- К худу это, баушка, - убежденно говорит Нюра, - кого-то ты не достигнешь, потеряшь. Вот я как деньги рассыплю или мелочь во сне собираю - так все реву на другой день. А как ноге полегчать - долго смотрелась в зеркало: к перемене судьбы. Верно, верно, Кто не верит, а я верю: дак ведь сходится - ни разу не подвело. За один сон двух ворожеек не дам. И все ведь сходится - прямо надо же! А как комнату получить - то живых щук чистила. Чищу, чищу, а они трепещутся, все руки изъели. А пошла утром - сразу комната. Потому, баушка, что рыба живая к счастью, аха. Запоминай, пока жива Нюрка Репина.
Бабушка смотрит внимательно, настороженно, решает про себя - не смеются ли? Но мы серьезны, а Нюра и подавно, но голос торопится, и слова налетают друг на друга.
- А как в первый раз к вам собраться - всю ночь кровать продавала и никто не купил. К болезни это, а быват - к дороге. А теперь, как поехать, так сказать, решиться, так печь всю ночь досажала. Стою будто на коленках и полешки в печку спускаю, спускаю потихоньку, а печь-то подо мной, внизу будто бы. Так не быват, а во сне быват. Ну вот, баушка, печка к печали. Печаль мне кака-то у вас предстоит.
- Ты, Нюра, все знашь, а я чуркой изжила, век проводила, - обижается на себя бабушка и уходит, постанывая, в избу, а оттуда в ограду. Мать принимается за посуду. Нюра садится на диван и дремлет. Возле нее ходит кошка медленной томливой походкой. У Нюры открывается один глаз и смотрит на кошку, Потом и другой глаз оживает, и лицо веселеет. Я внимательно смотрю на нее, Нюра тоже на меня смотрит и вдруг говорит задумчиво, и я вначале не понимаю ничего, только слышу ее голос;
- Умели бы коты разговаривать. Что-то они думают же о нас. То ли хорошо, то ли худо, то ли никак. - И опять Нюра зевает, и глаза закрываются, и от носа на губы у ней садится длинная тень, и нос кажется совсем большим и понурым. Потом опять оживает: - Поспи, поспи, котик. Уснешь - человеком станешь.
Мать смеется, и я тоже. Но смеемся мы тихо, как заговорщики, будто бы не над Нюрой, и она спокойна и опять изучает кошку. А на улице давно нет солнца, надвигается ночь. Уже не слышно коров, всех спрятали по пригонам, уже давно со стороны клуба несется музыка и грохочет радиола, и чей-то заполошный голос орет и воет под джаз, а под ним смех, крики и долгий разбойничий свист. Совсем темно, включаем свет, и сразу заходит к нам бабушка, опять смотрит на Нюру, и в глазах - интерес:
- Здравствуйте, гостеньки удалы!
- Ты че, спуталась? В который раз поклон бьешь, - смеется Нюра, а мать грустнеет и смотрит бабушке в ноги. И та чувствует, что и правда спуталась, недовольно машет куда-то рукой и тяжело и медленно проходит в комнатку и так же скрипит под ней кровать, медленно и тяжело. Нюра на диване тоже растягивается в полный рост, и мать под голову ей засовывает подушку. Нюра затихает и вдруг приподымается и смотрит в окно:
- Звезд-то, звезд-то!.. Звезда к звезде стремится, - и опять опускается на диван, ищет ладонью подушку. Вскоре и мать ложится на кровать, но я чувствую, что она не спит, думает. Дышит тихо и с остановками: опять, поди, сердце, А Нюра успокаивается и дышит ровненько, как ребенок, щеки у ней наливаются розовым, и мне кажется, что на лице улыбка. Я выключаю свет - и падает ночь. Ухожу на веранду, где стоит в уголке мое узенькое, сколоченное из старых досок ложе. Но спать не могу. Звезд много, а одна, на самом краю неба, летит быстро к земле, оставляя белый огненный хвост. И уже через час совсем засыпаю, и в этот последний миг опять вижу огромную через все небо пылающую звезду. "Звезда к звезде стремится..." - и уж ничего не слышу, не чувствую.
10
На другой день пошли к Федору Зубову. Дорога неблизкая, в конец улицы. И пока шел, в голове моей медленно поворачивалась, завораживая и пугая, редкая, для большинства непонятная Нюрина жизнь. Да и сам я удивлялся, как выжила, сохранилась моя нянька, как душу не источила о каменные дорожки судьбы.
Своей родни у Нюры мало осталось. Поговаривали, что Нюра брошенка, что мать ее была женщина вольная, распутная, не приведи бог. Когда Нюра родилась, дочка матери в тягость вышла, и она подкинула ее одному солидному мужику - Петру Репину. Тот удочерил ее, документы завел, все как полагается. Но стала подрастать, и он девчонку работать заставил, как по найму в прежние времена. Стала Нюра боязливая, боится без спросу даже в уборную сбегать. И прислуживать научилась, а наука тяжела, ох, тяжела: встань до солнышка, корову подой, самовар поставь, по воду сбегай, и все это молчком, крадучись, чтоб не стукнуть, не сбрякать, хозяина не разбудить. А работнице всего восемь лет. Не вытерпела, скрылась в нашей деревне, принял ее к себе Федор Зубов. Он и в школу ее отдал. Человек он был одинокий, сыновья давно отпали от дома, мотались по всей земле. Одну жену схоронил, с другой еще не сошелся, был у него, как говорится, простой, безвременье, вот и принял Нюру за дочь. А потом, после школы, Нюра к нам перешла, в няньки. Нянька-то для нас - не роскошь. Как отец пропал без вести, как писем не стало, так мать и слегла в постель. Нюра и выходила ее, за мной поспевала, а бабушка в ту пору тоже была больная, сколько помню ее - все больная. Мать поправилась, а Нюра перешла в школу техничкой. Там работала, там и спала. Вот и получилось, что из Нюры покормушка вышла. Кто покормит - у тех и поживет.
Обо всем этом я вспомнил по дороге к Федору и шел молча, задумавшись, а ей не нравилось мое молчанье. Ей поговорить не терпелось, поспрашивать - я чувствовал это по нетерпеливым глазам. Да и на веранду в то утро она ко мне первая пришла. Наклонилась, смотрит сверху, поговорить, вижу, хочется.
- Какой ты большой да белый. Не бойся - я не урочлива. - Присела рядом на одеяло. От кофты ее несло кислым и душноватым запахом. Я отодвинулся на кровати подальше. Она догадалась о чем-то:
- Стара уж, да? Глядеть на меня неохота?
- Что ты! У меня голова болит. - Она внимательно посмотрела мне в глаза и, кажется, поверила.
- Жениться надо, болеть не будешь. Так добры люди советуют. Невеста присмотрена?
- Есть. Собиралась на днях приехать. Приезжала раз - да неудачно. Сейчас надо по-хорошему...
- Как неудачно? - Нюра удивилась и приподняла голову.
- Погостила мало. Какой-то час. Тут и рассмотреть не успели.
- Ну че, гости да гостей. Приедет - так к Федору перейду или к Марусе. Ночевать пустят.
- Зачем ты, Нюра! Не обижай...
- Я же так, так... Люблю попытать. Откуда узнать, каким боком ко мне прийдешься - задом ли передом. Скажешь: нянька - не велика родня. Бывают всякие люди - и таки бывают. Ну ладно, поехали-проехали... А как ее зовут?
- Алей.
- Алентиной? А то еще Аллы бывают. А парни все Юрики пошли, у кого парнишка - и сразу Юрик. По Гагарину ложат. - Она засмеялась, но сразу осеклась, нахмурилась, что-то вспомнив. - Вот что, Васяня, пойдем-ко к Федору. Десять лет без малого поил, кормил меня. Там и чаю пошвыркам, а обедать сюда.
...И вот уж подходим к Федоровой ограде.
- Че-то никто на бежит к нам, - посмеивается Нюра, но перед самыми воротами внезапно останавливается.
- Ты первый заходи, - говорит с испуганной робостью и отступает назад. Я удивлен. Потом смешно стало.
- Вроде за родню был, а теперь юбку поджала?
- Был да сплыл. А вдруг не узнает. Прошлый раз заходила, так еле узнал.
Открываем дверь. В избе пусто. Проходим дальше, в горницу. Здесь тоже тихо, вроде человеком не пахнет. Оглядываемся. Глаза плоха привыкают к сумраку. В углу на кровати лежит тоненький спящий старичок. Федор и есть. Я стучу громко ногами, и он просыпается.
- Входи, Василей, не топочи. Кого это с собой приволок?
- Спрос! - кричит Нюра и поправляет на голове платочек, но прячется на всякий случай за мою спину.
- И спрос - не грех и узнать хочу, - бормочет Федор и спускает ноги с кровати. И тут Нюра совсем осмелела, сделала шажок вперед, приподняла шею и сделала ее набок с каким-то гордым наклоном.
- Выпрямись, Федор Петрович. Поглядеть на всего желаю... Как сыновья твои? Как хозяйство?
- А-а сыновья, какой палец не кусни - все больно, - морщится Федор и в упор смотрит на Нюру, еще сильней морщится. - Кто ты така?.. Постой, постой, ай да девка-лукавка. Ну-ко, сообрази, что сперва было: земля ли, небо?
- По небу не летала, а по земле хожу. Выходит, земля.
- Тогда не знала и теперь не знашь. Ну, здорово, Нюрка. Как ехала, кого видала? - Он не сводит с нее глаз, и я чувствую в нем какое-то напряжение, а может, это кажется, но только уж очень подозрительно быстро шевелятся у него пальцы на руках, да и глаза не стоят на одном месте - бегают растерянно и просительно, хоть голос и бодрится.
- Рассказывай, че видела. На чем везли, поди, по воздуху? Не по воздуху. Спасибо, не забываешь... А вижу я - старишься ты, покормушечка, а а мы молодем. - Он отошел в угол, вытянул из-за тумбочки папироску, и сразу обволок нас жиденький, едкий, одеколонный дымок. Нюра, к моему удивленью, совсем расхрабрилась, обошла кругом горницу, даже под кровать заглянула и нахмурилась.
- Грязина. Бабу-то опять схоронил?
- А умирают, черт их бей, двоих перепрыгнул и не ушибся. Теперь сам за бабу... А ты еще пол понюхай, давай понюхай! - неожиданно рассердился Федор, но быстро отошел и сказал совсем тихо и примирительно; - Быстро жо ваш брат линят. Я теперь на тебе и жениться могу. Пошла бы?.. Ну че схохотнула?
- Федор Петрович, не болтай, не надо. А то заворотимся, - обиделась Нюра и сразу погрустнела. Потом взглянула на меня, не решаясь что-то сказать.