В это время из боковой комнаты вышел молодой человек в тенниске, синих техасских брюках с заклепками и тапочках на босу ногу. Был он высок, крепок, спокоен, добрым лицом очень похож на Саламатину, И Марина, враз смутившись, догадалась, что это и есть ее сын. Когда Нина Андреевна сказала, что сын ездил на каникулы в Ленинград, Марина представила его мальчишкой-школьником, ну лет двенадцати, не больше. А этот даже постарше Марины. Знала б, ни за что не пошла.
- Здравствуйте, - первой поздоровалась она и выжидательно посмотрела на Нину Андреевну.
- Это мой сын Сережа, - ободряюще улыбнулась хозяйка. - А это Марина.
Она ничего больше не добавила, и Марине подумалось, что они здесь, наверное, уже говорили о ней, обсуждали. Настроение вновь испортилось. Глянув на свои запыленные босоножки и на яркий ковер в комнате, Марина вдруг поняла, что войти в них не посмеет, а снимать стыдно - с такими ногами, после улицы, только по гостям и ходить.
- Нина Андреевна, - с отчаянием сказала она, - я ведь только посмотреть, как живете. Посмотрела и побегу, Шурка меня ждет.
- Ну-ну-ну, - Саламатина взяла ее под руку, - успеешь. Пойдем-ка со мной. А ты, Сережа, чайник поставь да на стол собирай. Отец пришел?
- Здесь я, - раздался откуда-то мужской голос, какой бывает у завзятых курильщиков.
- Паяет что-то на веранде, - пояснил Сергей. - Переодеться не успел, видно - горит.
- Ты там не сплетничай. - В голосе отца послышался смешок. - Я быстро. Минутное дело.
- Все как мальчишка, - посмеиваясь, ворчала Нина Андреевна, уводя Марину. - Войну прошел, седой весь, а не остепенится - все чего-то изобретает. Тут у нас ванная, заходи. Это полотенце для ног, а это чистое. Я тебе домашние шлепанцы дам, пусть ноги отдыхают.
"Как у них все ладно, - подумала Марина, причесываясь перед зеркалом, придирчиво оглядывая себя; ей хотелось понравиться Саламатиным. - Наверно и не ругаются никогда".
- Ну, что я говорил - еще и стол не накрыт, а я у ваших ног, - входя, сказал Саламатин-старший. - Здравствуйте, Марина. Я слышал, как вас зовут. А я - Федор Иванович. Ну, мать, чем угощаешь?
Он оживленно потирал ладони, предвкушая знатный обед.
- А я ведь тоже с работы, - укоризненно покачала головой Нина Андреевна и пожаловалась Марине: - Вот всегда так. Устала, не устала - корми мужиков, а они знай ложками стучат. Спасибо, Сережа в отпуске, помогает, а то - с объекта на кухню, телевизор посмотреть некогда.
Но Марина заметила - говорилось это беззлобно, как бы даже в шутку. И Федор Иванович тут же отозвался с хитроватой улыбкой:
- А там то же показывают: муж хоккей по телевизору смотрит, а жена кастрюлями на кухне гремит, смотреть мешает. Самый жизненный сюжет.
Саламатин и в самом деле был седым - черные его волосы серебром отливали. Худощавое, темное от загара лицо изрезали глубокие морщины. Но старым его никак нельзя было назвать. Может, оттого, что в движениях быстр, что серые глаза были молодо чисты и смотрели живо, смело, с веселым ожиданием чего-то.
Марина сравнивала их - отца и сына - и видела, что у Сергея больше от матери: черты лица мягче, взгляд внимательный, спокойный, и говорит негромко, неспешно, точно сам к себе прислушивается.
Все вместе, шумно, мешая друг другу и подшучивая, накрыли на стол.
- Ты расскажи, как там Питер, - попросил Федор Иванович сына. - А то ведь и не поговорили как следует.
Сергей помолчал, намазал себе хлеб маслом, ломтик сыра водрузил сверху, но есть не стал - положил на тарелку.
- Я как приехал, в первый же день на Мойку пошел, к Пушкину. Потом уж по городу бродил. Никого не спрашивая, куда глаза глядят. Хорош город, что и говорить! - Он смотрел куда-то мимо них всех, наверное, вспоминал, и приятно ему было вспоминать. - Я ведь, да что - я, все мы его по книгам, по фильмам, по картинкам знаем. И Смольный, и Зимний, и Медного всадника, и Аничков мост, да многое. А оказалось - ничего не знаю. Надо по его улицам пройтись, над каналами постоять, над Невой, воздухом ленинградским подышать… - Сергей откинулся на спинку стула, прикрыл глаза: - "Игла Адмиралтейская… сколь стремительно пронзает она голубую высь! Она - как сверкающий на солнце обнаженный меч, самим Петром подъятый на защиту города, так бы и воспеть ее поэту…" Ольги Дмитриевны Форш слова.
- А мне в войну довелось там быть, - сказал Федор Иванович. - Недолго, правда, меньше месяца: ранило, вывезли, а уж потом на другой фронт попал. Да и города тогда не видел, не до того было. Помню только бронепоезд наш, как за пулеметом сижу, нога на педали дробь отбивает, мелко так: дзинь-дзинь-дзинь - страха унять не мог. Это когда самолет на нас пикировал. Страшно было.
- Так ты ж его сбил, - подсказал Сергей.
- Может, я, а может, другой кто. Один я, что ли, стрелял?..
Ели они неспешно и так, словно сели за стол не ради еды, а только, чтобы поговорить, а поесть между делом, между разговором, потому и забывали вдруг о бутерброде или наколотой на вилку золотистой масляной шпротинке. Это удивило Марину. Дома мать всегда ела молча и сосредоточенно и ее приучала помалкивать за столом.
- Следов войны теперь уж и нет в городе, - как бы с сожалением произнес Сергей, и это его настроение уловил отец.
- Хорошо, что нет! - откликнулся Федор Иванович. - Память о ней осталась - вот что главное.
Парням послевоенного рождения война представлялась иной, чем пережившим ее. Умом они понимают, что война - это плохо, но где-то в тайниках души живет сожаление: поздно родились, вот бы и нам… Для них война - уже история, а не часть жизни. Об этом подумал Федор Иванович, слушая рассказ сына.
- В сентябре сорок первого фашистское командование секретную директиву приняло: "Фюрер решил стереть город Петербург с лица земли… Путем обстрела из артиллерии всех калибров и беспрерывной бомбежки с воздуха сровнять его с землей… С нашей стороны нет заинтересованности в сохранении хотя бы части населения этого большого города". Так и сказано было: "Нет заинтересованности". Словно о какой-то торговой сделке.
- Да, уж они старались, - вздохнул Федор Иванович, вдруг загрустив, размягчившись, поддавшись той минутной слабости, которая бывала у него следствием душевного соприкосновения с далекой своей юностью. - Я эту звенящую педаль забыть не могу. Довели же… А ты говоришь: нет следов. Вот они, следы войны. - Он постучал пальцами по груди.
Чутьем угадав, что разговор этот тяжел и горек для Федора Ивановича, и радуясь своей догадливости и готовности помочь ему, Марина спросила Сергея:
- Вы и "Аврору" видели? Громадная, наверное?
- Мне раньше тоже так казалось, - сразу повернулся он к ней и посмотрел прямо в глаза, взглядом благодаря ее за поворот темы. - А корабль небольшой, по нашим нынешним масштабам. В радиорубке - детекторный приемник, наушники. Все маленькое, скромное, неказистое. А ведь именно через эту простенькую аппаратуру утром седьмого ноября было передано написанное Лениным воззвание "К гражданам России!". Небольшой корабль, а вы верно сказали - громада. Так воспринимается.
Гнетущее чувство покинуло Федора Ивановича. Он смотрел на сына с обожанием, так и ласкал взглядом, видно, очень любил и гордился. Бывшее в его глазах ожидание, так поразившее Марину при первом взгляде, сменилось удовлетворением, внутренним согласием, точно дождался, чего ждал.
- Да, Ленинград… - Он тихо улыбался чему-то своему. - Не богом дан - людьми построен. Тоже, и пыль, и грязь - все было, а поди ж… - И повернулся к женщинам; в глазах его снова плескалось озерной рябью ожидание: - Это ведь от вас зависит, от строителей. Захотите - и наш город будет не хуже. А что? Запросто.
- У тебя все - запросто, - отмахнулась Нина Андреевна. - Ты попробуй - поработай в наших условиях; что ни день - то как у Райкина: сижу, курю. В доставке материалов - перебои, в работе механизмов - срывы. Сколько бьемся, чтобы нас на злобинский бригадный подряд перевели. Обождите, говорят, подготовиться нужно… Я на городском партийно-хозяйственном активе об этом хочу говорить. И о качестве. Это же больной вопрос. Верно, Марина?
От неожиданности Марина поперхнулась, залилась краской, быстро-быстро закивала согласно, лишь бы отвели взгляды от нее, дали прийти в себя. А никто и не уделял гостье особого внимания, это только казалось ей. За столом шел обычный для этого дома разговор, каждому было интересно то, что заботило кого-то из них.
- Уж что верно, то верно, - вставил слово Федор Иванович. - В новый дом вселяются - праздник, а потом мытарства начинаются. Новоселы строителям пятерки не ставят.
- Да где уж там, - горестно вздохнула Саламатина. - Нам и комиссия пятерок не ставит. Удовлетворительно - это пожалуйста. А что такое удовлетворительно? Дом не развалится, но жить в нем не ахти какое удовольствие. - Она снова повернулась к Марине. - Вот скажи, ты человек новый, свежий глаз: что надо сделать, чтобы качество повысить?
Марина опять засмущалась, не знала, что и ответить.
- Да что… всем работать лучше.
- Умница, - похвалила ее Нина Андреевна и тут же потянулась за чайником - долить ей свежего. - Ты пей чай, такого у нас не купишь - цейлонский. И печенье бери, не стесняйся… Ты верно говоришь - все работы надо более тщательно выполнять… Я уже прикидывала: если дом на "хорошо" сдаем, то теряем почти человеко-час на одном квадратном метре. Но теряем ли? Ведь в качестве выигрываем. Тут уж надо совесть свою рабочую спросить, что выгоднее. Вот на активе и поговорим об этом.
- А поддержат? - спросил Федор Иванович.
- Отчего же не поддержат! - вдруг осмелев, вспыхнув вся, радуясь своей смелости и свободе, воскликнула Марина. - Как приятно, когда дом всем хорош!