- А если эта память испортила мне всю жизнь. - Элла подбирает ногу на кровать, облокачивается на подушку. - Вот уже третий год мы справляем поминки. Отец, мать, лесничий - кроме них, никто к нам не заходит. Наш дом превратился в монастырь, меня ты хочешь сделать монашкой, плакальщицей… не знаю, кем еще. Но я живой человек, и я… выбросила весь этот хлам в сундук. Теперь он больше не будет мозолить глаза.
- Я вижу, - хрипит Зоммер, - нет, я чувствую, за этим кроется еще что-то. Ты не думай - я наблюдал за тобой… У меня тоже есть глаза. Ты уже давно насмехаешься надо всем, что я говорю или делаю. За утренней и вечерней молитвой ты сидишь, поджав губы, словно истукан, сама не поешь и других не слушаешь. А при лесничем глаза у тебя блестят, как у кошки… Вот и сегодня… Нет, это выше человеческого понимания! Вставай, и мы сейчас же поедем к лесничему извиняться.
- Поезжай! - резко отвечает Элла. И, словно приготовившись к борьбе, садится на кровати.
- Ты должна поехать! - топает ногой Зоммер. - Сейчас, сию же минуту! Вставай!
Но жена как будто и не слушает его. Уронив руки на колени, опустив голову, сидит не шелохнувшись.
Зоммер подходит ближе. Глаза его вот-вот вылезут из орбит, пальцы судорожно сжимаются. Но он еще владеет собой.
- Сейчас же вынь эти вещи и положи их на место! - с трудом произносит он сдавленным голосом. Теперь ему безразлично, что будет делать жена, только бы она уступила. Только бы удалось сломить эту холодную, угрожающую строптивость, которая все растет и растет в ней.
Он тяжело вздыхает, выпрямляется и смотрит на жену. Но она продолжает сидеть в той же позе. Даже пальцем не шевельнет, бровью не поведет… Долго сдерживаемый гнев и волнение горячей волной захлестывают его, бросаются в голову, наливают каждую мышцу. Он и сам не знает, что делает. Чувствует только, что ладонь его ударяется о щеку жены… И, пошатываясь, как пьяный, он выходит из комнаты.
Слегка качнувшись от удара, Элла снова сидит неподвижно и широко раскрытыми глазами смотрит вокруг себя. Пусто и тихо…
Лампа на маленьком старомодном, но красивом комоде слабо освещает небольшую комнату. Темная медвежья шкура на полу тускло лоснится, напоминая о занесенных снегом лесах и вызывая сладостное предвкушение тепла уютной, мягко освещенной комнаты. На покрытых красными стегаными одеялами кроватях возвышаются четыре подушки, как снежные сугробы средь озера крови. У изножья кроватей стоит белый в черных прожилках мраморный умывальник. Взгляд Эллы скользит по всем этим предметам и останавливается на противоположной стене.
Маленькое простое металлическое распятие… Сколько раз она вот так же смотрела на него! Смотрела целыми часами - пока не потемнеет в глазах, пока не заболит голова. А ведь и он мертвец… или нет? Разве не царствует он и посейчас над миллионами людей? Разве его мысли до сих пор не вызывают в человечестве мечту о вечности бытия? Значит, всем человечеством правит мертвец? Нет, нет, он не может быть мертвецом! Может быть, он смотрит сейчас на нее и видит в ее глазах тот же зеленый огонек, что видит муж…
"Муж… Натыня…" Элла приходит в себя. Она чувствует, что левая щека горит, как в огне. В одно мгновение она вспоминает все происшедшее, зарывается лицом в подушки, и как недавно от сдерживаемого смеха, так сейчас тело ее сотрясается от безумных рыданий. Но причина давешнего смеха и теперешних слез одна и та же…
Элла не слышит, что кто-то подъезжает к дому. Не слышит, как аптекарь бежит встречать. Она не думает о том, что сегодня среда, а по средам приезжает отец с матерью из своего именьица, находящегося верстах в семи. Все годы ее замужества они неизменно бывают здесь каждую среду. Приедут, посидят, посмотрят и снова уедут.
Мейер, скинув в передней шубу, мелкими шажками семенит по гостиной и потирает руки, словно они замерзли. Красноватые глаза его с удивлением посматривают то на одну, то на другую дверь: почему это Элла не выходит, как обычно?
Услыхав, как жена шепчется в кабинете с зятем, он останавливается и прислушивается, но ничего разобрать не может. И чтобы его не заподозрили в подслушивании, Мейер откашливается и, потирая руки, снова принимается семенить по гостиной. По всему чувствуется - здесь что-то произошло.
Входит жена - полная, пухлая, с болезненно бледным, усталым и озабоченным лицом, с седыми, зачесанными за уши волосами. Взглянув на нее, Мейер замирает на месте. Он ясно чувствует: здесь что-то случилось.
- В спальне? - тихо спрашивает госпожа Мейер.
Зять молча кивает головой.
Госпожа Мейер уходит, Зоммер с тестем остаются одни. С минуту они стоят рядом, не глядя друг на друга. Потом аптекарь спохватывается.
- Садитесь, - приглашает он и садится первым на всегдашнее место. Мейер усаживается рядом с зеркалом, на место лесничего.
- Прошу. - Зять протягивает серебряный портсигар и сам закуривает первым.
Мейер сосет сигару, торопливо выпуская тонкие струйки дыма, и внимательно разглядывает две вазы, стоящие на подзеркальнике. Он смотрит на них так, будто впервые видит свой же подарок дочери к шестой годовщине свадьбы. Вазы довольно тонкой работы из матового зеленоватого венецианского стекла. Искусственные красные маки в них очень напоминают живые, кажется, что они распространяют специфический горьковатый аромат по всей комнате, устланной красным ковром, с красной штофной мебелью. Потом его взгляд останавливается на огромном филодендроне в углу. Верхушка его упирается в потолок, а меж вырезных листьев поблескивает золоченая проволочная клетка в виде швейцарского домика, в которой сидит, спрятав голову под крылышко, маленькая желтая птичка.
Тепло, уютно… тихо…
- Все еще тает… на дворе? - наконец произносит Зоммер. По голосу чувствуется, что вести разговор стоит ему больших усилий.
Мейер кивает головой и ищет глазами плевательницу - у зятя слишком крепкие сигары.
- Да, тает. Такая оттепель среди зимы - вещь невиданная. Мне думается, весь снег сойдет.
- Н-да… - протягивает аптекарь, прислушиваясь краем уха к тому, что происходит в спальне.
- Вот увидишь… Оттепель уже больше недели, а до новолунья девять дней - раньше нечего и ждать мороза.
- Ты же знаешь: я не верю в приметы.
- Не веришь в приметы! - смеется Мейер, но спохватывается, обрывает смех и смотрит на дверь в спальню. - Вот увидишь. Вся ледяная корка стает с дороги…
- А мы еще не привезли лед для погреба!
- Не привезли! Какая неосмотрительность! А вот мы еще на позапрошлой неделе привезли, теперь весь смерзся в одну глыбу. Надеюсь, он у меня до будущей зимы продержится. Что же вы глядели? Ведь лошадь была свободна.
- Дрова возил. Думали, что лед еще слабый. Только сегодня лесничий говорил, что им тоже привезли.
- Да, теперь все запаслись. На охоту с лесничим ездили?
- Ездили.
- Да… в лесу снег падает с веток. Сейчас зайцы больше по кустам у опушки прячутся. - У Мейера начинают блестеть глаза. - Много настреляли?
- Четырех.
- Гм… не много. Положим, всем известно, какие вы стрелки. С чего это лесничий сегодня так недолго пробыл?
- Уехал… - Аптекарь бросает недокуренную сигару в пепельницу.
- Спешные дела?
- Н-да… - Вдруг аптекарь наклоняется к тестю и начинает ему рассказывать. Торопясь и волнуясь, он говорит долго и сбивчиво.
В спальне госпожа Мейер грузно, неподвижно сидит на краю кровати. Ее широкая холодная ладонь покоится на груди у дочери. Голова у нее как будто ушла в плечи, глаза, не отрываясь, смотрят на дочь.
Элла все так же лежит на спине, заложив руки под голову. Она успокоилась, только дыхание у нее еще прерывистое. Даже в полумраке видно, как горит ее левая щека.
- Сколько у меня забот, и все из-за тебя, - тихо, укоризненно говорит мать. - Голова из-за тебя поседела.
- Ты, мама, всегда как по Библии читаешь… - говорит Элла тихим, но твердым, уверенным голосом. Волнение ее почти улеглось.
- Как по Библии? - восклицает мать, потом задумывается и приходит, видимо, к выводу, что дочь права. - Пусть так. О господе всегда следует думать. А ты, дочка, забыла его.
Элла ищет глазами распятие на стене, но лежа не может его увидеть. Она пожимает плечами.
- Тебе кажется, что я причиняю вам такие же заботы, как сыновья Иакова своему отцу, что по моей вине у тебя седые волосы…
Энергичным движением руки госпожа Мейер прерывает дочь:
- Грех, дочка, так говорить! Я ведь этого не сказала. Послушаешь тебя - и кажется, что тебе все безразлично… - Несколько минут она сосредоточенно думает. Заметно, как лицо ее сереет от невысказанных, гнетущих, мучительных, а может быть, самой неясных мыслей.
- Я не говорю, что ты плохая, что все делаешь назло… Но у тебя дурной характер: с детства ты делаешь все по-своему… все по-своему. У каждого человека есть отец и мать, есть страх божий, а у тебя… - Она опять замолкает, словно боясь сказать лишнее. - С самого твоего детства мы с отцом в вечной тревоге за тебя. Ты слушаешь, делаешь, что приказывают, но чувствуется, что сама думаешь иначе… всегда думаешь иначе. Вот и когда Зоммер тебя посватал. Все понимали, что лучшего мужа тебе не найти. А ты - стоишь и усмехаешься, будто речь идет о другом человеке, будто самой тебе вовсе и дела нет до того шага, от которого зависит счастье либо несчастье всей жизни.
- А зачем мне было думать? - неожиданно говорит Элла. Она как будто издевается над собой. - Я ведь все равно не могла изменить ваше решение.