Семен Григорьевич Оглоблин родом из Устойного и, бывая в родном селе по делам службы, заезжает на постой в чужой, но хлебосольный дом Федота Федотыча Кадушкина, хотя в Устойном у Семена Григорьевича живет родня - семья старшего брата, погибшего в боях против банд Дутова под Оренбургом. Невестка Катерина всегда готова с безграничной радостью принять гостя, но в избе ее постоянно плесневеет сырость, от скудного топлива угарно, а в щелях прогоревших стен живут неистребимые скопища клопов. После проведенной ночи в избе Катерины у Семена болит голова и огнем горит расчесанное тело. Попервости Катерина и плакала, и сердилась, узнав, что деверь обегает ее радушие, но потом смирилась и всякий раз, когда он останавливается у Кадушкиных, приносит ему туда сметаны и стряпанцев. Федот Федотыч - ревнивец, что ж у него, не стало чем попотчевать и одарить в дорогу гостя? Потому, углядев Катерину с узелком, посылал, кто есть под рукой, с наказом запереть ворота и не пускать ее на двор.
- Чтоб ноги чужой не было. Мой гость Семен Григорьевич - я его и пахтаю.
Бывало, Харитон неумело лгал из-за плотных запертых ворот:
- Нету его, тетка Катерина. Не заезжал он нонче, Семен-то Григорьевич.
- Харитоша, золотко, ягодка, касатик, отвори. Голубчик, дай бог тебе самую зарную невесту. Мое слово сбывчивое. Слышь ли?
Ласковому слову Харитон не мог противиться и брал Катеринины гостинцы, укладывал их в ходок Семена Григорьевича, и мать Катерина уходила, радуясь и печалясь одними слезами.
- Не надо бы брать, - винился потом Харитон перед Оглоблиным. - Небось последнее у них.
- Зачем брал?
- И то, зачем брал. А жалко потому, Семен Григорьевич.
- Жалко? - дивился Оглоблин. - Вот как. Жалко. Да ты, Харитоша, не мою ли племянницу прижалел?
- Что ж, Евдокия Павловна славная девушка.
- Славная-то славная, Харитоша. Да круга не твоего. Дай-ка узнает Федот Федотыч. Ась?
- Теперь не старое время.
- Времена-то новые, да только батюшка-то твой по старой колодке шит.
После этого разговора Семен Григорьевич больше не видел Харитона, в жизни которого и сбылось предсказание Семена Григорьевича.
Федот Федотыч как-то вызнал про тайную любовь сына и, человек практического склада, ни слова не сказал Харитону, а взвалил в телегу свиную тушу, три мешка муки-крупчатки и увез служащему из военкомата. Дело было по осени, шел набор в армию, и Харитона забрили. Федот Федотыч даже сумел в районе опять же через верного человека выправить для сына бумагу, что хозяйство Кадушкиных середняцкое, и Харитона, окончившего школу крестьянской молодежи, с места направили в школу младших командиров.
Харитону служба в армии пришлась по душе, он даже стал подумывать остаться после действительной на сверхсрочную, вызвать к себе Дуню - и прощай Устойное вместе с батей, хозяйством и землей, конечно. Да на деле все обернулось иначе…
Семен Григорьевич умылся, побрился и обстригал ногти, когда из дверей горенки вышел Харитон, рослый, комлистый в суставах. Лицо крупное и удлиненное, но приятное, а глаза смирные. "Весь в мать", - мельком подумал Семен Григорьевич, потому что знавал Кадушкину, набожную, доверчивую, не знавшую на людях, куда деть свои землистые, изработанные руки.
- Здравствуй, здравствуй, служивый.
- Отслужил, Семен Григорьевич. По чистой.
- Рановато вроде.
- Рассудили так.
- Ну да потолкуем. Умывайся и все такое, а Лиза нам на стол соберет.
Харитон умываться пошел к колодцу, а Семен Григорьевич разволновался и забыл о ногтях.
- Ты не находишь, Сеня, что странный он? - жила интересом к Харитону молодая хозяйка, накрывая стол в гостиной. - Надо узнать, у него случилось что-то.
- Да ведь он всегда был таков. Ему бы девушкой родиться. А он мужчина, да еще из крепкого хозяйства. Я чуточку догадываюсь. Однако он - душа чистая - расскажет все сам.
Сели за стол. Семен Григорьевич налил Харитону водки, выдержанной на протертых семенах тмина. Занес отделанный серебром графинчик над другой рюмкой, да лить не стал:
- Мне на службу. Вот если Елизавета Карповна. Как ты, Лиза?
- Поддержу. Вы хотите, чтоб я поддержала вас, Харитон?
- Да я без вас, Елизавета Карповна, капли не приму. - Он молитвенно прижал кулаки к своей груди, но вспомнил, что это некрасиво, опустил руки на колени.
- За исполненный вами долг перед отечеством, - Лиза подняла брови и с легким звоном коснулась Харитоновой рюмки. Выпила. Выпил и Харитон. Большой угловатый лоб у него сперва побледнел, а потом начал густо краснеть. Лиза с вызывающей откровенностью смотрела на него и соглашалась с мужем: Харитон действительно мило неловок и женствен. Ей, возбужденной хорошим утром и выпитым, хотелось чему-то научить этого чистого и доверчивого человека.
- Ты, Сеня, налей ему еще. А то он вчера пришел такой робкий, робкий, едва уговорила остаться. А вижу, ему позарез нужно повидаться с тобой.
- Я больше не стану, Елизавета Карповна. У меня и так все в голове перепуталось. А повидаться в самом деле, Семен Григорьевич, прямо позарез. Больше мне не к кому, кроме вас.
Оглоблин уловил беспокойный погляд Харитона и успокоил:
- Ты говори, у нас с Лизой все секреты пополам.
- Мой секрет знает весь свет. Думаю, будет ли интересно Елизавете Карповне.
- И она послушает.
- А мне еще охота выпить с Харитоном, - Лиза по-прежнему с открытым интересом глядела на гостя: - Скажи ему наконец, Сеня.
Но Харитон и без слов хозяина взял свою рюмку. Семен Григорьевич медленными движениями размешивал в своем стакане мед. Лиза переоценила свои силы, выпила только полрюмки и сразу угасла.
- Яков Умнов, председатель сельского Совета, - начал Харитон, не притронувшись к закуске - ему было не до еды, - написал в школу командиров, что я сын кулака, из семьи сельского мироеда… Меня вызвали в штаб, потребовали объяснение. Сказал как есть. И - по чистой. Отец, Семен Григорьевич, какой бы он ни был, но не мироед. Скуп, жаден - это есть за ним. И в то же время, Семен Григорьевич, не хочу входить в отцовские дела, не лежит у меня душа к большому хозяйству. Да и не умею я нанимать людей, рассчитывать их, подгонять в конце концов, а без понукания, известно, дело не поведешь. Не по мне вся эта механика. Да и незаконная. Чего уж тут.
- М-да, - вздохнул Семен Григорьевич и выпятил свои толстые губы, заложил большие пальцы рук за шелковые ленты подтяжек. - Коротко, но ясно. Поиски своего пути. Что ж, возьми свой пай у отца, выделись и начинай хозяйствовать сам.
- Плохо вы, Семен Григорьевич, знаете его. Он мне сломанного топорища из своего нажитка не выбросит.
- Он - не даст, - то верно.
- С батей, видимо, и так и так придется рвать… Тут еще есть закавыка…
- Чаю, наша племянница Дуня?
- Она, Семен Григорьевич. Не на том, так на другом разойдемся. Он приглядел Настю Ржанову, да ведь жить на ему, а мне.
- Но ты, Харитон, должен знать, что братец Дуни, Аркадий, ни копейки не даст за ней. И согласится ли она, сама голая, идти за голого. Да и тебе, перед тем как вести ее за собою, надо хорошенько обдумать. Ты ведь будешь, как говорят, в ответе за нее и перед богом, и перед людьми.
- Самому мне сейчас совсем ничего не придумать.
- Ну как не придумать. Кое-что ты уже решил и, по-моему, верно решил: в отцовские дела не вступаться. Это раз. Жизнь начинать заново, на новых основах… М-да, все верно. Но вот как это будет на деле, признаюсь, Харитон, не вижу. - Семен Григорьевич встал, снял со спинки стула френч с глухим воротником, надел его и опять сел: - Вот она, Лиза, жизнь-то, - одни петли да узелки. Разберись пойди.
- А вам, Харитон Федотыч, непременно охота жениться? - спросила Лиза.
- Как вам сказать, Елизавета Карповна. Оно бы и погодить - так в самую пору. Но вы послушайте. - Харитон стал поспешно доставать из кармана тряпицу, в которой хранил свои бумаги: - "…куска хлеба не съем без попреков, - читал он по памяти истертое на сгибах письмо Дуни. - Всю меня заробили. Пока ты служишь, я захирею, исстарюсь, и так уж за весну ни единой песенки не вспомнила. Я ли уж это? Белый свет стал не мил, и задавила мое ретивое смертная тоска…"
- Сеня, дружочек, что же это так-то? Ведь они твои племянники.
- У них там свои законы. И будет Аркадий гнуть сестру, коль скоро она живет с ним под одной кровлей. Работай она на него больше лошади, все равно ей одна честь - лишний рот. И Харитон правильно рассудил взять ее от брата, пока тот окончательно не замордовал ее.
- Сеня, миленький, ведь помочь им надо.
- Да мы немного отвлеклись, - Семен Григорьевич тяжело положил ладони на стол, вроде хотел встать, но только насупился, сознавая значительность своих слов: - Я люблю Дуняшу, Харитон, и думаю, она с тобой будет счастлива. Хочу так думать. А раз это так, то и помогу вам всеми силами… Может, вам взять и уехать из деревни хотя бы сюда, в Ирбит. Прямо вот к нам на первых порах.
- Нет, Семен Григорьевич, крестьянствовать не брошу. Попытал своего на стороне - хватит. Я сын крестьянина, а что отец жадный, так я и сам его не оправдываю и не по-отцовски жить стану. У всех на глазах. Не хапуга и не утайник. Женюсь на Евдокии Павловне и останусь у нее в доме. Пока. Человек я смирный, работы не боюсь и сумею угодить Аркане. А потом запишемся в артельное хозяйство.
- Вот ты и гляди на него, вроде он такой тихонький да робкий, - повеселел и Семен Григорьевич. - Пришел за советом, а у самого все обдумано и все решено. Мне только и остается повторить: помогу вам всеми силами. Когда ты домой?
- А вот сейчас, прямо из-за стола. С вами поговорил, и больше меня ничего не держит.