- Прост, прост, - снова подтвердил старик. - Нет у тебя камня за пазухой, нет шила в кармане...
Во дворе послышался звонкий голос Марфиньки. Квасов хорошо улыбнулся, сказал:
- Вот кто человек: Марфинька!
- Она - да, она - да... - Отец вышел ей навстречу, ввел в комнату.
- Здравствуйте, буржуи, - сказала Марфинька. - Ишь как у вас великолепно! Дворец! Как, Жора?
- "Мир - хижинам, война - дворцам!" - отшутился Квасов, любуясь Марфинькой. - Ты кого ищешь?
- А где же товарищ Ожигалов? - спросила Марфинька.
- Нужен он тебе! - буркнул отец. - Как-нибудь и без него не утонем. Садитесь, я вам расскажу про нашего такого же, про товарища Прохорова.
Все уселись к столу, на котором дымилась картошка и притягивала взгляды тихоокеанская иваси; рядом с ней азовская "жуй-плюй" потеряла всю свою аппетитность. В алюминиевой миске тесно лежали соленые огурцы, принесенные Лукерьей Панкратьевной. Приглашенные к столу стеснительные ее дочки оказывали старому Бурлакову почтение, и это окончательно исправило его настроение, а пропущенная единым махом стопка в честь новоселья согрела кровь.
Случаи с Прохоровым, попадавшим в глупые положения из-за незнания земледельческого труда, имели успех.
- Ему нужно руководить, а он козла велит доить! - безулыбочно повторял старик после каждой рассказанной истории. - И почему только на крестьянина такая беда: посылают в деревню для руководительства кого угодно? Везде руководитель обязан иметь что-то за душой, что-то знать, а за землю каждый неук берется.
Старик вернулся к вопросам, не дававшим ему покоя. Не оторваться от земли, не уйти от нее! Квасов слушал, применяя его речи к своей жизни: сам не исправишь, кто позаботится? Даже если плох отец, никто не захочет отчима.
Перед тем как приехать сюда, Жора говорил с Саулом, казалось бы, на отвлеченные темы: почему тревожно в мире, откуда идет опасность, а может быть, и смерть? Расспрашивая, он думал о себе, как о частице большого тела, которую черные силы пытаются оторвать и привить к инородному, уродливому телу. И это страшно: ноги немеют, не замахнуться, не отбиться. Прямо как во сне.
Саул говорил о задачах рабочего класса. Если ему поверить, весь трудовой мир живет надеждой на победу рабочих в России. Весь мир считает его, Квасова, образцовым, внутренне красивым человеком. А мир шатается. Ожили и заговорили кратеры на земле.
- Можно тебя на минутку? - спросил Жора Николая.
Тот поднялся.
- Можно. Хочешь, выйдем?
Марфинька проводила их глазами. В открытую настежь дверь видна была стена черного дыма, окрашенная багровым огнем.
- Помоги ему, Коля, - посоветовала Лукерья Панкратьевна. - Пусть провеется на свежем воздухе.
- Быстро дошел, - сказал отец, - а тяпнул меньше моего. Хотите, я вам расскажу случай? Давно это было, стояли мы в одном фольварке в Польше...
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
Квасов отвел Николая подальше от дверей, к решетке забора.
-- Помочь мне может друг, а не начальник милиции. Верю тебе и не боюсь. Слушай...
Перед Николаем развертывалась дикая история во всех ее подробностях. Наконец-то открылся "кузен Серж" и полностью прояснились туманные предостережения Аделаиды. Николаю не приходилось сталкиваться с той стороной жизни, которую можно назвать ее изнанкой. Враги, несомненно, существовали, и специальные органы советской власти следили за их происками, обезоруживали их. Два мира находились в смертельной схватке. И, однако, все это было далеко, проходило как бы стороной. Дрались и дрались! Никто не поручал вмешиваться, помогать. А ну вас! Занимайтесь своим делом... Теперь же опасность была рядом. В борьбу против рабочих зарубежные враги втягивали самих рабочих. Понятным становилось поручение Ожигалова.
- Слушай. - Квасов оглянулся. - Послезавтра в одиннадцать ночи он будет ждать меня.
- На квартире?
- Нет, не на квартире. В переулке, - Жора назвал переулок.
Однако он хотел проверить самого себя, найти больше сил для борьбы, если уж в нее нужно вступать, отбросить всяческие сомнения.
- Не преувеличиваешь ли ты, Жора? - напрямик спросил Николай, так же прямо, не мигая всматриваясь в глаза своего друга.
Жора вначале не понял вопроса и попытался так же горячо, порывистым шепотом повторить какие-то подробности, выплеснуть хотя бы часть из того, что тяготило его.
- Подожди, подожди, - остановил его Николай, - раздеталировал ты все и так правильно, могу сам все до последнего шурупа собрать, свинтить. Ты скажи главное: нет ли тут того самого страха, от которого глаза велики? Приучают нас везде видеть шпионов, агентуру коварного врага, оглядываться туда-сюда, крутиться на собственной оси, за хвостом своим гоняться.
Квасов остановил друга, схватил его за руку; глаза его помутнели, а губы стали белыми-белыми, безжизненными, мертвыми.
- Шпионов пусть гепеу ловит, - яростно выдохнул он. - Страшнее тут, Колька, пойми... Душой они хотят нашей завладеть, Колька! Хотят, чтобы мы отказались от крови нашей, ото всего... Мы один на один схлестнулись с ними и один на один должны решить, по-рабочему, без свистков, без протокольчиков. Нас не нужно за ручку водить по революции, поглядите, какие цветочки хорошенькие... Революция во мне сидит, тут, - ударил кулаком в грудь. - Я отсюда должен все выкидать к чертям собачьим! Сам, не нужно мне чужих вил и граблей... У меня аммонал внутри... Сюда фитиль тянут...
- Успокойся, Жора, - остановил его Николай, осмысливший все, что было сказано. - Я понял все. Не доказывай мне больше ничего, не убеждай... Ясно, я должен помочь тебе, только как?
Ничто теперь не выдавало внутреннего волнения Николая. Именно таким, спокойным, обязан предстать перед мятущимся другом, чтобы он поверил ему и доверился полностью.
- Говори, Жора, - попросил он твердо, - где тебе назначил "свидание" Коржиков?
- Недалеко от Марфиньки. От нашего дома. Если мы его не повяжем - нулевые мы люди! - Глаза Жоры сверкнули гневом. - Подумать только! Хуже меня не нашли... Меня в Сибирь нужно, а не на стружку. Сегодня, мол, подписывай, а завтра иди и завод подпали...
- Только не надо шарахаться, - сказал Николай. - Ты был один, теперь нас двое. Тебе стало легче и мне! Разное можно было подумать...
- Каких только кошмаров не вижу!.. - Жора придвинулся ближе. - Утопленника вижу... Фомина. Шрайбер из головы не выходит. Будто гвоздей повбивали мне в голову. Щипцами не ухватить, не вытащить...
- Ухватим, вытащим, - успокоил его Николай. - Узаконенным путем не хочешь?
- Пойми: если я его сам - одно дело. Если явлюсь с повинной и выложу это, - он вытащил деньги, - спросят, и правильно сделают: "Почему ты их так долго таскал? А кто поручится, не две ли было колоды, гражданин Квасов?" Понял?
- Понял...
- А раз так... - В светлом пролете двери показалась Марфинька, и Жора прикрикнул на нее. Марфинька скрылась. - Раз так, то я его на гирьку. Она на добром ремешке и крепится вместо браслетки. Мне ее до послезавтра таскать не годится. Вдруг застукают: улика.
Николай опустил гирьку в карман галифе.
- Фунтовик, что ли?
- Фунтовик. Дашь по темени - и в самый раз!.. Пойдем. Опять Марфута тута как тута. Идем, Марфута! - Он сказал серьезно: - Ради нее тоже... Люблю ее, Колька...
Жора и Марфинька уехали в город. Отец остался ночевать. Ему постелили в маленькой комнате.
На следующий день Квасов должен был заехать за Николаем в десять часов вечера на машине. Коржиков знал Николая. Не годилось раньше времени появляться в переулке, чтобы не спугнуть осторожного "кузена Сержа".
Дальнейшие действия тоже были распланированы во всех подробностях, обсуждению их они отдали немало времени. Но друзьям и в голову не могло прийти, что Марфинька следила за ними, будто невзначай задавала вопросы. У них сложился свой план, у Марфиньки - свой, и только будущее могло ответить, чья мысль работала лучше.
Нетрудная, казалось бы, задача - встретиться с Коржиковым. Но по мере приближения этого "свидания" вырастали все новые сложности.
Наташа постелила отцу в их старой комнатушке, взбила подушку и, вернувшись в новую комнату в пристройке, увидела, что сегодня муж почему-то необычно рано решил отправиться на боковую.
- Э, нет, будущий студент, мы по-другому намечали наши обязанности! - Наташа растормошила Николая, велела сесть к столу и, раскрыв учебник, проговорила скучным педагогическим голосом: - На чем мы остановились в прошлый раз?
- Наташа, прости, совсем не варит сегодня голова, - взмолился Николай, не зная, как заставить ее лечь и заснуть поскорее.
- Нет, нет, и не проси! Теперь тебе нельзя надеяться на внешний вид, ведь шинели уже нет, приходится рассчитывать только на знания.
Как назло, в доме долго не замирала жизнь. На тетушкиной половине разливалось сопрано Вяльцевой, потом цыганщину сменили каторжные песни. Граммофон заводили дочки Лукерьи Панкратьевны, и воздействовать на них было невозможно. Через капитальную бревенчатую стену проникали и другие звуки; на полную мощность работал самодельный радиоприемник, долгожданное детище мужа Наташиной сестры, который служил на центральной станции связи; на улице бродили люди, доносились обрывки разговоров.