Лукин кивнул, потом нагнулся и достал из-под стола выгоревший рюкзак. Дно рюкзака оттягивали камни, как привычно определил Игорь. И действительно, Лукин вынул один образец и протянул Игорю. Это был чистый обломок кварца, в котором жилковался металл солнечного цвета.
Да, на ладони Лукина лежало открытие. Это было оно, нержавеющее, неокисляющееся, незамутненное, сотни раз виденное во сне, желанное коренное золото! Если бы оно было найдено им самим, как полагается, как искали они его столько сезонов, Игорь схватил бы этот обломок и выбежал с ним из дому. Он мчался бы по улицам с высоко поднятым над головой образцом из золотой жилы и показывал бы всем долгожданный подарок. Но случилось иначе... Открытие пришло иным путем. И теперь этот образец - тяжкий обвинительный камень против Бандуреевых!
- И все это вы сами? - вырвались из груди Игоря звуки, едва напоминающие его голос.
Лукин покрутил головой, рассыпая искорки с седого ершика волос, и подал Игорю кусок бересты с каким-то письмом поверх.
Игорь впился взглядом сперва в бересту. Какие-то линии были выжжены на желтом поле. Линии создавали очертания знакомого острова среди реки, изображенной змейками. Остров напоминал сердце, острым концом направленное вверх по течению, а выемкой тупого конца служила бухта, в которую они причаливали когда-то. В бухту впадал ручей, в самом истоке его стоял крестик и кривилась надпись: "Вход в пещеру, где жила".
Все было просто, как сама берестянка. Что же мешало раньше ее появлению на свет?!
Взгляд Игоря соскользнул на бумажку, исписанную каракулями. Круглые буквы, отделенные одна от одной, - так писала Феня.
"Дорогой Дмитрий Гурыч, обращаюсь к вам, потому мочи нет терпеть дальше. Пристает ко мне всяко разно Петр Васильевич Бандуреев: отдай план золотой жилы, и все!
Когда работала я у Бандуреевых, Ксения Николаевна меня защищала от Петра Васильевича, да и вы не давали ему разгуляться с перевоспитанием. Здесь же, в доме инвалидов, я перед Петром Васильевичем беззащитная. Он подступает ко мне каждый день насчет плана золотой жилы. Отдай ему план, и все! Не отдашь, препровожу в сумасшедший дом Иркутска, а не то и дальше куда. Как я ни падала на колени перед ним, ни плакала и ни говорила, что плана у меня нет, он не поверил. Видно, нюх у него такой, как у собаки-ищейки. И дал Петр Васильевич мне сроку месяц. Если не выложу ему план, значит, поехала в сумасшедший дом. "Прощайся тогда с Витимском, Феня! - заявил мне он. - Будет тебе на орехи, саботажница!" И еще предупредил: пожалуешься кому - жизни не взвидишь! И я боялась до сих пор кому-то и слово сказать про те домогательства.
Понимаю я, Дмитрий Гурыч, жилу Петр Васильевич не для себя вымогает - нужда в ней большая у нашего производства. Но как вспомню наказ братки: никому о плане ни слова, так у меня все и задрожит внутри. С жилой-то он кум королю, а без нее - пшик. А как шли они к ней да раскапывали-то ее с отцом?! Папаня так и надорвался и помер от грыжи. Так неужели же я малодушество проявлю - поддамся угрозам Петра Васильевича?
Нет, план ему не видать! Братка просил в крайнем случае отдать его достойному человеку. И я препровождаю его вам, Дмитрий Гурыч, с Ваней, потому что с меня Петр Васильевич глаз не спускает. Вы же, как в тайге не первый раз, найдете по плану этому жилу. Знаю, по справедливости все рассудите потом и братку моего не оставите без внимания и доброго слова.
Благослови вас господь, Дмитрий Гурыч".
Письмо и берестянка выпали из рук Игоря. Он потерянно прошептал:
- Теперь мне все понятно...
Отступил к двери и бесшумно вышел на улицу.
- Дальше все известно вам из обвинительного заключения, - Люся захлопнула папку и устало привалилась к столу. - Как видите, взрыв здесь замедленного действия... Аффект не доказывается. И не сделано ничего такого, за что победителей, как говорится, не судят. И я не знаю, что можно бросить на чашу весов, которая за Игоря?
- Кое-что все-таки есть, - заметил учитель Гарий Иосифович. - Искренность, например...
- Толку! - отозвался Слон. - Лучше бы он все же сам открыл сначала жилу!
- А если человек был на пути и не дошел, - спросил Женя, - то ничего и не сделал, выходит?
- Сделал, да не то, - хмыкнул Слон.
- И все же у меня беспокойство здесь вот, - Гарий Иосифович постучал тетрадкой в грудь. - Вы только подумайте - в воскресенье произошло! Ну, мог он в воскресенье - вспомните его календарь жизни! - на такое подняться?
- Поднялся! - промямлил Слон.
- Значит, только в аффекте! - воскликнул Гарий Иосифович. - Иначе не могло быть! Я даже предполагаю, за счет чего аффект мог случиться!
- От него самого его не защитишь, - произнес Борис Петрович. - Единственно, что за него, - это честное признание!
- Значит, считаете, он повалился насмерть? - опять заговорил Гарий Иосифович.
- А что тут можно поделать? - спросил Женя. - Против закона не попрешь!
Гарий Иосифович вскочил вдруг с кушетки и пошел вокруг стола, приглядываясь к собравшимся, как будто это были ученики. Он прихлопывал себя по руке тетрадочной скруткой и щерил обломанные резцы, придававшие Митькиному посланцу воинственный вид.
- А скажите, товарищи поисковики, - начал он неторопливо, точно до конца урока еще была уйма времени. - Вам не показалось странным, что Игорь в своих признаниях как-то нарочито натягивает на себя черное покрывало: взять хотя бы ту же историю с собакой... Да и с такой выдержкой, волей и мужеством сорваться на топор?! Маловато доводов!
- Не сам же себя папаша огрел... - промямлил Слон.
- Оно, конечно, кое в чем подразобраться б не мешало, - заметил Женя, - да есть же следователь, прокурор, суд, в конце концов, для выявления всяческих тонкостей.
- Наше дело в таежных дебрях искать, - подытожил Борис Петрович. - А тут мы конкурировать ни с юристами, ни с литераторами не можем.
Гарий Иосифович остановился против Бориса Петровича, напряженный, как борец вольного стиля. Но тот спокойно перенес эту атаку и добавил:
- Товарища мы отдаем в руки врачей, а сами пошли дальше - Шаман-то еще надо разведывать!
- Я считаю, - смело продолжил учитель, - папаша Бандуреев пронюхал в тот день, что план уплывает из его рук, и активизировал свои домогательства к Фене, то есть решил действовать с топором в руках. А Ксения Николаевна пыталась его остановить, рискуя своей головой... И тут появился Игорь!
- Ну, а скрывать-то зачем ему такое? - подал голос Борис Петрович. - Он же не чокнулся!
- А он узнал, кто подталкивал отца на вымогание плана! - ответил Гарий Иосифович, весь подбираясь, словно шел на рискованный шаг. - И не захотел выдавать это имя!
- Ты пытаешься тень набросить на Куликова, - проговорил Борис Петрович с отдаленным клекотом в голосе.
Учитель кивнул и стал осторожно объяснять:
- Игорь сам оставил в тени Куликова, потому что Матвей Андреевич - идол Игоря.
Женя и Слон боялись пошевелиться от этих речей. Теперь только они поняли, что за птица этот Митькин квартирант. Для него ничего не стоило с легкостью наскочить на очевидное, разрушить все и перевернуть вверх тормашками.
У Слона заблестела на пролысинах испарина, он забыл про коньяк и только возмущенно вертелся в кресле, призывая к ответу друзей.
"Оно, конечно, проверить бы не мешало, - думал Женя, теребя унты. - Чем черт не шутит, но это же поход против Куликова!"
И Женя уставился с молчаливым вопросом на Бориса Петровича. А тот поднялся, одергивая свою вельветовую куртку.
- Ну, договориться можно черт знает до чего, - сказал он. - А у нас завтра производственно-техническое собрание по Шаману... Думаю, Куликов уже готовит какой-то документ и в пользу Игоря... В общем, утро вечера мудренее...
Женя оторопел: куда спешить, можно еще поразбираться.
- Он тянет резину из-за сюжета, - шепнул Борис.
И тогда Женя понял подоплеку запала Гария Иосифовича. Начинающий писатель на их глазах усложнял свой литературный замысел, а они уши развесили.
"Тянуть больше нет смысла, - кивнул Борис Петрович. - Надо отчаливать и уводить из дома гостя и постараться больше не пускать его сюда".
Женя понял, отставил рюмку с недопитым коньяком и тоже вскочил из-за стола.
- Что же, на этом покончить решили? - растерялся учитель.
- Надо идти, - ответил Борис Петрович и зашагал к двери деловитой походкой.
- Мне Андрея надо укладывать, - объяснил Женя, - дрова опять же кончились.
Он нахлобучил свою беличью шапку, надел полушубок, черным лаком отблескивающий на локтях, и спросил почти с угрозой:
- Ну, кто еще идет?
- Пожалуй, и я, раз вы так порешили, - вскочил этот шустрый Гарька и начал закручивать авторучку в тетрадь. - И мне за дрова надо браться!
Женя не стал дожидаться учителя. Он взмахнул кулаком, прощаясь с друзьями, и старательно зашагал к двери, всем своим видом показывая, какие они добрые хозяева и семьянины и любителям легкой поживы делать тут нечего.
Он стукнул в войлочное покрытие двери, она отошла в сенцы, и в ноги Жене кинулся клуб воздуха, столь плотный, что походил на стаю собак.
Женя выскочил в сенцы, распинывая ненавистные клубки холода. А со стен и потолка как бы в отместку полетел куржак, искрящийся в свете лампочки. Женя смахнул снег с воротника и вышел на крыльцо. До своих ступенек надо было пересечь только тень обоих сеней. Женя с ходу заскочил на свое крыльцо, и оно отозвалось утробным морозным гулом. Но Женя не помчался к теплу своей квартиры.
"Не уйду домой, пока не услышу такой же скрип с другой стороны, - решил Женя, устанавливая по свежей памяти Гарькино лицо. - Ишь ты, защитник нашелся, бодряк-говорун!"