* * *
Но Смолкина пришла и выспаться Нюрке не удалось. У нее даже сохранилось ощущение, что она вовсе не засыпала.
Первым протиснулся в сторожку Гаврила Романович Бороздин. Лицо у него было красное, возбужденное, на лбу, как бисеринки, поблескивали капельки пота, глаза инициативно лучились. Он распахнул пальто, сдернул шапку с головы, оголив залысины, широкие, как речные заливчики, и посыпались распоряжение за распоряжением.
- Принимайте гостей, живо! Поинтересуйтесь, понравился ли наш колхоз Елене Ивановне. Почему у вас темно? Сейчас же зажечь "летучую мышь". У вас две? Зажечь обе! Живо! Почему пар из котла валит? Закрыть котел!.. Нюрка, вставай, чего разлеглась? Лампия, Палага, живо!..
Нюрке показалось, что Бороздин даже пнул Лампию, но это, конечно, ей только показалось.
Лампия молча поднялась с нар и стала зажигать фонари "летучая мышь".
Сама Нюрка вскочила как ошпаренная и, стыдясь, что чуть не заснула, начала одергивать и расправлять насколько можно было новенький синий халатик.
Вторым в дежурку влетел молоденький Семкин. Он сказал только:
- Больше света! Еще больше! Посторонитесь!
И, забравшись с ногами на нары, на которых только что лежала Нюрка, торопливо снял крышку с фотообъектива:
- Ах, темно, темно, черт возьми!
Дверь с улицы снова открылась, и в клубах морозного пара в сторожку вошла Елена Ивановна Смолкина, румяная и помолодевшая после ужина. Появлению ее Бороздин обрадовался так, будто сегодня не видал ее.
- Пожалуйте, Елена Ивановна! Пожалуйте!
Фотоаппарат в руках корреспондента, казалось, начал щелкать сам.
Из-за печки навстречу Смолкиной вышла дотоле молчавшая Палага и, к удивлению Нюрки, чуть приседая, как в клубе, повторила нараспев за Бороздиным:
- Пожалуйте, Елена Ивановна!
Из-за смолкинской спины появились все районные товарищи, затем главбух колхоза, зоотехник, кладовщик и многие другие - целая делегация.
"Опять со свитой, надо же!" - подумала Нюрка.
- Здравствуйте еще раз! - сказала Елена Ивановна и начала раздеваться. Потом кивнула в сторону Семкина: - Да не снимай ты здесь, темно ведь!
Палага подкатилась к Смолкиной сзади, приняла шубу и повесила ее на гвоздь б углу.
На груди Елены Ивановны, когда она опускалась на табуретку, заблестели и зазвенели, вися на булавках, награды, откинулись на мгновение от пиджачного сукна и опять легли на свои места.
"Чисто иконостас! - подумала Нюрка. - Напоказ все. А чего перед нами-то хвалиться?" - и никакой зависти опять не было в ее душе.
- Ну, хорошо ли у вас дела идут? - начала Смолкина тот самый долгожданный для Нюрки разговор и начала именно так, как хотелось Нюрке, - с самого главного.
- Очень мы вас ждали, Елена Ивановна! - обрадовалась Нюрка, стряхивая с себя последние остатки сна. - Очень на вас надеемся.
- Я это понимаю, что надеетесь, - сказала Смолкина. - А дела-то как идут?
Нюрка взглянула искоса на председателя и даже удивилась: до чего спокойно устроился он на лавочке - развалился, разомлел, пот со лба выступает. Барин, да и только! Значит, он ничего не боится, либо не понимает, как много может высказать да выложить сейчас Нюрка, на какие паскудные картинки откроет она глаза Смолкиной. А коли он, председатель, ничего не боится, так ей-то чего бояться? Колхоз она, что ли, ославит? Людей своих подведет? Да нет же, не худа, а добра она желает людям! И начала Нюрка говорить.
Испокон веков живет в сердцах русских людей неистребимая вера в правду. Ни цари, ни их наместники, ни разные самозваные защитники народа не смогли истребить этой святой веры. Тысячи и тысячи правдоискателей шли в тюрьмы и на каторгу, а от правды не отступались. И в конце концов она всегда одерживала победу. Как же молодой Нюрке не стоять, не болеть за свою колхозную правду? Пусть Нюрка человек не большой, не сильный, не партийный, но правда-то у нее народная, великая! И силы у этой правды несметные. И всегда она побеждала! И всегда будет побеждать.
- Много начальников у нас, Елена Ивановна, - как на духу рассказывает Нюрка про свой колхоз, рассказывает, будто размышляет вслух. - А ведь они не сеют, не жнут. Не на них земля-матушка держится. В полях да на фермах одни женщины еще хлопочут. И заставляют нас эти начальники делать то, что ни колхозу, ни людям не выгодно. Охота к труду пропадает, руки опускаются. Никаких праздников не видим, душа перестает красоте радеть. Душа в работе не участвует. Будто мы только для того и живем, чтобы обязательства свои выполнять. Земля осиротела, лежит неухоженная, необласканная, последние соки свои теряет. Поросенок в нашем колхозе дороже человека, поэтому и поросятам жизни нет. Люди на свиней обижаются… Вот такие дела, дорогая Елена Ивановна, недопустимые дела! И надо, чтобы обо всем этом Москва узнала. На нее вся надежда. И чтобы скорей узнала. Самим нам ничего не сделать…
- Правду истинную она говорит! - вставила свое слово Евлампия.
Рассказывает Нюрка о своей жизни и смотрит: слушает ли ее Смолкина и что ответит ей на все это?
И Смолкина ответила ей.
- Понимаю, - ответила ей Смолкина. - Только почему ты мне все про плохое, про отрицательное рассказываешь? Ты мне про хорошее расскажи. О плохом мне уже товарищ Бороздин докладывал. Он сам все видит и понимает не хуже тебя.
Нюрка оглядывается вокруг и удивляется: неужели же и верно ничего нового для нее не сказала она? Вон и Бороздин даже улыбается, Торгованов смотрит на нее снисходительно, как на маленькую, только что провинившуюся девочку, а корреспондент - тот крутится с фотоаппаратом и щелкает, и щелкает без конца - героев запечатлевает.
- Что молчишь? - спрашивает ее Смолкина.
"И верно, что я молчу?" - думает про себя Нюрка.
- А разве я молчу? - говорит она вслух. - Разве я ничего вам не рассказала?
- Ты про хорошее расскажи.
- Хорошее-то, оно всем видно. Хорошее в жизнь входит без обмана, по темным углам не прячется. От него никому вреда нет. А с плохим тягаться надо, выволакивать его на свет, выводить на чистую воду, чтобы оно у людей на глазах было, не пряталось бы, не вредило бы жизни нашей исподтишка.
- Ты обо мне плохо думаешь? - спросила Смолкина.
- Плохо, Елена Ивановна, уж прости ты меня! - Нюрка в разговоре со Смолкиной тоже перешла на "ты", чего не позволял себе даже Бороздин. - Не таким ты человеком оказалась, как я о тебе предполагала. Не настоящая ты, если у тебя только и заботы, чтобы все плохое прикрыть. Чего боишься? Кому глаза замазываешь? Разве мы с тобой не одним делом заняты, не одной жизнью живем? А тебе бы только самой вперед вылезть…
- Но у меня-то ферма образцовая.
- Может, и образцовая, но бываешь ли ты на ней? На тебя ведь теперь вся область работает. И свиньи уже на тебя работают, а не ты на них. Знай в президиуме посиживай да речь по бумажке читай - тяжело ли это? Так чего же ты хвастаешься?..
Нюрка говорила Смолкиной обидные слова, а сама побаивалась: что-то ей потом за эти слова будет? Смолкина - приехала и уехала, была да и нет, а ей, Нюрке, здесь жить да жить. И если ничего не изменится в колхозе, съедят ее за такие прямые слова.
А Смолкина слушала, не нервничала, даже удивительно. Может быть, и она что-то передумывала, переживала… А потом вдруг спрашивает:
- Почему же ты, Нюрка, сама не хочешь героиней стать?
Нюрка удивилась:
- Почему это я не хочу? Я хочу! Вон и Лампия и Палата тоже хотят. Только чтобы не на чужом горбу ездить. Чтобы перед народом не чваниться да иконостасом своим зазря не греметь где надо и где не надо. Я не хочу получать ничего вне очереди и сверх нормы, - сказала она. - Я хочу, чтобы у всех была совесть. В детстве как-то бегала я с ребятишками наперегонки, первая добежала до забора и давай выхваляться перед всеми: вы, мол, что? вы - так! а я - вон я какая! Тогда ребятишки, даже не сговариваясь, взяли да отколотили меня - будь человеком, если ты первая!
Нюрка говорила и сама не верила тому, что это она говорит: как же осмелилась она?
Гости замерли, ждали, что дальше будет. Лампия и Пелагея не двигались, не дышали. А Смолкина даже шляпку с головы сняла.
- Драчливая ты! - сказала она.
Бороздина эти слова вывели из оцепенения:
- Трудный у нее характер, до невозможности, - подхватил он, оживляясь. - Тяжелейший характер! С ней никто не может сработаться.
Смолкина помолчала, спросила:
- Как же ты при таком характере со свиньями ладишь?
- Ни с кем она не ладит! - еще решительней заявил Бороздин. - Было такое мнение однажды - выдвинуть ее, да вовремя спохватились. Хватили бы мы горюшка с нею, если бы выдвинули.
- Значит, ты и с людьми не ладишь? - продолжала допрашивать Нюрку Смолкина.
- Она и сама с собой не ладит, - отводил душу Бороздин. - Выскочка!
Нюрку Бороздин не интересовал. Она смотрела в острые карие зрачки Смолкиной.
- А ты со всеми ладишь, Елена Ивановна? - дерзко спросила она.
Но Елена Ивановна уже не хотела больше неприятных разговоров и пререканий с этой выскочкой и потому оборвала ее:
- Не будем мы больше с тобой разговаривать. Пошли, показывай свою работу!
Все поднялись со своих мест, начали застегиваться. Бороздин запахнул пальто, надел шапку на голову, взял фонарь; корреспондент Семкин закрыл объектив и защелкнул футляр фотоаппарата; Торгованов поправил шарф на шее.