудных ситуаций.
- Конечно! Но не так, как ты свою. Мы разные люди. Вот, например, я думала, думала и надумала: не хочу быть гидом-переводчицей. Скучно что-то.
- Кем же ты будешь?
- То-то и беда, что не знаю. Просто не знаю, - разводя руками, призналась она.
- Может быть, найдешь, в конце концов, какое-нибудь призвание?
- Не знаю. Мама расстроена, а дед верит, что-то подвернется. Дед - оптимист.
- Замечательный твой дед! - вырвалось у Антона.
- Бабушка еще лучше. Он командовал ротой, бабушка вынесла его с поля боя, почти убитого, волокла на шинели. Бомбы рвутся, со всех сторон артиллерийский огонь, гибель, а она все тянет и тянет шинель, а он без памяти на шинели, почти не живой. Антон, я не терплю ребят, у которых на уме только гитары, да джинсы, да жвачки резиновые… Я не современная, экспонат прошлого века.
Антон кинул веник и в порыве, почти в экстазе, снял со стены папину самую дорогую картину, где над цветущим лугом летит похожее на птицу белое облако, протянул Асе.
- На. Это последнее папино. Наверное, он мне ее завещал. Наверное, завещал. Дарю тебе.
Она подержала картину, грустно вгляделась и вернула.
- Нельзя дарить папину память.
Антон постоял в растерянности и повесил картину на прежнее место.
- Ты права. Я учусь рисовать. Первую лучшую картину подарю тебе.
- Нет. Первую маме.
- И тут ты права. Какой же я идиот! Видно, я плохой человек, а ты…
- Ладно, там разберемся, - улыбнулась она. - Бери судки, выйдем Кольке навстречу, понесем передачу в больницу.
Рисунки О. Коровина