- Стасику можно! - крикнула Звонарева. - А Топтыге нельзя.
- Стасик, цыпочка, садись рядом со мной, я тебя не трону! - позвала Зинка.
- Нет, нет, со мной! - пискнула Аллочка, вероятно желая подтвердить реальность недавно провозглашенных принципов. - Стася я никому не уступаю, и не просите!
Панарина покоробило от этих слов. Он с укором посмотрел на Аллу: "Ну зачем она подражает Зинке, напускает на себя грубость?"
Вера незаметно ушла с террасы.
В красном уголке общежития дивчина из третьей комнаты, запахнув халат, сонно крутила радиоприемник - ловила легкую музыку. На кухне кто-то мыл в тазу голову, кто-то гладил платье, брызгая на него изо рта водой.
В своей комнате Вера не стала зажигать свет. Но даже в сумерках видела над постелью Чичкиной открытку с целующейся парочкой, большую фотографию спортсменки Нины Думбадзе над кроватью Нади Свирь, фотографию Кадочникова в Анжелином углу.
Девчата с террасы куда-то ушли, наверное в парк. Вера разделась, повесила платье в шкаф и нырнула под простыню.
В открытое окно заглядывали далекие мудрые звезды. Вот одна из них, может быть, та, что недавно смотрелась в море, упала. Или это свершал свой полет спутник?
Где-то очень далеко тоскливо прокричал теплоход. Исступленно звенели сверчки. Пахло остывающим асфальтом и едва уловимо - чабрецом. В высоте прощально курлыкали журавли. У них свой путь. А какой путь у нее?
Полотно простыни приятно холодило грудь. "Сейчас подумаю о самом хорошем", - сказала себе Вера и стала думать о маме, о Лешке, об Анатолии.
Иржанов обиделся на Веру, когда она ушла: понял, что девушка избегает его.
Возвратившись в общежитие, он сел писать море. Ребята звали пойти выпить, он еле отвертелся.
В жизнеописании великих художников он читал, как трудились они, и поэтому старался рисовать всегда и везде, где только было можно: на собраниях, в перерывах от работы, вечерами… Над ним подтрунивали, но он рисовал и рисовал… Его и сюда, в Пятиморск, отчасти привлекли краски моря, ковры степных тюльпанов.
Рисунок не получался - может быть, потому, что мысли все время возвращались к Вере: что она делает? Он думал о ней с неясностью… Нет, рисунок определенно не получался. Настроение не то, что ли?
Да и день выдался утомительный: ломило, спину, раскалывалась голова. Почему он избрал профессию паркетчика? Потому что узнал: хороший мастер вполне прилично зарабатывает да еще "налево" в частных квартирах может кое-что перехватить.
В школе и дома Анатолия хвалили за рисунки. Он уверенно считал себя сложившимся художником и решил, что сможет со вкусом набирать из клепок и щитков ковровые, листовые полы.
Попав к мастеру Самсонычу, Анатолий на первых порах заинтересовался рассказами старика о мозаичной укладке: инкрустированном паркете, заполненном березовой фризой, о жилках из искусственного мореного дуба. Старик оказался забавным, добродушно ругался: "Пес с ним!" Часто в разговоре произносил скороговоркой "понимаешь", а получалось "паишь". Как-то сказал: "Без чтения, паишь, спать не ляжешь".
Но скоро Анатолий сделал неприятнейшее открытие - труд паркетчика-то нелегкий. Часами лазай на корточках, - вдыхай запах мастики. Да одна натирочная машина "Малютка" чего стоит - потаскай ее! Кроме того, Самсоныч решительно возражал против "левых" приработков и был требователен.
Нет, видно, следует поискать иную работу.
И снова он подумал о Вере: "Хорошая она, чистая… Такую нельзя обидеть…"
ГИМН ХИМИИ
По селектору Альзин вызвал начальника производственно-технического отдела Платона Яковлевича Гаранжина.
Гаранжин, с лицом усталого Мефистофеля, в это время звонил на бетонный завод.
- Черт возьми, - сильно картавя, кричал он в трубку, - почему вы не присылаете бетон?!
Гаранжин во всем старается подражать Григорию Захаровичу - чертыхается, курит трубку, говорит так же, как Альзин: "В каждом вопросе должна быть логика". Но все это у Платона Яковлевича смахивает на игру: ругается он совсем мирно, курит не затягиваясь, что же касается логики, то и она его нередко подводит.
Кабинет Альзина Гаранжин пересек быстрой походкой человека, спешащего на службу, а опустившись в кресло у стола Григория Захаровича, с готовностью посмотрел на него.
- Предупреждаю вас, Платон Яковлевич, - с металлической хрипотцой в голосе сказал Альзин, и правая бровь его сердито поползла вверх, - если вы не будете через каждые три часа докладывать мне, как идут дела на ТЭЦ, я отстраню вас от ее пуска.
Будущая начальница центральной заводской лаборатории Валентина Ивановна Чаругина, сидящая сейчас в кресле напротив Гаранжина, посмотрела на него сочувственно.
Затрещал телефон, Альзин взял трубку.
- Да? Прочитал ваш смутно-финансовый расчет. Что за политика "ни мира, ни войны"? Должен быть не беллетристический разговор, а разговор цифр, и плана. Да! На бумагу надо отвечать бумагой, а вы - эмоциями. Не все бумаги вредны, и полезна не только та, в которую мы заворачиваем селедку. Поняли? Ну вот, хорошо. Нет, нет, нужна не пожарная команда, а плановая. Завтра в девять тридцать жду ко мне.
Альзин нажал кнопку селектора.
- Я вас слушаю, Григорий Захарович, - произнес юношеский голос.
- Вы сделали выставку безобразий?
Селектор молчал.
- Чувствую по затянувшейся паузе, что нет… А я сегодня утром видел в главном корпусе заржавленные фланцы и грязный вентиль на полу. Где? Найдите сами. На то вы инженер по технике безопасности будущего комбината, чтобы все видеть и знать. А над выставкой сделайте надпись: "Кто виноват в безобразиях?" И призыв - не допускать их. Все!
Повернувшись к Валентине Ивановне, Григорий Захарович показал на целый набор антигриппозных средств на своем столе.
- Чем лучше лечиться на ходу?
Валентине Ивановне лет тридцать, лицо у нее узкое, тонкогубое волосы невьющиеся, но есть в ней что-то вызывающее симпатию при первом же взгляде. Может быть, серьезность спокойных, приветливых глаз?
Она всматривается в "аптечку": ментоловые пастилки, агрофен, пирамеин… Что ни посоветуй, этот человек все равно не будет щадить себя, потому что убежден, что болеть не имеет права, и просто не умеет болеть!
Позвонили из совнархоза.
- Привет, Иван Иванович! Привет! - обрадованно закричал Альзин. - Что у вас там - всеобщий диабет?
- Почему? - недоуменно проурчал голос в трубке.
В живых, умных глазах Альзина заплясали смешинки, губа едва заметно дрогнула.
- Как - почему? Вы строите сахарные заводы, а нас забыли! - воскликнул он. - То, что вы нам присылаете, нас не устраивает ни в какой мере. Не страшно? В наш век страшна только атомная бомба, так что присылайте обещанное. Если лебеду пропускать даже через лучшую вальцовку, она не станет крупчаткой. Нет, нет, дорогой, хоть и трудно, но к двадцать девятому октября мы ТЭЦ пустим. Что ж, даром называемся молодежной стройкой? Приезжайте - увидите.
В приемной раздались какой-то шум, громкие голоса. Григорий Захарович позвонил секретарше.
- Что случилось? - спросил он, когда чем-то возбужденная секретарша появилась в дверях.
- Девчонка безобразничает! - тяжело переводя дыхание, произнесла секретарша. - Хочет на дверях кабинета Платона Яковлевича привесить оскорбительную бумажку.
Гаранжин на руках приподнялся в кресле:
- На мою дверь?..
Григорий Захарович, как гуттаперчевый мяч, пересек свой длинный кабинет и выглянул в приемную. Девушка в красном берете, стоя спиной к нему, старательно вдавливала кнопки в лист, вывешиваемый на дверях кабинета Гаранжина. Альзин подошел ближе. На верху большими синими буквами было написано: "Комсомольский меч!" Восклицательный знак действительно походил на короткий меч. Немного ниже шел текст:
"Товарищ Гаранжин! В ТЭЦ задерживаются работы, потому что отсутствует техническая документация. Нужны чертежи перемычек и спецификация оконных и дверных блоков. Вы срываете план!
Комсомольский пост"
И совсем внизу мелкими буквами сделана приписка: "Этот лист могут снять только члены комсомольского штаба".
"Здорово придумали! - Григорий Захарович весело потер макушку. - Положеньице у Платона Яковлевича, прямо скажем, щекотливое: сними "Меч" - обвинят в зажиме критики, оставь - то и дело приходят посетители, подчиненные, будут натыкаться на этот острый меч. Хотя комсомольцы вывесили его немного не по назначению: если уж вешать, так на мою дверь".
Альзин улыбнулся: пусть-ка Платон Яковлевич сам теперь выкручивается. Да, эта Красная Шапочка не боится никаких волков!
- Уже и сюда Юрасова добралась? - шутливо спросил Григорий Захарович.
Лешка быстро обернулась.
- У меня сейчас перерыв, - ученической скороговоркой произнесла она.
- Тем лучше… Прошу, зайдите ко мне.
Секретарша враждебно посторонилась, пропуская "пост".
Григорий Захарович представил:
- Прошу познакомиться - бетонщица Юрасова. Справедливо критикует нас за неполадки на ТЭЦ. "Комсомольский меч" можно лицезреть на дверях кабинета Платона Яковлевича.
Гаранжин опять тревожно приподнялся в кресле: "Завели моду всюду и везде вывешивать свои "сигналы". Добрались даже до двери председателя горсовета, требуя подачи воды на площадку. Правда, воду быстренько дали, но вообще - безобразие!"
Гаранжин брезгливо-болезненно опустил уголки губ. Валентина Ивановна рассматривала Лешку с удовольствием. А Лешка неловко переминалась у двери. От волнения веснушки на ее маленьком носу проступили явственнее.