Она выбрала место, разостлала простыню, из которой выпала книга, села, и ветер, вздыбив простыню, скомкал ее. Ирма хотела положить камешки на углы простыни, но кругом был песок, и она насыпала на углы горки песку. Ирма легла, на бок, раскрыла книгу, стала перелистывать ее, ежесекундно поднимая глаза и встречая взгляды любопытных. Канфель раскинул свою простыню рядом с Ирмой, она отложила, книгу, стала вглядываться в него и воскликнула:
- Боже мой! Это вы!
- Что вы читаете? - спросил Канфель, сев на простыню и пожимая кончики пальцев танцовщицы.
Ирма передала ему книгу, он посмотрел на цветную обложку, где лежала полуобнаженная женщина: это был роман Виктора Маргеритта "Моника Лербье". Канфель отдал книгу Ирме, побежал к морю и стал мочить платок. (Второй Канфель в черных трусиках, встав вверх ногами, возник в воде; но и в такой позе сохранился его четкий пробор и самоуверенная улыбка на губах.) Канфель растянулся на простыне, положив компресс на сердце, и солнце, как набухшая кипятком губка, прикоснулось к его телу. Он зажмурился, в глазах поплыли оранжевые головастики, и кровь стремглав бросилась по артериям.
- Мне кажется, - сказал он, щупая свой пульс, - что вы близкая родственница героинь Маргеритта!
- Даже не дальняя! - возразила Ирма, тоже опускаясь навзничь. - Вы читали эту книгу?
- Читал! - соврал Канфель (он давно просматривал только юридические книги). - Между делом, в трамвае, в очереди, на сон грядущий! Служба с’едает человека, как немец сосиску!
- Где вы служите?
- Юрисконсульт хлебной фирмы. Триста, кроме практики. А практика у соседа!
- Вы женаты?
- К чему вам это? - спросил Канфель, приоткрыв левый глаз и ничего не видя из-за радужной слезы. - Я не марксист, но по вопросу о браке я материалист. Я считаю, что в основе брака должно лежать солидное обеспечение, а не одна комната на двоих, два стула из Мосдрева и над головой - дюжина мокрых пеленок, заражающих воздух нашатырем!
Канфель повернулся на живот, прислушался, вокруг шел хронический разговор о том, кто сколько кило прибавил и потерял в весе: полные отдавали свои кило худым, худые уступали свои кости и кожу полным. Группа мужчин, окружив белотелую польку, рассказывала анекдоты, полька на двусмысленных местах зажимала уши и повизгивала. Подросток в желтых трусиках пытался встать на руки, падал на голову, смеша сухоногого мужчину, который ел "лечебные" абрикосы. Рядом с мужчиной лежала его жена без купального костюма, уголок простыни служил ей фиговым листом, муж по временам косился на соседей и заботливо подтягивал фиговый лист.
- Семейное счастье! - тихо сказал Канфель. - Вы замужем?
- Была! - со вздохом ответила Ирма. - Моя жизнь похожа на трагедию. Я измучена ею до безумия! - Танцовщица вытерла батистовым платочком пот на шее и продолжала: - Восемнадцати лет я вышла замуж за офицера русской армии. Мы прожили два года. Во время революции муж был убит на фронте своими солдатами. Его друг, адвокат… Хотя он тогда был начальником милиции…
- При Керенском все юристы комиссарили! - вставил фразу Кайфель. - Не секрет, кто этот адвокат?
- Пивоваров!
- Блондин? Немного заикается? - Ирма, утверждая, кивнула головой. - Он бежал за границу?
- Да! Мы два года жили за границей. Потом мой заика сошелся с богатой вдовой, и я бросила его! Я вернулась в Россию. Меня никуда не принимали и безбожно третировали. Я вышла замуж за фабриканта…
- Не секрет?
- Пока секрет!
- За русского?
- Нет, за еврея! - Ирма повернулась на бок и закрыла глаза. - Вообще, евреи прекрасные семьянины. Мы жили душа в душу. Год назад его выслали в Соловки!
- Похоже на юмористический рассказ!
- Спросите любую интеллигентную женщину, которая пострадала от революции! Мы все пережили этот юмористический рассказ!
- Что же дальше? Опять замуж?
- Я - женщина, мосье!..
Канфель и Ирма пошли под теневой навес. Ирма села. Заложив нога на ногу, напудрилась и поправила прическу. Солнце нарумянило ее щеки, оголенные плечи, она похорошела на глазах Канфеля, и он самодовольно посматривал на сидящих под навесом мужчин. О достоинствах женщины Канфель судил, придерживаясь жеребячьей формулы отблестевшей золотой молодежи:
- Мордашка плюс фигурка плюс ножка! - Впрочем, к этому он всегда добавлял: Omnia praeclara rara! Все прекрасное редко!
В действительности Канфель за свои тридцать лет испытал только одно чувство к женщине, которая остановила его жизнь, наполнила ее радостью, страстью, ревностью и, как бутылку шампанского в лед, погрузила в сугробы белых ночей. Цыганка-хористка Стеша два года жила с Канфелем, этой зимой ушла от него, сказав, что у нее есть жених, а любила она Канфеля, чтоб иметь друга и источник для приданого.
- Вы думаете, только у интеллигенток такая паршивая судьба? - спросил Канфель. - А у интеллигента? Еще хуже! Возьмите хотя бы меня. Разве в прежнее время так обращались с юристом? В какое учреждение ни придешь, - мальчишка сидит на мальчишке! И относится к вам, как ревматик к шестому этажу! Ему еще учиться надо, а он уже командир: без доклада не входи, в очереди сиди, марки наклеивай, и ты же во всем виноват! - Канфель подвинулся к Ирме поближе и продолжал полушопотом: - Перед от’ездом я был на одном собрании, и какой-то мастеровой буквально сказал: "Ходят в спинжаках и мажут голову пиксуаром - интеллигентишки!" Вот как говорят об интеллигенции, о соли земли! А кушанье, даже советское, без соли - это невеста с провалившимся носом!
- Вы тонкий наблюдатель! - похвалила Канфеля танцовщица. - Только мы с вами бессильны!
- Иногда хочется отвести душу! - признался Канфель и, наглея, прикоснулся к голой икре Ирмы. - И главное, чем виновата интеллигенция? Нас упрекают, что мы хотим иметь пару тысяч на сберегательной книжке! Да, хотим! А советская власть нас обеспечила под старость? А что будет делать мой сын - я знаю?
- У вас есть дети? - удивилась танцовщица, быстро отодвигаясь от Канфеля.
- Нет, это я для примера! - опять подвинулся к ней Канфель. - Примут моего сына в школу или не примут? Получит он высшее образование или не получит? А в наше время молодой человек без специальности, как без брюкI
- О, вы очень откровенны, мосье! - проговорила Ирма, шаловливо толкнув плечом Канфеля. - За это я тоже буду откровенной. Вы спросили, хочу ли я замуж. Хочу! Не для себя, для моей девчурки. Сейчас она дочь сосланного лишенца, и ей закрыта дорога! Ради нее я пойду замуж за урода, но за коммуниста! Я согласна на партмаксимум, но при одном условии: муж должен усыновить мою девочку, чтоб она имела все права!
- Вы настоящая мать! Мне бы это и в голову не пришло! - признался Канфель.
Он повел Ирму за руку к воде, песок, как пух, утопал под ступней, изредка попадал камешек, - Ирма вскрикивала и, болтая руками, прихрамывала. Они сходили в море, дно медленно, постепенно опускалось, впереди красными и синими поплавками маячили женские головы в резиновых чепцах. Море лежало, как ангорская кошка, потягивалось на солнце и лапой играло со скользким лучом. Море встречало мурлыканьем, зеленым сияньем глаз, влекло к горизонту, воздух легчал, ноги требовали бега, руки - взмаха, гортань - крика. Ирма не умела плавать, нагнулась к воде, шлепала ладонями по поверхности, и море било мокрой лапой в лицо. Когда вода поднялась до поясницы, Канфель, колотя по воде руками и ногами, поплыл; но вскоре, устав, опустил ногу и стал ею отталкиваться. Дно провалилось под ногой Канфеля, он нырнул с головой, испугался, забарахтался и, наглотавшись воды, насилу выбрался наружу. На берегу он танцовал на одной ноге, выбивая воду из уха, отхаркивался и злился, считая виновницей всего танцовщицу, которая тоже сердилась, расчесывая намоченные волосы. Волосы ее у корней были черные, в середине - светлорусые, на конце - темнобурые; локоны, до купанья спускавшиеся спиралью на уши, развились, Ирма сняла их, обмотала каждый вокруг пальца и положила на солнце. Это еще больше разозлило Канфеля, и, ожесточенно вытираясь полотенцем, он сошел к морю, чтоб ополоснуть замаранные песком ноги. (Второй Канфель стоял на голове, дрыгал левой ногой, плюнул, и плевок снежинкой опустился на его лицо.)
- У вас на голове сусальное золото! - сказал Канфель одеваясь.
- Я привыкла к перекиси! - ответила Ирма, перекинув волосы через голову на грудь и глядя сквозь щелочки. - Меня приучили к ней! - поправилась она. - В Европе все интеллигентные брюнетки красятся! Так хотят мужчины!
- Значит, вы - мужская игрушка!
- Это недостойно джентльмена! - воскликнула Ирма. - Вы сделали нас такими, и вы же оскорбляете нас!.
Она причесалась, приколола шпильками-невидимками локоны, накинула на себя кашемировую шаль и, взяв простыню, пошла с пляжа. Канфель схватил пиджак, полотенце, вприпрыжку побежал за танцовщицей и, догнав ее, взял пальцами за локоть:
- Вы капризны, как море! - вкрадчиво сказал он. - Наш разговор натолкнул меня на одну мысль! Судьба женщины и судьба еврея - две капли воды! Например: еврею разрешали жить в Венеции, но за это обязывали давать под проценты деньги! Когда еврей давал, ему кричали: "Ростовщик!"
- Мой фабрикант говорил приблизительно то же! - проговорила Ирма, не глядя на Канфеля. - Хотя его никто не трогал!
- Не трогали, но кричали, как обезьяны в клетке!
Зажав в правой руке стэк и левой натягивая повод, на пегой кобыле проскакал граф и козырнул Канфелю. Достигнув набережной, граф ударил стэком по крупу лошади, но, когда она пошла рысью, остановил ее и повернул назад. Он принял богоподобный вид и последовал за Канфелем и Ирмой, считая нравственным долгом быть в курсе личных дел обитателей "Пале-Рояля".