8.
Полине и в самом деле было скучно дома. Словом не перекинешься! В последнее время она и говорить стала меньше: один вид этих блокнотиков нагонял на нее тоску. Никто этого не знает, не поймет - не жизнь, а каторга какая-то! Приласкаться и то боязно: схватится за поясницу и будет потом смотреть виноватыми беспомощными глазами…
А глаза, живые, тоскующие, следят за каждым ее шагом, так и зовут, спрашивают. Временами глухая и несправедливая обида - знала Полина и это - сменялась у нее чувством податливой бабьей жалости, да такой непреодолимой, жгучей, что слезы из глаз сыпались! Подбегала она тогда к Федору, обвивала его шею руками и твердила про себя, словно себя же и уговаривая: вот он, Федя, все такой же - родной, любимый, твой, никого другого не нужно! Потом это проходило, и опять она с трудом удерживала раздражение и обидные горькие слова. Засиявший было Федор мрачнел, брался за книжку, искоса следя за Полей тревожным, испытывающим взглядом. И как ни ругала себя Полина, а ничего поделать не могла.
Нет, это не она изменилась - Федор изменился. Разве до войны такой был? Веселый, общительный, озорной! Один раз, еще до женитьбы, он поцеловал ее прямо на улице, днем, на виду у всех - засмеялся и дерзко поглядел на ухмыляющихся прохожих. А сильный какой был! Зимой раз, когда она неловко оступилась и захромала, он вскинул ее на руки и, как она ни вырывалась, понес домой.
Куда все это делось? Куда?
И неужели так теперь на всю жизнь - еще много, много лет? Врачи говорили ему, да и ей, когда она приезжала в госпиталь, - временно. Но она не маленькая, вот уж и дома он скоро три месяца, а что изменилось? И не изменится, не надо себя обманывать. Когда ехала в госпиталь - боялась, что всего его изуродовало; хоть и писал в письмах только о пояснице и немоте - не верила. Мало ли с войны всяких калек пришло. А увидела его в палате, обрадовалась: ничего страшного. Не понимала тогда, что без языка, может, пострашней всякого уродства!
Иногда, словно опомнившись, Полина пугалась своих мыслей. Откуда они, когда она стала такой жестокой и бесстыдной? Что с тобой, Полька? Разве не ты сама возмущалась, услышав, что какая-то женщина отказалась взять из госпиталя мужа без ног? И не ты ли, никогда не видавшая этой женщины, называла ее самыми последними словами? А разве ты сама не шептала, как заклятье: только бы жив был, только бы вернулся - без рук, без ног, какой угодно!
Щеки Полины пламенели от стыда, в такие мгновенья она готова была бросить работу, побежать к Федору, рассказать обо всем, что ее мучает, выплакаться, чтобы, как раньше, вздохнуть свободно и радостно. Но стоило секунду помешкать, и решимость ее исчезала. А зачем бежать? Что толку-то?
Полина в отчаянии хваталась за последнее: нужно, чтобы у них был ребенок - и тогда все наладится, устроится. Она так любила сына! Стоило ей на секунду закрыть глаза, и она чувствовала, как его маленькие горячие губы мнут сосок груди, слышала его беззубое гульканье, вздрагивающими ноздрями вдыхала теплый неповторимый запах сонного тельца! И снова ниточка ее надежд обрывалась. Новая жизнь, призываемая не столько страстью, сколько сознанием, не завязывалась. Незримые руки досады клали на прогнувшуюся полочку обид и эту вину Федора - маленький, но очень тяжелый камешек.
Занятая своими мыслями, Полина работала невнимательно, по нескольку раз переспрашивала, все путала. А когда один покупатель, рассерженный тем, что вместо фруктовой воды буфетчица подала сначала вино, а потом хлеб, сделал замечание, Полина наговорила ему грубостей.
- Да какое вы имеете право! - возмутился человек. - Немедленно дайте жалобную книгу! - И, заикаясь от негодования, попросил присутствующих подтвердить его жалобу.
Полина опомнилась, заплакала. Ни за что обиженный ею человек смущенно вышел. Хорошо еще, что вовремя извинилась, - коллективная жалоба могла грозить серьезными неприятностями.
Закрыв буфет на перерыв, Полина направилась домой и уже по дороге решила зайти к тетке. Дела к ней, правда, никакого не было, виделись они недавно - тетка снова приходила за отходами, которые Полина выписывала в торге за бесценок, - но после каждой встречи с ней на душе становилось спокойнее. Вот у кого все ясно, все просто, никаких загвоздок! Умер дядя Антон - ну что ж, царство ему небесное, пожил! Началась война - ничего, проживем, немец до нас не дойдет; кончилась - слава богу, жить повольготнее будет!.. Вначале Полину отпугивали цинизм и грубость тетки, потом она привыкла пропускать все это мимо ушей, - не это главное. Вот Федор не любит тетку, назвал ее спекулянткой - тогда она, правда, не к месту разошлась, - но разве она не права? Возится со своими свиньями от зари до зари, никому вреда не делает, а то, что жить лучше хочет, - так кто против этого, и разве не в этом смысл жизни? Каждый устраивается по-своему, на одну зарплату не проживешь… Жаль, что Полина плохо помнит мать, - вот кого ей не хватает до сих пор. В памяти остались только ловкие руки портнихи, длинные косы, ласковые глаза да непрерывное стрекотание машинки…
Теткин двор встретил Полину визгом и хрюканьем. Три огромных борова, розовея широкими спинами, терлись у крыльца, взывали заплывшими глотками к своей кормилице. Одно из этих чудищ, кстати, было записано на имя Полины. С помощью такой нехитрой уловки тетка успешно ладила с финагентами. Официальная сторона теткиного хозяйствования выглядела вполне прилично: бывший бухгалтер Степан Павлович работал сторожем на пункте "Заготзерно", тетка значилась домохозяйкой и жила, не таясь, не запираясь на семь засовов. "Прятаться мне нечего, - говорила она, - не ворую!"
С Агриппиной Семеновной Полина столкнулась в дверях и поспешно уступила дорогу. Окутанная паром, с багровым от напряжения лицом, тетка несла перед собой тяжелый двухведерный чугун с дымящимся месивом.
- Заходи, заходи, - прохрипела она, спускаясь по ступенькам и отбиваясь от бросившихся под ноги боровов.
В доме все сверкало чистотой. Шесток широкой русской печи был задернут занавесочкой, на обеденном столе сухо сверкала цветастая клеенка. Тетка была чистюлей и, вечно занимаясь варевом корма и другими подобными делами, ухитрялась содержать свой небольшой, любовно сработанный покойным кузнецом дом в образцовом порядке. "Глаз чистоту любит", - часто повторяла она.
Вернулась Агриппина Семеновна минут через пять.
- Чевой-то ты гостьей сидишь? - удивилась она. - Раздевайся, полдничать будем.
Сунув куда-то в угол засаленный ватник, она подошла к умывальнику, обнажила по локоть полные нестарческие руки.
- Квелая ты какая, как погляжу. Ай стряслось что?
Неохотно снимая пальто, Полина вяло отозвалась:
- Скучно мне что-то.
Собирая на стол, Агриппина Семеновна усмехнулась:
- Ежели молодой бабе скучно - значит, с мужиком в постелях ладу нет.
- Вы уж скажете! - вспыхнула Полина.
- Не любо - не слушай, матушка. Так говорят.
Агриппина Семеновна налила в тарелки щей, подернутых жиром, с кусками сала, поставила четвертинку водки.
В эту же минуту дверь из второй комнаты открылась; кланяясь, Степан Павлович бросал выжидающие взгляды на супругу - на зелье нюх у него был изумительный.
- Сгинь, - коротко скомандовала Агриппина Семеновна и уже вдогонку, в закрытую дверь, успокоила: - Оставлю!
- Мне не наливайте, - предупредила Поля.
- Кровь у тебя и так горячая, - согласилась тетка, - это мне пользительно.
Она выплеснула в рот граненый стаканчик, хлебнула горячих, как огонь, щей, губы у нее залоснились.
Искоса поглядывая на племянницу, тетка исподволь принялась выпытывать:
- Сам-то как?
- Болеет, поясницу опять схватило.
- Отлежится. Калякать-то не начал?
Глаза Полины блеснули обидой.
- Зачем вы смеетесь? Вы вот не поймете, а знали бы, какая это тоска - ведь хоть бы одно слово! Как в тюрьме какой!
- Ну, уж тюрьма! - хмыкнула тетка.
И, словно нащупывая цель, закинула:
- Ребеночка тебе надо, всю твою скукоту рукой и снимет.
Полина снова покраснела и, преодолевая смущение, призналась:
- Не беременею я.
Прожевывая кусок сала, Агриппина Семеновна понятливо и снисходительно ухмыльнулась:
- Эх ты, зеленая, как погляжу. - Тетка громко рыгнула. - Он что - с тещиных блинов вернулся? Или с войны? Вот то-то и есть. Больной он у тебя еще, побитый. Ты дай ему в силу войти…
Пригнув к самому столу пунцовое лицо, Полина слушала нехорошие, стыдные речи, не пропуская ни одного слова.
- А уж если опостылел, - круто перевела тетка на другое, цепко и выжидающе глядя на Полину, - тогда брось! Одна не останешься.
- Ну, хватит! - сухо бросила Полина. - Пойду я.
- Вот-вот, вся в мать, - кольнула тетка. - Мяска-то дать?
- Не надо. Спасибо.
- Чего спасибо? Надо будет - скажи, чай, не даром берешь.
Следя за одевающейся племянницей - молодой, стройной, грустной и оттого еще более красивой, - Агриппина Семеновна вздохнула не то с завистью, не то с сожалением:
- Цены ты, девка, себе не знаешь!
Полина вышла на улицу, быстро пересекла площадь. Засиделась она, а Федя ждет. Но чем ближе подходила она к дому, тем медленнее становились ее шаги.
Обрадованный новостью, Корнеев никак не мог сосредоточиться, делал непростительные промахи и уже потерял две пешки. Э, да что там! Скоро у него будет работа, пусть непостоянная, но будет! Последние дни он совсем измучился от безделья. И теперь такая удача: с нового года конструкторское бюро механического завода обещает дать чертежную работу. Чертит он вполне сносно, попрактикуется. Пожалуй, не плохо и то, что работать придется дома, - удобнее.