"Григорий Захарович стал начальником только химкомбината, а Валентина Ивановна заведует центральной лабораторией. Мы же, до пуска главного корпуса, опять "кто куда пошлет".
Пока присвоили второй разряд аппаратчиков. Оклад - четыреста пятьдесят рублей. Ну ничего, станем за аппараты - будем по тысяче получать.
А Верочку Аркушину - помнишь, подруга моя? - мы попросили начальство в эти дни не гонять подсобницей, пусть дома с дочкой посидит. Гаранжин взъелся: "У нас не собес!" А Панарин (помнишь, маленький такой, курчавый?) ему в ответ: "Мы ее норму будем выполнять!".
Тогда Гаранжин вовсе заартачился.
Да Вера и не захотела снисходительности, на работу выходит, как все, только бегает в ясли кормить Иришку!
Ну, я, кажется, разболталась. Наверно, надоела. Приезжай - все сам увидишь".
Поставила фамилию с хвостиком, послюнявила клейкую полоску конверта и понесла письмо на почту.
Перед почтовым окошком заколебалась: не навязывается ли? Что он подумает? Но решительно протянула письмо женщине в очках с поломанной дужкой.
Женщина проштемпелевала письмо, и оно сразу стало чужим.
РЕШЕНИЕ ПОТАПА
Утром Панарин и Лобунец поссорились. Проснувшись, Потап увидел у себя в ногах, на спинке кровати, нарисованный автомобильный знак: "Скорость - 5 км". Он сразу сообразил, что это значит, и заявил Стасю, что решение его непоколебимо - свой бульдозер он не оставит, даже несмотря на его малую скорость.
Панарин возмутился:
- На тебя, как на аппаратчика, уже потрачены деньги! А главное, что прискорбно, - у тебя нет крылатости!
- Зато есть колесность! - возразил Лобунец. - На бульдозере я - академик. Не всем же химиками быть. Если шеи нет, у рака не займешь.
- Ты не понимаешь…
Потап рассердился:
- Почему ты навязываешь свои взгляды?
- Нисколько! Я хочу убедить! Комсомол взял шефство над химией…
- Между прочим, и над стройками. Ты любитель поучать и спорить.
- Друг спорит, недруг поддакивает, - вспыхнул Стась. - Как же ты будешь дальше?
- Николы так не було, шоб нияк не було, - спокойно ответил Потап, - якось буде.
Панарин ушел.
Лобунец после завтрака достал из чемодана свой дневник. Работать сегодня предстояло во второй смене, а дневник он изрядно запустил. Не торопясь, Потап прочитал страницы, написанные до отъезда в Шамекино:
"Начал на кухне стирать рубаху, а дежурная, тетя Паша, подняла крик: "Не дам воды, уже был отбой - ложись спать!" Выстирал ночью холодной".
"Исправил девчатам утюг".
"Маленько выпил по случаю получки. Стась чехвостил, говорит: "Старорежимные замашки"".
Ну, это все ерунда записана. А вот здесь поважнее.
"Главное в девушке не внешность красивая, а душа, отношение к людям. Я ведь Стасю нарочно о Звонаревой, что некрасива - рыжая, губастая. Разве в этом дело?"
Он задумался. Вот Надя Свирь. Скромная. Умница. Волевая. Нот, это плохо, если начинаешь перечислять, что нравится. Все.
Он прочитал в дневнике: "Надо быть с характером, а не Тишей из "Грозы"".
Ниже латинскими буквами написано: "Hotcu pozelowat".
Подумал озорно: "Вот бы здорово было: приходить каждый вечер с Надей к теплоходам, в порт, и, будто прощаясь, целоваться. При всех, вполне законно".
Да, это вопрос: достаточно ли твердо проявляет он свой характер?
Еще до отъезда на практику после "вечера химии" пошел он провожать Надю домой. Хотел взять под руку. Надя отстранилась:
- Не люблю ходить под ручку!
"Ну что ж, может быть, и правильно - нашему брату нельзя давать потачку".
Надя за то ему и нравится, что держит себя с достоинством. Не то что зубоскалка Анжела - "веселый ветер", "голубая мазурка".
- Надя, ты с кем-нибудь встречаешься? - спросил он тогда.
- Странный вопрос! Со многими, - ответила она, усмехнувшись.
- Нет, я не о том. А со мной встречаться будешь?
- Странный вопрос: встречался, встречался - и на тебе!..
Дипломатка. Сделала вид, что не поняла, о чем говорит. Она потому к нему так относится, что он неинтересный человек: читает мало, музыку слушает редко. Речь у него корявая. Ругается.
Условились с Панариным штраф брать друг с друга по рублю за бранное слово, так он уже пятьдесят семь рублей должен.
А Юрасова, когда однажды при ней вырвался мат, сказала: "Еще раз услышу - пеняй на себя, поставлю вопрос на комсомольском собрании. Это не угроза, а первое и последнее предупреждение".
Нет, несерьезный он человек!
В общежитии недавно концерт устроил: Стасик бил столовой ложкой о дно стула, а он - о графин. Валентина Ивановна зашла в самый разгар концерта, когда Потап разбил графин и стоял с одним горлышком в руке. Несолидно!
Но, с другой стороны, Надя не отказывается вечером пройтись с ним по плотине - значит, не считает никудышным.
Вот недавно гуляли втроем. Он, Надя и эта Анжела. Саблина все напевала:
В любви надо действовать смело,
Вопросы решать самому,
И это серьезное дело
Нельзя поручать никому…
Потом ушла, - бросив недовольно:
- Ну вас, молчальников! Наглоталась скуки!..
Потап сказал себе: "Как дойдем до поворота плотины - обниму…"
Но не решился: Надя может навсегда рассердиться. Или характер у него действительно Тишин?
Так нет же. Когда надо, умеет на своем настоять, не сдать позиций. Ведь схватился на собрании с подлюкой Лясько, когда тот еще работал.
Потап нахмурился, вспомнив слова Стася: "У тебя нет крылатости".
Разве кто-нибудь мог предположить, что Лобунец неисправимый, отчаянный романтик! Наоборот, все считали его парнем, довольствующимся немногим. И никто не знал, что он собирался после десятого класса на целину, что недавно написал в Москву письмо с просьбой включить его в список первых астронавтов, что и в Пятиморск-то привело его стремление к трудным дорогам, желание быть на ветру, под открытым небом, держать в руках рычаги послушных машин! В этом его призвание.
Потап стыдился своих взвихрений, прикрывался обстоятельными разговорами о нормах, заработке. О химии сказал Стасю: "Производство вредное, а заработок будет не больше, чем сейчас у меня".
В действительности чихать ему на то, получит он на триста рублей больше или меньше. Разве в этом дело? Главное - жить на полную мощь. Чтобы сердце пело и было ощущение стремительного движения вперед. Главное - быть прямым, иметь чуткую совесть.
Вчера купил в киоске книгу Герцена и прочитал в ней: "Сделаться большим не так трудно, как начать расти".
Здорово сказано! Он сам думал об этом: ведь день рождения человека - это совсем не тот день, когда он появился на свет, а день, когда стал Человеком, стал понимать, что надо жить гордо, ярко, а не существовать кое-как.
Когда он почувствовал это рождение? Да вот во время первомайской демонстрации. Он нес знамя стройки, а навстречу шла колонна школьников. И вдруг подумал: давно ли сам был школьником, а теперь - рабочий! И все вокруг - его, сделано им. Он частица рабочего класса и за все в ответе. Разве это малое дело - до тонкостей разбираться в грунтах, в том, как надо идти под уклон и на подъем, разрабатывать косогоры, профилировать полотна дорог?.. Он вел переписку с вьетнамским бульдозеристом Нгуэнем, делился своим опытом, приглашал к себе в гости. Недавно получил от Нгуэня фотографию с надписью на обороте: "Брату и другу".
Лобунец пододвинул ближе дневник и, словно продолжая спор с Панариным, твердым размашистым почерком написал: "Остаюсь бульдозеристом. Рабочие люди нужны везде!"