"Не похоже на Муминова". Впрочем, этот звук полуразбитой машины казался ему знакомым.
Когда машина подошла совсем близко, Усто вышел на середину дороги, поднял руку. Машина со скрежетом и лязгом подкатила вплотную, вздрогнула и замерла на месте. Свет потух, из кабины высунулась голова в кепке, надвинутой до бровей:
- Эй, человек! От отца в наследство получил дорогу? Ну-ка прочь!
Усто сразу признал голос.
- Ты, Латиф? Путь добрый! Откуда?
И шагнул к машине. На щитке мерцала лампочка, и при ее тусклом свете Усто разглядел на заднем сиденье еще одного человека. Валиджан! Он полулежал, склонив голову набок, но, видимо, не спал - папироска в углу рта вздрагивала, губы что-то бормотали. Даже на расстоянии ощущался смрад водочного перегара и еще тонкий сладковатый запах - запах наркотика.
"Так вот в чем дело! Ну, негодяй!.."
- Вы бы в сторону отошли, Усто-ака, - протянул Латиф не очень настойчиво и как будто с опаской. - А то мы очень уж торопимся.
- Погоди-ка, брат. Я тоже с вами поеду.
- Да вам же говорят. - Латиф нагнулся над баранкой, взялся за рычаг. - Торопимся мы… И отойдите, а то еще придавим!
- Что?! - загремел Усто и живо просунул руку в кабину, схватил Латифа за плечо, притиснул к сиденью. Меня? А вот эти руки видел? Знаешь, сколько они фашистов передавили насмерть как цыплят?
Он открыл заднюю дверцу, согнувшись, влез в кабину, отодвинул Валиджана.
- Ла-адно, не будем ссориться, - поглаживая плечо, слегка хриплым голосом проговорил Латиф. - Куда поедем-то?
- К нашему двору. И не останавливаться нигде!
- А его? - Латиф кивнул в сторону Валиджана. - Может, домой отвезем?
- Тихо… - сквозь зубы проговорил Усто и поднес к самому носу Латифа почерневший крепкий кулак.
VIII
Равшан-Палван заехал в правление колхоза. Не успел он сойти со своего иноходца, как подбежал Тильхат и сообщил последние новости: только что были Джамалов и Рахимджанов, долго беседовали с Муминовым. Видно, поспорили, а может даже поругались, потому что Джамалов и Рахимджанов уехали хмурые.
Равшан поглядел со двора в окно, и едва увидел всех троих - Муминова, Мутала и Муборак, беседующих оживленно и вполне мирно, - решил не заходить, попятился назад.
У ворот стояла машина председателя. Равшан попросил шофера отвезти его домой: нездоровится, мол…
Они поехали. Чем ближе к дому, тем мрачнее становилось на душе у Палвана. Тяжелые, нерадостные мысли, точно камни в горном потоке, медленно ворочались в голове. "Вот как, значит, сговорились? Ладно же!.." - пробормотал он почти вслух.
- Что вы, раис-ака? - обернулся к нему Тахир.
- Раис-ака в конторе остался! - оборвал Палван. - У тебя что, в мозгах помутилось?
Тахир промолчал.
Дома оказалась одна только жена. Широкий двор и сад, в прежние дни всегда полные гостей, были сейчас пустынны и тихи, словно их водой залило. Хотя Палвану было не по себе и хотелось сорвать злобу на ком-нибудь, он сдержался - грубить жене, вообще женщине, существу слабому, он всегда считал низостью.
- Латиф не показывался? - спросил он ровно.
- Нет…
- А его машина?
- Тоже не было.
Жена смотрела на него, не отрываясь, с состраданием и любовью. Что бы там ни говорили в кишлаке, муж, спутник жизни, для нее все равно лучше всех!
- Вы на супе ляжете? - спросила она. - Отдохните…
Равшан еще постоял в задумчивости, не сразу поняв, что говорит жена. Потом лицо его чуть посветлело, как вода в арыке, когда оседает муть.
- Что там про обед слышно?
- Вы велели плов… Но если очень проголодались, можно быстро шашлык сготовить.
- Давай! И еще, если можно… Принеси одну… Эх, будь он проклят, неправедный мир!
И он подошел к супе над арыком, под вишнями. Это сооружение из резного дерева относилось к тем блаженным временам, когда самые важные гости восседали здесь, на текинских коврах и атласных одеялах, подбив под локоть пуховые подушечки. Сколько их тогда было, гостей! А сейчас если кто и заглянет, все какая-нибудь мелюзга. Видно, не бывать- уж больше на этом дворе шумным пиршествам, когда дразнящие запахи кушаний вместе с дымком самоваров таяли, поднимаясь к веткам вишен, и вино лилось потоком, и самые важные люди района по-домашнему перешучивались после обильной трапезы.
Сам Палван не был пристрастен к спиртному. Гораздо охотнее он угощал других - благо, им это нравилось. Но вот сегодня что-то сосет на сердце и тянет выпить.
Жена, неслышно ступая, принесла коньяк. Палван разом опорожнил стопку, потом снял тюбетейку, прилег. Мысли замелькали быстрее.
Суетный, непостоянный мир, скольких ты уже предал! А теперь вот очередь его, Равшана… Ему не давало покоя то, что сообщил Тильхат. И еще запомнилось, как сидел Мутал перед Муминовым - возбужденный, с посветлевшим лицом. Ведь только недавно, когда председателя вызвали к себе один за другим прокурор Джамалов, потом Рахимджанов из обкома, Мутал совсем приуныл, точно наркоман, потерявший мешочек с кокнаром. Тогда-то Палван сказал себе: "Дело сделано!" А теперь вдруг председателя словно подменили. Приободрился так, будто ничего не случилось и следствие окончилось в его пользу.
Палван знает, кто этому причиной. Эрмат Муминов, секретарь райкома! Палвану хорошо известно его отношение к Муталу. Потому-то он и разговаривал так осторожно с секретарем сегодня утром. Предчувствие не обмануло. Хотя давеча прокурор, повстречавшийся на поле, обнадежил:
- Крепко стоит Муминов за председателя, но не горюй. Есть у нас еще один козырь - трубы. - И, уже прощаясь, добавил: - Главное - осторожность!
Это-то Равшан знает получше Джамалова. Пусть он малограмотный, зато опыт у него многолетний. И опыт подсказывает: если уж вмешивается первый секретарь райкома - будь осторожен до предела.
Впрочем, в последние годы жизнь так переменилась, что даже опыт Равшан-Палвана, повидавшего стольких руководителей и побывавшего в таких переделках, многого не в состоянии объяснить. Ведь давно ли было: чуть не первыми людьми в районе считались прокурор да начальник МВД. И как только на эти посты приходили новые люди, Равшан спешил с ними познакомиться. Так было и с Джамаловым. Правда, Джамалов всегда держал это знакомство в секрете, и похвастаться им было невозможно. Но сейчас даже Джамалов что-то потускнел… Сложно и трудно стало жить! Вот, к примеру, он сам, Палван: раньше его слово было законом в кишлаке. Нужно было осадить неугодного, - стоило только прикрикнуть: "Замолчи, прихвостень врага народа!" - и тот замолкал, надолго замолкал. А теперь уже не прикрикнешь. Ну, Палван и не пробует. Он все-таки догадывается, что и как изменилось вокруг. И даже помнит время, когда это все началось. В тот день, в сентябре 1953 года, он сидел вот тут же, на супе. Конечно, не один - кругом полно гостей. Кто-то включил репродуктор. Передавали сообщение о сентябрьском Пленуме ЦК партии. Равшан подошел, стал слушать. То понимал, о чем говорят, то вдруг переставал понимать, но в глубине сознания родилась и нарастала тревожная мысль: "Осторожно! Что-то новое начинается, не совсем понятное, но угрожающее…"
И он перестроился, как сумел, - стал осторожным до крайности. И еще целых пять лет, с помощью влиятельных друзей и многочисленных родственников, не выпускал узду из рук. Если бы сильно захотел, не выпускал бы и дольше. Но те изменения, что начались с памятного сентябрьского дня, вдруг пошли быстрее, глубже.
Раньше председатель знал одно: выполнить план по сдаче хлопка. Какими средствами и способами - никого не интересовало. А теперь явилось новое, грозное слово: "себестоимость". И еще груда таких, что и не запомнить: "хозрасчет", "доходность", "комплексное развитие всех отраслей"… Тьфу! Даже не выговоришь. А главное - люди в колхозе стали совсем не те, что прежде. Теперь Равшан, идя на общее собрание, волновался едва ли не больше, чем перед поездкой к районному начальству. Подумать только! Давно ли он чувствовал себя на трибуне собрания, словно на своем собственном дворе. И все стали грамотные, храбрые, говорят, что думают! И председатель для них не указ.
В то время Палван немного притих, затаился, начал приглядываться. Наконец года два назад решился: сам намекнул об уходе с поста председателя и о выдвижении агронома Мутала Каримова. Понял: все равно снимут. И неспроста назвал Мутала: он заметил, что секретарь райкома Муминов, приезжая в колхоз, охотно беседует с молодым агрономом. Равшан считал, что поступает мудро и дальновидно: и секретарю райкома угождает и в кишлаке сможет сохранить все по-старому, оставаясь заместителем председателя. Казалось, как же иначе? Ведь он сам вырастил, поднял Мутала, все равно что отец ему. Мог ли он тогда думать… Эх, сам виноват! Выпустил из рук узду - не хнычь, что конь не слушается.
Правда, первое время Мутал еще прислушивался к его советам. Но только первое время. Скоро все научились обходиться без Равшана, и бывший председатель остался не у дел, точно щепка, выкинутая волнами на берег. И это он, который десять лет был здесь полновластным хозяином!
Нет, он, Палван, совсем не глуп и сейчас вовсе не мечтает снова сделаться председателем. Но и не намерен оставаться под пятой этого мальчишки, которого сам же поднял. Желание у него скромное: сбросить Мутала и поставить на его место другого, который считался бы с ним, почитал, слушался бы его советов. И помнил бы всегда, кому обязан. Не забывал бы… Э, бренный мир!
Тяжело перевалившись, Палван снова потянулся к бутылке, но тут послышалось знакомое тарахтенье машины. Заскрипели натруженные тормоза, раздался сиплый голос Латифа:
- Эй! Дома дядя?
- Отдыхает, - отозвалась хозяйка. - Иди, он в саду.
- А поесть чего-нибудь? В животе бубны грохочут!