Она не ответила. Вскоре они дошли до ее дома и здесь постояли минутку. Мороз был градусов тридцать. Новохатов прикинул, что до открытия паспортного стола осталось около девяти часов. Он подумал, что Кира, наверное, уже спит. Она привыкла засыпать в одиннадцать. Но, может быть, теперь у нее другой распорядок. Где она? Возможно, в одном из этих двенадцатиэтажных домов. Кира и не подозревает, как он подкрадывается к ней. Он подкрадывается к своей жене. Это же фантастика, мираж! Несколько дней назад и в страшном сне не могло присниться. Крепкого пинка поддала ему жизнь, спасибо.
- Замерз, Гриша? Иди домой!
- Да, спокойной ночи! - Он протянул руки и привлек ее к себе. Он поцеловал ее в ледяную щеку и в синие губы и отпустил. Нина отстранилась не сразу, он успел ощутить тепло и податливость ее тела. Он даже не спросил, с кем она живет. Если она рассчитывала, что он будет действовать энергичнее, то очень ошиблась.
Когда Новохатов вернулся, в номере был один дед Николаевич. Он спал на спине, сложив руки поверх одеяла и задрав нежную бородку к потолку. Стол был прибран. Новохатов разделся и лег. Полежал немного, потом встал, попил воды и покурил. Уже начинала похмельно гудеть голова, зато на душе было тихо и спокойно. Часа через два объявился заготовитель Арнольд. Не зажигая света, он бродил по комнате, чертыхался, что-то искал.
- Да ты зажги свет, - сказал Новохатов. - Я не сплю.
- Не спишь?
- Нет.
Щелкнул выключатель. Новохатов взглянул и ахнул. Арнольда трудно было узнать. По его недавно счастливой морде словно проехали катком. Он был исцарапан, а левую скулу вспучил огромный свежий кровоподтек.
- Что пялишься? Красивый?
- Таисья боксером оказалась?
Арнольд нашел бутылку за тумбочкой, там еще булькало. Он сходил в ванную за стаканом.
- Примешь?
- С какой стати?
- Эй, дед, проснись!
- Оставь деда! - зло сказал Новохатов.
Дед, однако, открыл глаза и быстро, послушно, будто и не спал, а дожидался сигнала, сел на кровати. Новое обличье заготовителя его не особенно удивило.
- И ведь все к тому шло, милый. Не советовал я тебе идти, помнишь?
- Заткнись, старый. Не твоего ума дело. Давай стакан!
Николаевич достал стакан из своей тумбочки. Арнольд плеснул ему каплю на донышко, себе налил побольше, тут же и выпил, запил водой из графина, фыркнул, отдышался. Потом, уморенный, скинул пиджак, расстегнул рубаху до пупа, засветился страдальческой улыбкой.
- Вот оно как бывает, москвич! Хочешь радости, а получаешь гадости. Ну ничего. Я его в другой раз подловлю. За нами должок не задержится.
- Да ты расскажи, расскажи, полегчает, - посоветовал дед.
- Тайка стервой оказалась!
- Чего так?
- Идем к ней - все чин чином. Она хохочет, на мне виснет, понятно, баба испеклась. Ты слушай, москвич, тебе тоже полезно для будущего... Полгорода испахали, наконец пришли. Мать честная, слева овраг, а вдоль улочки хатки обыкновенные, деревенские. Ну, думаю, помыться толком негде будет. И тут Таська мне говорит: до свиданья, мол, дорогой, спасибо, что проводил. Я подумал - заводит. Я же не мальчик, чувствую, на мази дело. Хохочет, как с цепи сорвалась. Я ее, обычным макаром, тискаю, поглаживаю. А ведь мороз. Хмель-то вышел. Ладно, говорю, пойдем в дом скорее. Тут она вроде совсем в дурь впала. "Какой, - вопит, - дом, Арнольдушка ты мой желанный! В доме у меня муж и сыночек малый!" Я не поверил, конечно. Если, допустим, действительно муж, то так себя не ведут. Верно, москвич?
- По-всякому бывает, - откликнулся Новохатов.
- А я тебя упреждал, упреждал!
- Ладно. Беру я ее в охапку и тащу к крыльцу. Ну, вроде балуемся. И главное, ей-то, вижу, нравится. Заливается на весь околоток. Но все же что-то не так, чувствую. Уж больно шибко упирается и громко гогочет. Только я начал прикидывать, нет ли там и впрямь кого, распахивается дверь и вылетает детина в майке. Огромный детина, дед. Как экскаватор. А в руке у него колун. Я, естественно, обомлел, а он мне тем временем без разговору и саданул по скуле обухом. Да пока я мордой во льду ковырялся, еще успел сапогом по спине приварить. Спина-то еле гнется теперь. Таська на нем повисла, уж ей, гадине, не до смеху. "Спасайся! - орет. - Беги, мой желанный!" Я и побег. Направление, правда, не сообразил сгоряча - в овраг ухнул. Уж как оттуда выбрался - бог пожалел. Такой вот случай, а?! Ты умный, москвич, скажи - за что? За что я невинно пострадал? И ведь что характерно - он же меня мог до смерти зашибить. Колуном-то!
- Они бы тебя, милый, в овраге том скорее всего и зарыли, - глубокомысленно заметил дед Николаевич, зорко приглядываясь к остаткам в бутылке.
Осоловелый взгляд заготовителя полыхнул грозным огнем.
- Можно после такого случая бабам верить? Гриша, скажи честно, ты баб уважаешь?
- Ложись, Арнольд, утро вечера мудренее.
- Куда я утром с такой рожей? Нет, ты ответь насчет баб. А вот я тебе скажу - презираю всю их породу коварную. Моя бы воля - за ноги к двум соснам привязал и - дрык! Ничего, кроме подлости, в них нету.
- То-то ты так к ним тянишьси, - сказал Николаевич.
- Молчи, дед! Ты здесь понятия не имеешь. В ваше время лучше было. Баба у мужика - во где была. А чуть чего, он ее - во куда! - Заготовитель сначала сжал кулак, а потом сунул его под стол. - И главное, слушай, москвич, - с лютой печалью вспомнил Арнольд, - она же вся извивалась, как намыленная, вся аж потом пошла. Я же видел, спеклась.
- Спеклась, да не обгорела, милок! - вякнул некстати дед. Заготовитель уставился на него мутным взором. Долго смотрел, как будто не узнавал. Потом, ни слова больше не говоря, разделся, погасил свет и завалился на кровать. Жалобно скрипнули пружины под его тучным телом.
- Спишь, москвич?
- Сплю.
- Веришь ли, баб я на своем веку перевидал тыщи. Все вроде про них мне известно. И вот на тебе. Ведь она мне в душу плюнула, в самую середку. За что?! Я ее не неволил, добром шел, с лаской. За что?!
Вскоре Арнольд захрапел.
Новохатов поджидал Иванцову на улице. Она появилась около десяти часов. Сразу его узнала, замешкалась.
- Уже здесь? Так я же еще не звонила. Ну, хорошо, пойдемте.
Он смотрел, как она вешала в шкаф пальто, поправляла прическу, и все в нем ныло от нетерпения.
- Как вам понравился наш город?
- Чудесный город. Чем-то напоминает Одессу.
- Да? Чем же?
- Люди такие приветливые, отзывчивые.
- Верно, люди у нас хорошие. Вы уже познакомились с историческими достопримечательностями?
- Кое-что успел увидеть. Замечательно!
Иванцова, увлеченная темой, пустилась было прочитать коротенькую лекцию, Но что-то в выражении лица Новохатова ее остановило. Она сняла трубку, набрала номер и начала разговаривать. Каждое ее слово, каждый жест выпукло отпечатывались в сознании Новохатова. Одновременно им овладело странное, тупое безразличие. На короткий миг ему вдруг примерещились далекие, нездешние места, побережье Балтики, где он бывал когда-то и где хотел бы снова очутиться, независимый, спасенный от унизительной суеты. Душа его тоненько, жалобно попискивала, и только чудовищным усилием воли он сохранял на лице благодарную улыбку. Улыбка приклеилась к коже, как паутина, он ощущал ее грязноватую конфигурацию, точно смотрел на себя в зеркало.
- Все, - сказала Иванцова, вешая трубку. - Ваша жена нашлась. Вам исключительно повезло.
- Нашлась?
- Именно нашлась. Да что с вами?! Ой, вот выпейте воды!
Новохатов, желая побыстрее что-то сказать, издал некрасивое урчание. У него горло заклинило. И вода еле-еле туда просочилась, он запрокинул голову, чтобы ее протолкнуть.
- Где она?
Испуганные глаза Иванцовой плыли ему навстречу золотыми рыбками из аквариума.
- Она оформила временную прописку. Редчайший, кстати, случай. Вот адрес, пожалуйста! Но...
Новохатов, стремительно вскочив, вырвал бумажку.
- Что "но", Надежда Дмитриевна? Какое - "но"?
- Это адрес Кременцова Тимофея Олеговича. Она что, ему родственница?
- Может быть.
- Вы знакомы с Тимофеем Олеговичем?
- Не имел чести!
Новохатов отступил к двери, сжимая в руке бумажку с адресом, словно боясь, что ее у него отнимут. Он никак не мог оторваться от изумленного взгляда Иванцовой.
- Ну что, что?! Кто такой Кременцов?
- Это художник и архитектор... известный в городе, заслуженный человек. По его проекту построен городской театр... да постойте, куда же вы?
Новохатов вырвался в коридор, чуть на сбил с ног притулившуюся у стенки старушку. Устремился на волю, на простор.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Тимофей Олегович миновал тот возраст, когда с тоской перетолковывают прошлое, упиваясь им, как вином. Ему исполнилось пятьдесят шесть лет, и теперь он, опять как в юности, жил преимущественно настоящим. Смутные загадки жизни остались позади, он больше не придавал им никакого значения. Дух его возвысился и укрепился. С легкой улыбкой созерцал он происходящее вокруг и сочувствовал тем людям, в чьих сердцах угадывал смятение.