И Анюта стала рассказывать о том, что на местах сейчас уже повсюду есть социал-демократические кружки, а общего, единого руководства революционным движением нет. Оттого очень часто, едва организуется новый кружок - его сразу же и разгромят жандармы, всех участников поарестуют. Тесно прижавшись друг к другу, женщины слушали взволнованный рассказ Анюты.
Скорей бы вырваться отсюда, - сказала Галя и встряхнула головой. - Как хочется мне снова взяться за работу! Теперь бы я так не сплошала…
Вот и я сразу попалась, - проговорила Лиза. Да, она, как и Галя, теперь уже хорошо поняла, в чем была ее ошибка, и знала, что такую ошибку больше не повторит, когда выйдет опять на свободу.
Ну, ты еще хорошо, выдержала, не назвала товарищей, - повернулась к ней Анюта. - Михаил Иванович мне рассказывал: после тебя больше не взяли никого, следы потерялись.
Я все время говорила "нет".
И правильно. А бывает, что не помогает и это. Вот до меня так, по цепочке, добрались. - Анюта соскочила с нар, прислонилась спиной к стене и зябко передернула плечами. - Ох, ну и холодная же стена!
Ты расскажи, девонька, как тебя взяли, - попросила Матрена Тимофеевна и бросила Анюте куртку. - Накинь на плечи.
Как взяли? Вот как. Один студент на кожевенном заводе рабочим прокламацию нашу читал. Его выследили, арестовали, а прокламации не нашли. Стали допрашивать. Он сперва наотрез отказывался. Тогда ему фальшивый протокол показали, будто товарищ, от которого он брал листовки, тоже арестован и во всем сознался. А на самом-то деле человек этот тогда у полиции был только под подозрением. Студент же на эту удочку попался и признался во всем. По его показанию тогда уже и того товарища, что прокламации раздавал, взяли. Нагрянули к нему с обыском, а там их целая кипа. Сразу, в ту же ночь, и за мной пришли. На допросе показывают прокламацию, спрашивают: "Знаешь, где печатали?" Говорю: "Нет, не знаю". - "А кому ты шрифты отдавала, что в типографии тайком брала?" - "Никому я никаких шрифтов не отдавала и в типографии ничего не брала".
Улыбается ротмистр. Говорит: "Да вот же буквочки меченые". И показывает: на прокламации буква "о" снизу тоненько разрезанная. "Вам, - говорит, - в наборную кассу заранее меченые литеры положили, чтобы удостовериться, что именно вы доставляете шрифты в подпольную типографию. Признавайтесь".
И как я ни запиралась и как другие от меня ни отказывались, не помогло - постепенно взяли почти всю нашу организацию. Меня осудили…
Скрипнул ключ в замке. Дверь открылась. Принесли ужин: по ломтю тяжелого черного хлеба и в котелке чай на всех - кружка имелась у каждого.
Не поесть нельзя, - тоскливо заметила Матрена Тимофеевна, взглядывая на сплющенный, сырой ломоть хлеба и разливая чай по кружкам, - а после так под ложечкой давит, часа два вздохнуть не могу. И вот почему-то день ото дня боль все пуще становится.
А доктор смотрел вас, Матрена Тимофеевна? - спросила Анюта.
Доктор? Здесь, девонька, доктору показывают только тех, кто в жару пластом лежит. Остальные считаются все здоровыми…
Анюта промолчала, но мягкие черты ее лица сразу сделались словно острее, резче. Чуть дрогнула нижняя губа. Лиза отщипывала от своего ломтя маленькие кусочки - тогда хлеб казался не таким мокрым…
После ужина Галя заявила:
Порядок дня сохраняется. Начинаем, товарищи, урок географии.
Урок географии? - переспросила Анюта. Она сразу опять оживилась. - Вы учитесь? Даже здесь! Молодцы!
А как же, девонька? - сказала Матрена Тимофеев-па. - Учимся, тоске тюремной не поддаемся. А вот она, - и показала на Галю, - наш университет.
Я тоже буду с вами учиться. И книги есть у вас? Галя тронула свой лоб ладонью:
Здесь вся наша библиотека. Книг нам не дают. И снова тень пробежала по лицу Анюты.
Сегодня мы начнем изучать Пиренейский полуостров. Он имеет приблизительно такую вот форму. - Галя очертила пальцем на стене. - Две страны расположены на этом полуострове: Испания и Португалия. Высокие горные цепи Пиренеи - вот здесь - являются границей между Испанией и Францией. На юге узкий пролив Гибралтар отделяет Пиренейский полуостров от Африканского материка, который весь захвачен и поделен между разными странами, главным образом между Англией и Францией, а еще точнее - между капиталистами этих стран…
6
Так и шли день за днем в этой серой, тесной и душной камере. Но ни один день не был потерянным: любой из них многое прибавлял в сознании заключенных женщин. Они учились охотно, с великим упрямством стремясь запомнить рассказаное Галей, но не зазубривая механически, а так, чтобы все хорошо понять и осмыслить. С приходом Анюты стало еще интереснее. Кое в чем она дополняла Галю. Ведь и в Петербурге и в Томске Анюта тоже училась, хотя и бессистемно. Зато она гораздо больше, чем каждая из ее товарок по камере, читала нелегальной политической литературы. И разговоры на эти темы теперь вела уже она. Галины уроки истории, географии, математики, русского языка обогащали мысль, расширяли кругозор, но то, о чем говорила Анюта, не только расширяло кругозор, но еще и звало вперед, к действию, зажигало жаждой борьбы и победы.
Человек рожден быть свободным, - увлеченно говорила Анюта, блестя черными глазами, - рабом его пытаются сделать насильно. И разве есть большее счастье для человека, чем борьба за то, чтобы вернуть угнетенным свободу?
И снова и снова Анюта говорила о книгах Ленина, о статьях, напечатанных в "Искре", о той неотразимой правде, которая всегда содержится в них.
Часто Анюта рассказывала о прочитанных ею книгах Максима Горького. Декламировала на память "Песню о Соколе" и "Песню о Буревестнике". Анюта очень любила Горького: "Безумство храбрых - вот мудрость жизни! О смелый Сокол! В бою с врагами истек ты кровью… Но будет время - и капли крови твоей горячей, как искры, вспыхнут во мраке жизни и много смелых сердец зажгут безумной жаждой свободы, света!" Эти слова она выговаривала особенно звонко и горячо, зажигая всех своим настроением.
Лиза вслушивалась в чеканные строки стихов Горького - гневые, наполненные страстью борца, - и сама потом повторяла: "Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!"
Мы ни в чем не должны покоряться правительству, - однажды сказала Анюта. - Покорными бывают или рабы, или наказанные и признавшие свою вину. Мы не рабы. И вины своей мы ни в чем не признаем. Виновны те, кто отнял у нас свободу и замкнул нас в этой камере. Почему раньше разрешали общаться политическим между собой, а теперь и этого не позволяют? Боятся! Почему нам не дают книг, чтобы мы могли здесь учиться? Умней станем - трудней будет справиться с нами. Почему не лечат больных? Отняли свободу - и жизнь хотят отнять…
Матрене Тимофеевне в этот день было особенно плохо: сразу после обеда пачалась мучительная, тяжелая рвота. Ткачиха лежала на нарах, ловя воздух сухими губами.
Пройдет, - шептала она Лизе, хлопотавшей возле нее, - полежу - и пройдет. Это все от хлеба. Не есть мне вовсе, что ли, его?
Галя стояла, повернувшись к окну, жадно вглядываясь в его небольшой квадратный проем.
Давайте будем протестовать! - решительно сказала Анюта. - Поднимем всю тюрьму. Пусть знает начальство, что мы никогда не смиримся перед произволом. Галя! Ты лучше меня умеешь перестукиваться. Стучи!
А что стучать? - быстро спросила та, поворачиваясь лицом к Анюте.
Стучи так: "Товарищи, в семнадцатой камере четыре женщины, одна тяжело больна, врачебной помощи не оказывают…"
Дном железной кружки Галя быстро отстукивала буквы одну за другой, Анюта продолжала диктовать:
"…хотим учиться, а книг не дают…"
Скажи, чтобы прогулки были длиннее… - подсказала Лиза, вслушиваясь в суету, начавшуюся в дальнем конце коридора: наверно, стук услышали стражники.
"…мало бываем на воздухе. Хотим встречаться с товарищами. Мы - люди и требуем человеческого отношения. Товарищи, давайте все вместе…"
Открылся "волчок".
Прекратить!
…вместе протестовать… - успела договорить Анюта, а Галя отстучать ее слова.
Вошел надзиратель со стражником.
Встать! - приказал он.
Стояли на ногах и так все, кроме Матрены Тимофеевны.
Она больная, - выдвинулась вперед Анюта.
Больная? - повторил надзиратель. - Угу. Ну, а за это, - он постучал косточками пальцев по стене, - знаете, что полагается?
Полагается, чтобы с нами обращались но-человечески. - Глаза Анюты зажглись ненавистью. - Мы требуем, чтобы кормили хорошим хлебом, требуем…
Требуете? - грозно выкрикнул надзиратель, перекрыв своим басом голос Анюты. - Мол-ча-ать! Смирно!
Мы требуем…
Я тебе потребую… - Он злобно выругался. - Доложу начальнику - узнаешь, как требовать.
Он круто повернулся и вышел. Анюта тяжело перевела дыхание, - большого нервного напряжения стоил ей этот короткий разговор.
Мы не должны сдаваться, - и легкая судорога пробежала у нее под левым глазом, - мы должны победить.
Анюта схватила кружку, напряженно сдвинув свои густые брови, отстучала: "Товарищи, нам угрожают расправой. Поддержите нас…"
Она присела на край нар, сцепила пальцы рук вместе.
Не сдадимся.
Нет, - вслед за Анютой сказала Лиза.
Матрена Тимофеевна приподнялась. Наклонила голову.
Стучат, - сказала она.
"…двадцать второй, - медленно переводила она, - двенадцать мужчин. Поддержим вас…"
И еще более далекий и оттого вовсе тихий донесся стук: "…мужайтесь, мы с вами…"
Глаза Анюты блестели радостью. Она выпрямилась, прошлась по камере: четыре шага в одну сторону и четыре обратно.
Кругом нас товарищи. Хорошо…