- Гляди, Ягорыч, секретарь!.. Чего ж вы сюда пешим ходом прибыли?
Митя побледнел.
- А потому мы прибыли пешим ходом, - громко проговорил он, испытывая сладкий ужас, - потому прибыли пешим ходом, что у нас нету привычки колхозных лошадей воровать.
- Здорово он тебя уел! - хихикнул Ягорыч.
Митя украдкой взглянул на Мотьку. Она, точь-в-точь как мать, приоткрыла маленький роток и взирала на него с испуганным восхищением.
- Что-о! - загудел усатый, вытягиваясь чуть не до потолка. - А ну, повтори!
Повторить Мите не удалось. В горницу вошли женщины, и мать Мотьки обратилась к усатому:
- Ты бы, Михеич, чем ребят дразнить, забил бы мне ярочку. Будь такой добрый.
- Ножи вострые?
- А как же!
- Стой! - сказал Ягорыч. - Сядь и сиди. - Он вынул из берданки тряпку и подул в канал ствола. - Пойдешь, хуже будет.
- Неужто стрельнешь? - осклабился усатый. - Не промахнешь?
- Там поглядим. Будешь сидеть - пришьем конокрадство, отлучишься - добавим попытку к бегству… Чего ее резать? Пущай берет живым. Дома забьет.
- Живым? - не поняла Клаша. - Что же мне ее, живой в мешке нести?
- Зачем в мешке? - засмеялась хозяйка. - На поводу. На веревочке. Ярочка смирная. Майского окота. Мотька, покажи.
Девчонка бросилась в сени, и через минуту посреди горницы стояла овца, заросшая по самые глаза серо-черной шерстью. Была она сопливая, в дерьме и соломе и дрожала всем телом.
- Какая большая! - ахнула Клаша.
- Полтора пуда потянет, - хвастала хозяйка. - Считай, задарма отдаю. Добавь пятерку за шкуру и бери.
- Что вы! Куда мне шкуру! И до города ее не довести. Справки-то у нас нет. На станции ее у нас любой отберет.
- Папа сейчас приедет, будет справка, - заявила Мотька.
Словно поняв, что справка действительно будет, овечка горестно заблеяла. Из хлева ей ответила мать и еще какой-то сочувствующий барашек.
- Да по городу-то как я пойду! - не сдавалась Клаша.
- Очень обукновенно, - скалил усатый белые зубы. - Сажай на нее своего пионера верхом, а сама поспевай за ними со справкой. Небось тоже партийная?
- А тебе что! - оборвала хозяйка. - Жевать всем надо, и партийным и непартийным.
- Так пущай партийные сами баранинку ищут, если им жевать приспичило. А то засели в кабинете, а ребятишек по степи гоняют. Достигли голодухи и попрятались.
- Мой папа никуда не прятался, - возразил Митя. - Мой папа, если хотите знать, целый месяц дома не ночевал.
- Митя, молчи! - сказала Клаша.
- Мышей по сусекам гонял? - блеснул зубами усатый.
- Нет, не мышей, - ответил Митя. Молчать он не мог. Не мог молчать от обиды, от ненависти и оттого, что его внимательно слушает Мотька. - Не мышей! Папа был начальник заградительного отряда. У него были два красноармейца и наган, к вашему сведению.
- Это конечно, - кивнул усатый. - Разве без нагана коммунизм возведешь?.. Тяжелая работа у твоего батьки.
- Тяжелей вашей! Его чуть не убили.
- Батюшки! - удивился усатый. - Это как же?
- Митя! - Клаша рассердилась, даже ногой притопнула, но Митю было уже не остановить.
- Очень просто. Сидят они в заграждении, делят паек. Глядят, на дороге подводы с мешками. Красный обоз. На дуге бантики, флажки. В гривах ленточки. Знамя.
- Довольно болтать, - перебила Клаша. - Никому не интересно.
- Почему не интересно, - возразил усатый. - Очень даже интересно. Обоз-то небось фальшивый?
- А вы не перебивайте, - Митя расстроился. Хотя было лестно, что его слушали взрослые, рассказ в первую очередь адресовался Мотьке. - Знаете и помалкивайте. И ты, мама, не перебивай… В общем, обоз был фальшивый. Кулаки везли пшеницу перепрятывать. Паразитные элементы. Про это еще "Степная правда" писала. Но тогда никто не знал. И папа не знал. Едут и едут. Паразитные элементы. Хотя я это сказал. А вы не перебивайте…
Раздражение рассказчика объяснялось просто: эта секретная история уже больше недели была коронным номером Миги. Он тайком рассказывал ее во дворе, на черной лестнице, в школе, в пионерском отряде и на кухне (когда там не было мамы). С каждым разом история становилась складнее, длинней и страшней. Митю особенно вдохновляло, что слушатели почему-то считали его одним из участников событий. А говоря по правде, сведений о схватке с кулаками у него было немного. Основу рассказа составляли скудные обрывки сокровенных бесед, которые вели родители поздними вечерами, уверенные, что он спит на своей коротенькой кроватке за комодом и ничего не слышит. Недостающие портретные характеристики Митя смело занимал у своих знакомых - у инженера Русакова, у сапожника Панкрата Данилыча, у домашней работницы Нюры и у свояка Скавронова. Уловить подробности помогли неосторожные реплики мамы. А некоторые связки он придумывал сам по принципу: это, конечно, было, потому что иначе быть не могло.
- Едут они и едут, - продолжал Митя. - На дуге красные флажки. В гривах ленточки. На головной подводе лозунг: "Даешь хлеб пролетариату!" Папа глядит через бинокль, сомневается. Форсу больно много. Обоз - четыре подводы, а кумача, как на Первом мае. И кони сытые. "Давай-ка, - говорит, - ребята, пропустим их через сито". А красноармейцам не до того. Паек делят. "Ладно, - говорит папа, - вы делите, а я пойду погляжу". Вышел на дорогу. Встал. Наган за поясом. Подъезжают. Четыре подводы, одна за одной…
Митя скосился на Мотьку. Она слушала его, как большого.
- Видят, человек с наганом. Остановились. А возле головной подводы двое. Один молодой, лысый, другая - тетка. В косах ленточки.
- Как на лошади, - вставил усатый.
- Будете перебивать, не стану рассказывать, - предупредил Митя и продолжал: - Они пешие шли, чтобы лошадь не уморилась. Во, сколько было накладено! А на мешках с вожжами дед, мосластый, длинный, как складной аршин. На гимнастерке орден Красного Знамени. Папа вроде бы дуриком спрашивает: "Где, дед, воевал? У Чапаева или у Суворова?"
- Орден небось не евоный, - догадался усатый.
- Ну хорошо, - сказал Митя. - Если вы такой умный, рассказывайте сами. Давайте, продолжайте.
- Не серчай на нас, чунарей, - пробасил усатый. - Нe обращай внимания.
Митя гордо молчал. Мотька тронула его за руку и попросила:
- Ну, пожалуйста, Митя. Рассказывай. Мы больше не будем.
- Ладно. В последний раз. На чем мы остановились? На гимнастерке. На гимнастерке орден Красного Знамени.
Тут он замолчал сознательно. Для проверки. На этот раз вякнуть никто не посмел.
- А орден был не евоный, понятно? Снятый с убитого и привинченный для свободного проезда. Вот папа его и спрашивает: где, мол, заимел орден, у Чапаева или у Суворова? А тетка, которая в лентах, подскакивает: "Кто такой? Какое имеешь право держать обоз с продовольствием!" Накидывается - спасу нет. Папа хладнокровно предъявляет мандат. Так, мол, и так, начальник заградительного отряда Платонов…
- Митя! - оборвала Клаша. - Что ты городишь! Хватит. Пошли.
- Не-е, обожди, гражданочка, - протянул усатый. - Пущай доскажет… Сказка-то больно завлекательная.
- Ну вот… - вдохновенно продолжал Митя. - В общем, говорит папа, я вам документ предъявил, а теперь вы мне. Сопроводиловку будьте любезные. Лысый подходит. "У меня нет". - "Где ж она?" - "У старшого". - "А старшой где?" - "В хвосте". Папа хладнокровно следует к задней подводе. А лысый мерина кнутом - вжиг! И в степь! Вместо того чтобы честно отдать под расписку зерно, в степь наладился. Мешки валятся, дед выпал совместно с орденом, а он прямиком, без дороги наяривает.
- Сынок, я ухожу, - проговорила Клаша с тихим страданием. Но Митя был не в том состоянии, когда улавливают оттенки настроений.
- Папа велел красноармейцам окружить фальшивых колхозников, а сам - за лысым. С полверсты бежал. Полынь, верблюжья колючка. Пострелял немного и нагнал все ж таки.
- Ясно, нагнал, - усатый оскалился. - Разве от Чеки ускачешь.
- Тебе сказано, не сбивай! - взъярился вдруг Ягорыч. - А то гляди. Берданка-то, вот она.
Лицо Ягорыча стало серым. Рассказ сильно волновал его.
- Ну вот, - продолжал Митя. - Нагнал, показал наган. Лысый слез. Ладошки поднял. А тут, ровно из-под земли, парень со второй подводы. В руках вилы. Ничего не соображает. У папы дальнобойноe оружие, а он на него с вилами. Пока папа на него отвлекался, лысый обратно в степь. Папа - хлоп ему в левую ляжку и положил рядом с телегой. А в этот самый момент подкрадывается к нему орденоносец. Папе его не видать, поскольку он подкрадывается со спины. Все внимание у него на вилы. Орденоносец набрасывается, обнимает его со спины и прижимает обе руки. А этот на него с вилами. Орденоносец прижал руки, не дает стрельнуть. Не дает, в общем, принять исходное положение. Прижал и приказывает: "В пузо его, в пузо". Тот вилами тычет, а папа подставляет орденоносца. Понужает его заслонить его от него, а он подставляет его под него… Спотыкнешься - хана. Проткнут. Тем более лысый оклемался, замотал ногу кумачом и хромает сюда с палкой. В этот самый момент папа вертанулся, - Митя сделал ловкий поворот на пятке, - папа вертанулся, а этот вилами орденоносца употчевал. Он взвыл и отвалился. А папа ему: "Грех мол, скандалить, кавалер. По вашей инструкции". Тут он и достал папу своими вилами. Чуть не до кости. Выше локтя. Правая рука выбыла из строя. Папа подхватывает наган в левую руку, прицеливается. А тут дамочка в лентах бежит свово заслонять, прямо под наган лезет… Лысый - бах по кумполу, у папы из глаз искры. Все ж таки выстрелил с расчетом на испуг. Она и легла, не ойкнула.
- Это тоже "Степная правда" писала? - спросил усатый.
- Нет. Это папа сказал.
- Митя! - простонала Клаша.