Не успел я подумать о привале, как он развьючил и спутал Лису и пошел куда-то с ружьем и лотком.
Через пару часов Цыганов возвратился возбужденный. Он вывернул на кусок бересты маленький кожаный мешочек и высыпал щепотку золота. Лепешечки и чешуйки металла были сырые, зеленовато-соломенные. Он долго ссыпал их с бересты в мешочек и обратно, словно дразнил меня. А я и не скрывал своего удивления: за два часа граммов десять намыл старик! Нет, видно, не зря у Цыганова слава большого мастера на золото.
А старик поел разогретого колбасного фарша и, кажется, не заметил, что ел. Напарник мой глядел в одну точку костра, но глаза были то темные, то вдруг позлащались. Наконец он повернулся ко мне и сказал:
- На золото выходим. Знаешь, что будет на Горбыляхе, юноша? Вспоминаю одну ямку, брошенную по глупости моей. Хорошее было золото, да искал богаче...
- Пласт глубоко?
- Метра два, не больше...
- Это за неделю можно мешочек твой набить?
- По тем местам за неделю легковушку можно заробить. - Он сладко зевнул и полез в спальный мешок прямо в телогрейке, штанах, и шапке, будто не хотел терять поутру лишнего времени на одевание.
На третий день мы вышли к Горбыляхе.
Тропа уползла в щетину желтых кочек. Ветерок развеивал в воздухе оранжевые иголки с лиственниц. Они сверкали в осеннем солнце, как золотые сростки, и отчаянно кололись, когда попадали за шиворот. Но выбирать их не было времени - мы шли с самыми необходимыми остановками.
Цыганов подпирал меня сзади. Он вел Лису, которая по обыкновению хватала траву справа и слева. Но сегодня ей редко удавалось пожевать на ходу: возчик рвал недоуздок, как сумасшедший.
- Но-о, недоделанная!
Старик торопился и нервничал. Он пристально оглядывал русло мелкой речушки и каждую старательскую яму с зеленой водой. У одинокого зимовья с прогнившей крышей он вдруг остановился, схватил лоток и рысцой побежал к речке. "Шлеп, шлеп, шлеп", - хлестко стучали его голенища, а эхо отзывалось ружейными выстрелами.
"Неужели близко жила?!" - скакнуло сердце в самое горло. Я наспех обмотал поводок вокруг березки, сбросил вьюки и выдернул из связки лопату. Со штыковой этой лопаткой наперевес я бросился за Цыгановым, треск от которого несся по всей пади.
Ветки лиственниц хлестали меня по лицу и стряхивали иголки за шиворот. Но я старался не упускать из виду синюю заплатку на штанах напарника. Мы бежали от зимовья метров триста. Наконец Цыганов опустился на колени перед затопленным древним шурфом, словно собирался молиться на него.
Когда я подоспел к старику, он ползал по траве и горстями набирал в лоток мелкий галечник. Я помог ему лопаткой.
- Не домыл тогда, бросил, теперь жалею!
Цыганов промывал породу тут же в шурфе. Он покачивал лоток, словно люльку с ребенком. Старик выплескивал муть через борт, а крупную гальку выбирал красными пальцами в толстых наростах суставов.
Породы на обнаженном дне лотка становилось все меньше. И вдруг я увидел в углу на черном фоне несколько желтых лепешек, комочков и много чешуек, зернышек. Золото! Покопался, намыл сколько надо и делай, что хочешь... Пусть Кирьяков наваливается, а ты - в институт! Будет на что учиться и матери помочь заодно... И никакого обмана - жилу можно параллельно поискать. Но едва ли оправдаются надежды. Действительно, почему ее раньше не нашли? А тут некий Анатолий Сергеевич Муськин, техник-геолог Муся, сосунок, вдруг наталкивается на открытие, которое за двести лет не могли сделать другие?!
Цыганов оставил лоток плавать в воде и, счастливый, смахнул со лба пот. Он свернул цигарку и мне дал махорочки и газетку. Я сделал кривую "козью ножку" и затянулся. В голове будто рой комаров зазвенел. И тут-то стали больно впиваться эти комары изнутри - не собьешь. Отбросил цигарку, а они - настойчивей. И пришлось напрячь память, чтобы разогнать угар. "Получилось по-цыгановски, - растерянно собирался я теперь с мыслями. - Сам стал на позиции старика, юноша! Выходит, не ты его, а он тебя?!"
А Цыганов как будто и не сомневался, какой эффект произвело на меня золото.
- Сидело давно в башке это место. - Стариковы глаза залучились зеленым счастливым светом. - Да лошади не было и напарника. Попробуй ямку выбей один. А теперь вдвоем мы гору свернем. С пятидневку постараемся: домик мне обеспечен, тебе - что хочешь.
По бесшабашным интонациям в его голосе я понял, что пятидневкой тут не обойдешься. Стоит только начать шурф, потом не бросишь, а там увязнешь, может, насовсем...
- Слушай, Елизар Панкратьич, а где ты нашел свой "шкварец"? - спросил я его, усиленно коверкая слово "кварц", чтобы охолонуть старика.
- Да брось ты, - ответил Цыганов. - Какой нам еще кварец!
- А все-таки? - угрюмо спросил я.
Старик без раздумий показал мне самый высокий голец. На вершине его лежал серпик раннего снега. Ветер дул оттуда. Даже кольнуло меня снежинкой в лоб. Я долго смотрел на снежный серп, продумывая свои дальнейшие действия. Отрадного было мало: за несколько дней до большого снега такой гольчище трудно обыскать. Сама обстановка толкала в этот вот шурф с реальным золотом...
- Ты не сомневайся, - пытался успокоить меня Цыганов, - ордерок на старание я получил. Золото сдам честь по чести. Куш поровну, слово - олово. А если захочешь, кое-что припрятать можно - комар носа не подточит...
- Я думаю лишь об одном, - отмахнулся я. - Успеем ли проверить заявку до снега?
- Да на кой ляд нужна та проверка нам, - он хохотнул. - Чего камни в гольцах ворочать? Здесь карымцы все облазили за столько-то лет. Концессия работала. Англичаны, они тебе не наш брат... Шкварцевые жиленки все обстучали и плюнули на будущность этого края. Здесь только прошлость одна!
Лучше бы он молчал. Но напарник доказывал и доказывал, что золотоносных кварцевых жил никто во всей Дальней Тайге не находил. Его обломок случайный. Набрел он на него на этом гольце, да точно не помнит где. И за эти дни надо по-умному здесь помыть для себя золотишко, а потом выдать место Кирьякову, покрыв тем самым расходы на экспедицию.
Пока он говорил, брызгая слюной, я думал о матери. Знала бы она, как я чуть не сошелся со стариком в одном намерении! И можно было сделать так, что действительно комар носа не подточил бы, не то что милиция. Я еще могу взять это золото... ценой потери того, что всю жизнь накапливалось матерью в моей душе, как в копилке. И не только матерью... Вот отец ничего туда не бросил, ни золотника, ни золотой хвоинки. Он обрадовался бы, конечно, моему искушению. Встретил бы меня с золотом в своем Туапсе как родного. Во всем родного! Тогда бы мы породнились втроем: этот дед, отец и сын. А маму пришлось бы потерять. Но этого я не сделаю, хоть усыпь меня золотом всего мира. Никогда не сделаю!..
- Сначала проверим заявку, - оборвал я старика голосом старшего. - Потом можно будет посмотреть россыпь на предмет рекомендации под разведку.
Я пошел к зимовью. Цыганов, шурша сзади, доказывал, какой я глупый юноша. Под конец он плюнул и заявил:
- Можешь весь голец перерыть. Я вольная птаха, дуракам не подмога - буду стараться здесь.
Я приостановился, скрестив руки на груди.
- Нам надо искать коренное золото. Иначе ты полетишь по статье!
Он опередил меня, упал на колени и воздел кверху руки.
- Не найдем ничего на этом гольце, слово Цыгана, - прохрипел он. - Только время зря потеряем... Потом будешь на хлеб получать, воду и соду, чтобы изжоги не было.
- Чего ты пристал ко мне, душа твоя копейка! - заорал я на него, сжал кулаки и осекся.
Зрачки его глаз увеличились. Я опять видел в них свое совсем несуровое лицо под несуразным накомарником. Губы старика дергались в мучительном тике. Я выпалил ему в лицо оскорбление, хуже которого трудно придумать у бодайбинских копачей. За такое расплачиваются дорого... И Цыганов прытко бросился к зимовью - молодому не угнаться. До ушей долетело только:
- Кончу, как Пирата... В тайге ищи-свищи...
А у меня ноги стали, точно деревяшки. Момент догнать его я упустил... Вот Цыганов скрылся за зимовьишком. Я представлял, как он выхватывает свой Зауэр из-под веревок вьюка и взводит курки. Я как будто услышал легкое клацанье пружин. Подумалось, что не поздно убежать. Дать крюк по тайге и выйти к Перевозу. Сначала забежать за ту лиственницу, потом зигзагами до тех кустов, а там... Я в мыслях бежал, как кабарга, а сам шел к зимовью. Нельзя было назад - тогда бы за мою душу и копейки не дали. Перед самым углом я сделал глубокий вдох и шагнул вперед.
Цыганов сидел на пеньке и сворачивал цигарку трясучими пальцами. Сначала я не заметил отсутствия Лисы. Потом увидел березу с желтым следом веревки...
- А ты... ты каким узлом веревку вязал, юноша?
- Простым...
И он начал костерить меня на чем свет стоит, какой я никчемный, неумелый, растяпистый юноша...
Я лег на жесткую траву и стал рассматривать двух муравьев. Они тащили золотую хвоинку. Каждый норовил волочь ее своей дорогой. И все-таки хвоинка подвигалась к муравейнику: один из муравьев оказался сильнее. И в нашем отряде произошло то же. Старик все-таки был старик. На месть его не хватило, побег Лисы выбил из колеи, и теперь он отбрехивался, как старый пес. Вот мысли угадывал он чужие запросто. И сейчас он смолк, выпуская целую дымовую завесу.
- Ночуй у костра, - вдруг предложил Цыганов. - В зимовье балкой убьет гнилой.
Он понуристо встал, забросил на плечо свой Зауэр и зашагал по лошадиным следам, залитым водой.
- Без советов обойдусь, - пробормотал я, с ненавистью глядя в синюю заплату. - Скатертью дорожка.