- Ты говоришь: нужна гармония… - взволнованно продолжает Элла. - Но вы требуете только внешней гармонии - чего-то такого, что хоть со стороны напоминает гармонию. А видимость еще ничего не значит. Важно только то, что в сердце. Какая гармония может быть между двумя мирами, которые так же противостоят друг другу, как день ночи? День - враг ночи, шаг за шагом он прогоняет ночь, поглощает, уничтожает… Ты слышишь меня, мама?
Мать молчит.
Элла берет вожжи в правую руку, левой натягивает повыше медвежью полость, наклоняется, смотрит…
Мать спит…
Элла отпрянула, словно ее ударили по лицу. Теперь, когда она решила высказать, что у нее наболело, - мать заснула! Она спит крепким сном… Голова ее склонилась, подбородок уткнулся в мягкий воротник, руки глубоко спрятаны в муфту. Время от времени раздается ее похрапывание.
Кому же высказать то, что годами бродило в ее душе, пока наконец не приняло определенную, ясную форму? Ровному снежному полю, на котором черные островки кустов смотрят, словно впалые насмешливые глаза? Старухе луне, которая, ныряя в облаках, плывет неизвестно куда? Лесу, что черной стеной надвигается все ближе?
Вокруг мертвая тишина. Лошади бегут по ровной, мягкой дороге. Поскрипывают полозья. А нить мыслей Эллы все тянется дальше…
Голова лошади упирается в черный силуэт леса, как в отвесную стену утеса. В следующую минуту по обе стороны дороги начинают мелькать черные и серые причудливые тени. Топот лошадей гулко отдается в молодой еловой поросли. Смолистой сыростью веет в лицо. Становится страшно в этом таинственном черном лабиринте. Но только на мгновение. И снова тянется нить Эллиных мыслей.
Слышно, как останавливаются передние сани.
- Ну как - вам не страшно? - раздается ободряющий голос Мейера.
- Нет. Поезжайте вперед.
Элла крепче натягивает вожжи, наклоняется и заглядывает в лицо матери. Нет - не проснулась, глаза закрыты, и слышно похрапывание. В Элле рождается новая мысль. Она трясет мать за руку.
- Мама, проснись! - тихо говорит Элла.
Мать лишь меняет позу.
- Мама! - повторяет Элла и трясет сильней.
Мать в ответ лишь шевелит губами, тяжело вздыхает и снова продолжает храпеть. Элла знает этот полулетаргический сон матери, знает, что теперь ее уже ничто не разбудит. Она натягивает вожжи, лошадь замедляет бег.
Постепенно глаза Эллы привыкают к лесному мраку. Теперь она уже ясно различает серо-черные стволы елей и осин в чаще жимолости и крушины. Внизу, под деревьями, снег кое-где стаял, грязными пятнами выделяются поросшие мхом кочки. Невдалеке белеет сквозь деревья вырубка. Без крика, лишь взмахивая крыльями, подымаются с елей вороны и, с шумом рассекая воздух, скрываются где-то позади.
Передних саней не видно, Элла останавливает лошадь, прислушивается. Вокруг лесная тишина… и только позади шелестят вороньи крылья… Дрожь пробегает по ее телу. Но тут Элла успокаивается: ведь она здесь не одна. Мужчины пусть себе едут. Чем дальше от них, тем лучше.
Лошадь рвется вперед, но Элла сдерживает ее. Ах, если бы можно было ехать так вечно, ехать и никогда не возвращаться обратно!
Вдруг что-то выскакивает из зарослей папоротника у самой обочины. Маленькая заснеженная елочка клонит верхушку к дороге; мягкая снежная шапка падает под ноги лошади. Лошадь шарахается и вдруг поворачивает в сторону, на лесную тропинку. Полозья скрипят на кочках и ухабах, темные стволы деревьев мелькают перед глазами.
Испугавшись, Элла пытается остановить лошадь. Но тут же чувствует, что это ей не удается. Она не в силах сдержать взбесившуюся лошадь. И, невольно закрыв глаза, Элла откидывается на спинку саней.
Пусть несется лошадь. Пусть опрокинет, пусть ударит о дерево и убьет их. Какой смысл имеет жизнь? Для чего жить? Сколько раз ей хотелось уснуть и больше не просыпаться! Ветки бьют ее по лицу. Ударит о дерево - и конец…
Но ничего не происходит. Слышно, как тяжело дышит лошадь, как скрежещут полозья на ухабах. Ветер свистит в ушах. Щеки горят. Странное тепло разливается по всему телу.
Зачем умирать? Жить свободной гораздо веселей. Идти, куда душе угодно, слушаться веления крови. Никого не бояться, ни у кого не спрашивать, никого не просить. Пусть вечно свистит ветер в ушах и кипит кровь.
- Но! - Элла ударяет лошадь вожжами. Дальше! Дальше от мужа, от отца, от матери… Дальше от этой жизни, скованной традициями, заплесневевшей от мелких забот и еще более мелких радостей. Жить - жить свободно и красиво!
Пусть лошадь растопчет копытами это опостылевшее, омерзительное таинство брака! Пусть разлетятся под полозьями ханжеские добродетели! Быть свободной, как ветер, что гуляет по снежной равнине…
- Но! Милая! - Элла натягивает вожжи, ликуя от радости. Сани кидает от ухаба к ухабу, они вот-вот перевернутся. Пусть трясет! Пусть ветки бьют по лицу, пусть ранят - кому нужна ее красота! Мужу? Смешно… Вслед за мужем она больше не поедет. Он ее больше не увидит.
Нора и Хельмер?
Нет. Ведь у них нет теперь того, что крепче всего связывает мужа с женой, - нет ребенка. Даже памяти не осталось… Как хорошо на сердце! Как свободно и легко! Проснувшиеся мысли волнуются, как пламя, освобожденное порывом ветра из-под слоя пепла. Свободна и одна…
Вдруг она спохватывается. Какая-то тяжесть давит ей на плечо.
Она наклоняется, смотрит, долгое время не может прийти в себя. Потом холодный порыв ветра гасит пламя ее чувств.
Мать!..
Она совсем забыла о ней… Да и куда это собственно хотела она ехать? От кого бежать… когда мать тут, в санях?.. Лошадь несется, как бешеная. Элла натягивает вожжи. Лошадь останавливается. Слышно ее тяжелое дыхание, слышен терпкий запах лошадиного пота. Спокойно, но безжалостно Элла отталкивает от себя тяжелое, дряблое тело матери. Она начинает шевелиться, двигаться, слышен ее тяжелый вздох. Мать открывает глаза.
- Скоро приедем? - раздается сонный тревожный голос.
Элла не отвечает. Этот сонный тревожный голос доносится из того старого мира, который, ей казалось, она покинула. Из того мира, который, как она думала, исчезает, точно ночь с наступлением дня. Неужели спящие и мертвые всегда будут пробуждаться? Элла сжимает зубы, подавляет крик отчаяния…
Лес кончился. Начинается равнина - такая же однообразная, как и вокруг маленького белого домика. Черные кусты смотрят на нее, как темные глаза из глубоких впадин. Только здесь все кажется неясным, расплывчатым, далеким: густой туман клубится над землей.
- Куда мы едем? - снова раздается слабый голос матери. В нем слышится усталость, укоризна, страх…
Элла не отвечает. Да и что может она ответить? Разве она знает, куда ведет эта извилистая дорожка… Она узнает это, лишь когда снова окажется там, откуда началась эта езда. Там она в конце концов и окажется. Элла это чувствует. Чувствует, как угасает и затихает в ней все, что еще так недавно горело и бурлило. Чувствует, как снова попадает под гнет апатии, которая все эти годы давила ее. Ах, сил бы ей!.. Но к чему они, когда мать сидит рядом с нею в санях - грузная, неподвижная… Элла наклоняется, смотрит матери в лицо, вздрагивает - из круглых застывших глаз матери медленно одна за другой текут крупные, тяжелые слезы. Точно такие, как давеча в комнате.
Но теперь все по-другому. Элла чувствует, теперь ей эти слезы уже не безразличны. Сердце ее полно нерешительности и горькой обиды за свою трусость. Она охватывает внутренним взором прошлое и видит: в каждый решающий момент рядом с ней, как судьба, была мать со своим изможденным лицом, с крупными, тяжелыми слезами.
Что это? Вдалеке залаяла собака?..
Лошадь весело зафыркала и сама, без понукания, затрусила мелкой рысцой. Снежный покров быстро убегает назад, будто его тянет невидимая рука.
Мать подносит руку к лицу, тяжело вздыхает. Элла свободно держит вожжи. Пусть лошадь бежит, пусть остановится, как ей угодно…
Снова лай - теперь уже громче и слышней. Уже можно различить, с какой стороны. Лай кажется знакомым.
Пусть себе лает… Элла закрывает глаза. Усталость сковывает все ее тело. Спина болит. На миг охватывает желание очутиться в маленькой уютной спальне с разостланной на полу шкурой медведя, с красным одеялом и белыми подушками на кровати, с портретом девочки в белом платье и с книгой псалмов в руках, с металлическим распятьем на стене… Как приятен и сладок там сон!
Элла открывает глаза. Прямо перед нею вспыхивают красные огоньки. Кто-то ходит с фонарями. Слышен знакомый лай собак. Слышны взволнованные мужские голоса.
Элла узнает их: это говорят муж и отец. Там маленький белый домик…
В сердце закрадывается тайная радость. Элла подгоняет лошадь.
1905–1907
HOMO SAPIENS
Что за праздник сегодня у испольщиков в Маз-Киркуцисах?
Иванов день вот уж три недели как миновал. Клевер скошен, а сено только еще начинают ворошить. Сейчас самая горячая пора, когда летней работы у всех по горло и даже выше, когда о праздниках и гулянии может думать разве только ленивый, вечно сонный пастух Андж. И ведь сегодня не воскресенье. Какое там! Воскресенье было три дня тому назад, и если считать по-старому, то выходит, что сегодня четверг.