Шофер прошлепал вперед по доске, проложенной от калитки к сеням, что-то буркнул грубовато, со смешком: вот, мол, разве я человек - приходится мотаться в такую собачью погодку (раньше еще, в машине, я приметил, что он зол, и ему не хочется везти меня - не начальника, не представителя, просто какого-то писаку неизвестного; может быть, поэтому мы и не добрались до лесничества, свернули на кордон?). Он скрылся в доме, легко оставив меня наедине с хозяином - "Разбирайтесь сами!" - и я увидел протянутую ко мне, как-то неестественно вывернутую руку. Попробовал приловчиться к ней, чтобы удобнее пожать, но рукопожатия все равно не получилось: у Ефрема Колотова была единственная, левая рука, а жал я ее правой.
- Прошу, прошу. - Взял он меня довольно цепко за локоть - ощутилось все его большое, должно быть, необыкновенной силы тело. - Рад свежему человечку… Понимаю, сочувствую. Природа буйствует. А у меня в берлоге тепло, жинка ужин сготовит, погреемся… - Он помог мне подняться на крыльцо, подтолкнул в сени, провел, подталкивая, в прихожую.
- Дитятко! - негромко крикнул в комнату. - Чего-нибудь тепленькое человеку на ноги.
- Сам бери! - послышалось из-за неприкрытой двери. Голос был женский, но хрипловатый, больше напоминавший мальчишеский, и с заметным акцептом. Слова прозвучали как "Шам беры".
Ефрем хохотнул, крутнул сокрушенно-восторженно патлатой головой.
- Молодая, грубит. Власть показать хочет.
Он пошарил под вешалкой, достал байковые тапочки, подал мне, другие, попроще - шоферу, который блаженно жмурился, привалившись к печке, и курил.
- Грейтесь, прошу. - Ефрем широко повел рукой, как бы отдавая нам тепло всей комнаты. - А я сейчас, быстренько спроворю закусить. И Файка мне поможет. Дитятко, как ты, а?..
Из-за двери донесся тоненький смешок, зашипела и заиграла пластинка. Ефрем опять крутнул головой, подмигнул нам: "Смешно, правда?" - и вышел в сени, сказав:
- Это мы сейчас.
- Завсегда с запасцем, - кивнул ему вслед шофер, охотно намекая на выпивку. - Такой мужик. Завсегда…
Ефрем Колотов носил еду, раскрыв настежь дверь прихожей. Ловко прихватывал одной рукой сразу по нескольку кастрюлек, мисок, тарелок - прижимал к груди, животу. Маленькое ведерко с брусникой принес в зубах.
К потолку была подвешена большая лампа, она светила мягко, с легким керосиновым запахом, на полу от нее покачивалась круглая тень. И простая, грубоватая мебель: стол, табуретки, посудный шкаф, скамейка возле стены, - все казалось легким, смутноватым и оттого почти изящным. Ровно, глубинным теплом, грела печь, усыпляла. Из комнаты-горницы слышалась джазовая музыка. Она как-то мешала, была уж очень нездешней, и я жалел, что не могу встать и выключить патефон.
Потом с ветерком мимо нас пронеслось что-то яркое, округлое, запахло помадой. Я открыл во всю ширину глаза: это Фаина, жена Колотова, пробежала в сени. Оттуда зазвучал ее резковатый, мальчишеский говор, что-то загремело. Легким, долгим, застенчивым смешком отозвался Ефрем.
Меня тронули за плечо, слегка качнули, подняли под локоть.
- Прошу, человек, к столу. Как же!
Сел на гладкую, прочную лавку у стены, рядом с шофером, проморгался. Напротив - Ефрем ухмыляется исподтишка, румяный от беготни; на крупном, слегка горбатом носу капельки пота. Фаина и сенях стоит над шипящим примусом. В рюмках водка, на тарелках большие куски рыбы.
- Ну, - сказал, приглядываясь ко мне, Ефрем, - погреемся.
Выпили, и я подумал, вздрогнув от морозца под кожей: "Водка - это ж как спасение здесь. От стужи, морской соли, всегдашнего тумана. Примешь ее как заботу, душевность. А сколько ее выпивается просто так, без надобности, без нужды?.."
- Главный вопрос: что есть что? - вдруг проговорил Ефрем, перестав усмехаться и вскинув, как жезл, большую, почерневшую от времени вилку. - Согласны?
- Пожалуй, - согласился я, поразмыслив.
- Еще по одной тогда, и поговорим.
- Вот дает! - глотнув и крупно, неразборчиво закусив, крикнул шофер. - Завсегда так. Одно слово - лесной философ!
- Что есть земля, небо, планеты? - спросил напористо, но спокойно Ефрем, опять воздев вилку. - Научным путем этого никогда не откроешь. Одно откроешь - другое будет неизвестно. А в душе человек может постигнуть… - Ефрем приложил к жесткому свитеру прямо-таки "могутную", бурого цвета пятерню. - В душе человек знает все, ему от возникновения вложена тайна. Потому главное - что есть человек? Как считаете?
Наслышавшись ранее о философствованиях лесника Колотова, его житейских странностях, я решил быть сейчас настороже, чтобы он не втянул меня в какой-нибудь бессмысленный, для потехи, разговор, подогретый выпивкой. Ответил уклончиво, больше напирая на последние слова Ефрема: да, мол, что тут скажешь, главное - человек.
Он наклонился ко мне через стол - как-то боком, опершись на руку, подмигнул вдруг проявившейся из-под колючей брови чистой голубизной, рассмеялся неслышно.
- Я член месткома, между прочим, характеристику по работе имею наилучшую. - Вошла с миской вареной картошки Фаина, низкорослая, тяжко беременная. Он повернулся к ней, оглядел пристально. - Вот тоже вопрос - что есть Файка?
- Да ну тебя! - вспыхнула всем широким, смугловатым лицом Фаина, толкнула Ефрема в пустой рукав и поставила на середину стола картошку. - Подвинься, страшной. - Села, глянула на меня, на шофера и еще больше закраснелась. Лицо у нее было в крупных коричневых конопушках, как бы всплывших от румянца, и на верхней губе, чуть тронутой пушком, проступили росинки пота. Взмахом головы она откинула за спину черную, довольно увесистую косу и пренебрежительно, насмешливо глянула на Ефрема.
- Болтать будешь - гости убегут.
Ефрем подвинул ей рюмку, насыпал в блюдце холодной, яркой брусники, нежно провел рукой по ее спине. Она фыркнула, слегка отодвинулась и, не стесняясь, легко проглотила водку.
- Ребенок, - сказал ласково и протяжно Ефрем. - Я слушаюсь ее. Ребенка надо слушаться.
Мне припомнилось: кто-то рассказывал, как познакомился и женился на Фаине лесник Колотов. Началось это весной прошлого года. Девчата-сезонницы приехали работать на рыбозавод. Поселили их в пустых бараках, как это обычно делается, и зачастили туда ухажеры, местные и наезжие, с гитарами, водкой. Шум, скандалы. Работы поначалу никакой не было - рыба еще не шла, и директор принялся раздавать "рабочую силу" соседним организациям, кому сколько надо, лишь бы прекратить развеселую барачную жизнь. К леснику Колотову попали по разнарядке шесть девчат - сажать лес. Одной из них была татарка Фаина. Пригляделся к ней Ефрем, поразмыслил, и впервые за десять лет одинокой жизни решил: "Возьму-ка ее в дом". Когда девчата, отработав свое, уезжали на рыбозавод, прямо предложил Фаине: "Оставайся. Будем жить хорошо. Жалеть тебя буду". Захохотала она в ответ: "Такой страшной, старый. Как одной рукой обнимать будешь?" Ушла с подругами. А Колотов не позабыл ее. В первую же поездку на рыбозавод нашел Файку на плоту, сказал: "Пойдем, не пожалеешь. Всякие там подъемные выплачу за тебя". Опять обсмеяла его татарка, да еще при всех пальцем на него показывала. Через месяц Колотов пришел к девчатам в барак, ему говорят: "Отстань, дядя, у нее ухажер старшина-пограничник, как с мужем живет". Отмахнулся, нашел Фаину. "Ну как, надумала?" На этот раз она не смеялась, но говорить не хотела, на прощание подала руку. Колотов выждал еще месяц, и поздней осенью, когда кончилась рыба и всякая, тем более, сезонная работа, приехал на рыбозавод на "газике", выпросил у своего директора. Нашел Фаину, показал в окно: "Собирайся, без тебя не уеду". Файла покорно собралась, молча села в "газик".
- Предлагаю за хозяюшку, - сказал шофер, сам наливая рюмки. Он уже держал себя в доме по-свойски, слегка нагловато (ведь это он привез тогда Фаину на кордон), считал лесника немного обязанным себе. Я чувствовал, что и на меня он не сердится, больше того - благодарен даже мне: не выставил бы, пожалуй, Ефрем столько выпивки и закуски ему одному. - Предлагаю, что же… - несколько сбавил он, видя, что никто не спешит, а Фаина, глянув на каждого в отдельности, зевнула, прикрыв рот ладошкой, и, буркнув что-то вроде: "Да ну вас к богу…" - пошла ставить пластинку.
Шофер выпил один, хохотнув стыдливо, - не мог человек не воспользоваться таким приятным случаем, да в такую собачью погодку, - и пока он медлительно, с выбором, закусывал, а Фаина перебирала пластинки, наступила минута тишины. За окном взревывал и затухал, как большой костер на ветру, тайфун, по стеклам водяными всполохами бил густой дождь. Но вот заиграл джаз - крикливо, улюлюкая и гикая; приглохли таежные звуки, и дом, будто приподнятый, переместился в другие земли и края.
- Дурочка, - проговорил тихо и нежно Ефрем. - А вот люблю… Смешно?
- Нет.
- Лучше смейтесь. В смехе всегда смысл имеется… Но я о другом думал. Можно?
- Конечно.
- Вот вы ехали сюда, в наше лесничество. Вам сказали: философа не позабудьте навестить. Со смешком сказали, правда?
- Пожалуй, так.
- А я и взаправду философ. Думаю. Всему хочу место определить: птице, растению, человеку. Главное - человеку. В последнее время, от весны будет, думаю: может человек быть человеком?
- Постой, постой, как это? - ввязался шофер, совсем уж разгоревшийся от водки и еды и захотевший, видимо, "душевно" поговорить. - Конкретно давай.
- У нас не собрание. Я в принципе…
- Нет! Конкретно, логически!
- Хорошо. Возьмем нашего директора.
Шофер привстал, молча и насуплено обвел нас взглядом, будто перед дракой примериваясь к каждому в отдельности, кашлянул громко в кулак и, слегка покачиваясь, выговорил: