- Вот пришел, - проговорил он наконец, вздохнув. - Конечно, дело тут такое, что… ("Нет, они без дочки не заберут, позволят взять с собой", - думала Марина, отупело теребя черного плюшевого мишку, неизвестно как оказавшегося у нее в руках. Она смотрела на гостя смятенно, не понимая его слов). Короче, я так считаю: вам одной нелегко - я вижу, и мне с пятерыми на руках - радости мало. Стало быть, надо нам жить вместе. Как муж и жена то есть.
Он ждал ответа, переминался с ноги на ногу.
Тут только, начав отходить от испуга, запоздало ощутив подступившую дурноту, отирая мишкой пот со лба, Марина заметила, что он одет не в форму, а в светлую рубашку навыпуск, что он совсем еще молод, ладен собой и не строг, не суров вовсе, а прост, открыт и даже застенчив, стыдлив. Все это как-то в миг отметилось, не задержалось, отлетело тут же, и она мучительно стала вникать в смысл сказанного им. Так вон оно что, вон оно что… Жениться, значит, пришел… А она-то, дура…
Вторым, каким-то внутренним, обостренным сейчас зрением увидела Марина закутанную с ног до головы женщину, тенью скользившую в курбановском дворе, ее покорный, смиренный вид, тоскующий взгляд зоопарковской газели, - и новая, впервые пришедшая, поразившая своей неожиданностью мысль обожгла ее: "Что ж, и я так?" Но смятение, только что владевшее ею и теперь медленно уходящее, мешало сосредоточиться, додумать все до конца, принять решение и ответить сразу. Она молчала подавленно. А Курбанов, робея перед ней, не смея еще раз взглянуть ей в лицо, смотрел за окно, где горели под солнцем редкие на ветвях желтые листья. Чудом не облетевшие еще листья эти были трепетно нежны, жалки в своей незащищенности, казались ему похожими на Марину, и все в нем рвалось защитить ее, уберечь от ненастья, от возможных бед.
Истомившись ожиданием, Курбанов решился снова посмотреть на нее и вдруг понял, о чем она думает, и эта догадка поразила его.
- Вы не думайте, - поспешно сказал он. - Если б я захотел, так поехал бы в село к себе, там есть еще старики, которые за старое держатся, чего там, вы же знаете… Но я, - он запнулся, усомнившись, поймет ли она все правильно, - но я не хочу так. Вы нравитесь мне, и я хочу, чтобы как у людей, все честь по чести, чтоб в кино, и… Словом, я все сказал, теперь вы решайте.
Она смотрела на него и видела, как понуро стоит он перед ней, как теребит пальцами край своей светлой рубашки, увидела и пробившуюся на висках седину, и морщинки возле усталых глаз. Удивление, жалость и благодарную нежность испытывала она сейчас к этому человеку, такому по-детски беспомощному. "Как же он преступников ловит?" - наивно подумала она. И все молчала. Это ее молчание становилось тягостным, обидным для Курбанова, он не понимал, не мог понять, почему она немо смотрит на него с выражением недоумения и вымученной сосредоточенности. Прежде, обдумывая все, готовясь к этому разговору, он видел все в ясном, не допускающем околичностей свете; затмившая все в нем жажда помочь ей, защитить, избавить от одиночества делала его предложение таким бескорыстным и понятным, что ему и в голову не могло прийти сомнение. Теперь же, видя ее растерянность, непонимание, необъяснимый укор, вдруг потерял уверенность, засомневался в собственной правоте, в праве своем говорить то, что сказал уже.
- Так я пойду, - произнес он сдавленно. - Извините меня, Марина.
Он впервые назвал ее по имени, и Марина подумала, что, если они будут жить вместе, то она никогда не осмелится назвать его иначе, чем по фамилии, - и вздрогнула, потрясенная этой бог весть почему пришедшей мыслью. И сразу же в памяти всплыла та библейская фраза об иноплеменных, теперь уже до конца: "…и не вступай с ними в родство, дочери твоей не отдавай за сына его и дочери его не бери за сына твоего, ибо ты народ святой у бога твоего…" Но все ее существо противилось этому, не принимало страшный смысл заповеди, требующей не отчуждения даже, а жестокой неприязни, повседневной непримиримой вражды. В душе ее возрождалось стремление к добру, доверчивости, к светлой радости, и в этом обновленном чувстве не было места жестокости. Упрямое сопротивление темному, жуткому, что снова грозило ей, знакомо сжималось в ней пружиной, готовой в любое мгновение расправиться и толкнуть ее на отчаянный, смелый, может быть, безрассудный, но совершенно необходимый поступок. "Вот возьму и назло им всем выйду за Курбанова, - освобожденно подумала Марина. - Возьму и выйду". Но где-то в другой клеточке мозга жила, источая расслабляющую боязнь, иная мысль - о том, что между ними стоит невидимая Курбанову, но такая ощутимая для Марины стена и что стена эта рухнет и разлетится в прах еще не скоро.
12
- Я понимаю тебя, - кивнул Шутов. - Бороться и искать, найти и не сдаваться. Так?
- Ага. - Женя сидел напротив, упершись локтями в стол, подперев ладонями голову; уши его смешно оттопыривались, отчего был он похож на какого-то зверушку, на Чебурашку, может быть, но Шутов подавил в себе улыбку. - Только самому, без подсказок.
- Мир полон тайн, друг Женька, - сказал Шутов серьезно. - Неразгаданных тайн. И одна из них - тайна духа.
- А вы, когда моряком были, встречали Летучего Голландца? - заблестев глазами, в миг наполнившись предвкушением необычайного, захватывающего, спросил теня.
Шутов поморщился, ответил неопределенно:
- Много чего довелось мне повидать.
- Расскажите, - в голосе мальчика зазвенело нетерпение.
Усмешка тронула обветренные, сожженные водкой, истрескавшиеся губы Шутова. "С тебя-то чего взять, - подумал он. - Пол-литра не поставишь". И вслед за этой мыслью, за кривой усмешкой кольнула досада, какое-то мимолетное угрызение внутренним сквозняком потянуло. Не верил он, не позволял себе поверить, что стало это у него своеобразной, никем нигде не повторенной формой вымогательства, что и со звонком этим, и со всем туманом парапсихологии уподобился поющему по железнодорожным вагонам пропившемуся попрошайке, - думал еще: просто свой, компанейский парень, которого угостить каждый рад…
- Был такой случай, - по привычке угождать, завладеть вниманием начал он. - Несколько судовых радиостанций услышали сигнал бедствия в районе Малаккского пролива. Радист отстучал: "Погибли все офицеры и капитан… Возможно, в живых остался я один… Я умираю". И все. В том районе было тихо, никакого шторма. Спасатели быстро нашли в море пароход "Уранг Медан". На борту все были мертвы, даже судовой пес. Капитан лежал на ходовом мостике, остальные - кто где, по всему кораблю. Так никогда и не узнали, что же произошло на "Уранг Медан".
- Может быть, напали пираты? - Округленными глазами Женя смотрел на Шутова, и лицо его отражало ощущение близости к волнующей тайне, прикосновение к которой и пугает, и неотвратимо влечет.
- Никаких следов насилия, борьбы, никаких ран, причина смерти не установлена, - тихим скорбным голосом, каким говорят рядом с покойником, ответил Шутов и чуть не добавил: налей по одной за помин их несчастных душ…
- Что же тогда? - поддаваясь его настроению, с сжимающимся сердцем спросил Женя.
- Я думаю - результат паранормальных явлений, - привычно рисуясь, придавая лицу значительность и неясность, произнес Шутов. - Дух таинствен. В мире действует скрытый универсальный принцип, природа которого не разгадана. Ты не слышал об экспериментах на американской подводной лодке "Наутилус"? Ну да, конечно… Там с помощью телепатии поддерживалась связь сквозь толщу воды и металлическую обшивку.
- Как же?.. - воскликнул сорвавшимся голосом Женя, чувствуя, как холодок от прикосновения к тайне обволакивает все внутри.
- Ты хочешь понять механизм телепатии? - удивленно вскинул брови Шутов. - Я бы тоже хотел. Но восприятие мыслей по сенсорным каналам пока не имеет объяснения. ("А что если попробовать? - подумал он, оценивающе разглядывая подавшегося к нему, завороженного мальчишку. - Чем он лучше других? Ребенок? Так я не растлеваю его…") Я расскажу еще случай, только… скажи, старик, ты не мог бы раздобыть рубль дня на три? Понимаешь, так получилось…
- Конечно, могу! - восторженно, будто одарили его, вспыхнул Женя. - У меня как раз есть!
- Но ведь тебе деньги дали для дела, - испытывая судьбу благородством, подсказал Шутов.
- Да ерунда! - Женя даже засмеялся от переполнявших его чувств, роясь уже в портфеле. - Это на завтраки, а я не хочу. В буфете толкотня всегда такая… Только у меня мелочь, - виновато, сразу же скиснув, добавил он.
Улыбка его стала жалкой, но Шутов не заметил этого. Саднящее подспудное чувство беспокойства, владевшее им весь этот субботний день, ослабло: на бутылку "Ашхабадского крепкого" теперь у него есть, а остальное приложится. Он не потянулся за горсткой двадцатикопеечных монет, выложенных Женей на стол, но смотрел только на них.
- Так вот слушай… Дело было в Голландии. Какой-то тип ограбил девушку, ударив ее молотком. Девушка грабителя не разглядела, полицейские не знали, кого и заподозрить. И вот доктор Тенхэф, директор парапсихологического института при Утрехтском университете, привез о полицию сенсетива Жерара Краузе…
- Кого? - не понял Женя.
- Сенсетив, медиум - это кто спиритические сеансы проводит. Так вот этот Краузе взял в руки молоток, которым ударили девушку, и стал называть приметы грабителя: такой-то рост, такой-то цвет волос, левое ухо изуродовано. Представляешь, как издевательски ухмылялись полицейские? Они приняли Краузе за шарлатана, в лучшем случае за сумасшедшего. Но вскоре по другому делу был задержан мужчина, у которого левое ухо было в грубых рубцах. На допросе он признался, что напал на девушку, ударил ее молотком…
- Но ведь это непостижимо! - Пораженный Женя даже головой замотал, не смея верить, боясь оказаться одураченным, жаждущий, требующий каких-то уверений, подтверждений, клятвы, наконец.