Она ступила на землю. Под ногой зазвенело. Земля затвердела, лужицы стянуло ледком. Он блестел всюду, играя стеклянной голубизной. Ольга Петровна шла, льдинки с тонким звоном лопались под ногами, и ей чудилось, будто и в душе у нее после сегодняшнего вечера чисто и певуче звенят какие-то новые мысли. Она радовалась им, но еще не знала значения и цены их для своей жизни.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
ПОРТРЕТЫ СОВРЕМЕННИКОВ
В первых числах октября Игорь-севастополец, задыхаясь от волнения, прибежал к себе в бригаду и объявил:
- Ракитный приехал! Я его своими глазами видел! Шел я из столовой в цех, а Ракитный и директор выходят, обнявшись, на улицу. А Петрович наш хромой, на палку опирается… И голова перевязана! Он из госпиталя сюда приехал. Нас к себе приглашал: "Сегодня же, говорит, приходите!"
Художник Иннокентий Петрович Ракитный занят был разборкой своих военных папок. Впервые после четырнадцати месяцев работы во фронтовых условиях - с июля сорок первого до половины сентября сорок второго, когда его увезли в госпиталь, художнику представилась возможность в спокойных условиях просмотреть все сделанное им за это время.
Большой, ширококостый, он ходил по комнате, припадая на левую ногу и поматывая крупной, догола остриженной, забинтованной головой. Он еще не успел привыкнуть к хромоте, мешала и повязка, сползающая на правое веко, но ему, как всегда, помогало особое, гибкое умение владеть обстоятельствами, которое воспитала в нем его беспокойная жизнь.
На Урал Ракитный приехал в начале третьей пятилетки. Лесогорский завод показался художнику особенно типичным своим смешением старого с новым. Из Лесогорска Ракитный жарким, пыльным утром в июле 1941 года явился в областной военный комиссариат, прося отправить его на фронт. На вопрос, от какой организации он прибыл, Ракитный просто ответил, что "мобилизован собственной совестью".
Подобно тому как в мирное время его блокноты были исписаны названиями городов, строек, лесных и степных мест, так и теперь рисунки и наброски были обозначены местом их возникновения: Вяземское, Можайское направление, "Дни великой битвы за Москву", далее зарисовки бойцов и командиров и картинки жизни стрелковой дивизии на пути ее на юг, куда она была переброшена в помощь защитникам Крыма. Последние рисунки, помеченные датами Севастополя, художник особенно внимательно рассматривал. Некоторые он подолгу держал в руках, вглядываясь в каждый штрих зоркими глазами. Он торопился закончить разборку до прихода Игоря Семенова с его приятелями.
К друзьям неожиданно присоединилась Юля. Никто и не предполагал приглашать ее к Ракитному, а спутал все карты Толя Сунцов. Когда Юля, встретясь с ними на улице, спросила, куда они так спешат, Сунцов пригласил ее к Ракитному; Чувилев и Возчий переглянулись между собой.
Видя, что Юля чувствует себя неловко, Чувилев посылал в ее сторону взгляды, полные презрения. Сережа резко насвистывал, каждый раз пугая ее. Только Игорь-севастополец шел молча. Наконец Сунцов, который видел только одну Юлю, заметил что-то неладное в поведении своих старых друзей.
- В чем дело, ребята? - резко и строго, как старший, спросил Сунцов. Его красивое лицо потемнело. - Почему вы так бестактно ведете себя по отношению к девушке, к товарищу?
Сережа дурашливо фыркнул:
- Какой она нам товарищ?
- Не желаю говорить с тобой! - отрезал Сунцов и, не обращая больше ни на кого внимания, сжал руку Юли.
А она уже была не рада, что пошла вместе с этой противоречивой компанией.
Игорю-севастопольцу чудилось, что прошлое как бы обратным ходом надвигается на него, он ждал и боялся его. Художник, который оставался на бастионе еще несколько недель после того, как выбыл Игорь Семенов, видел Максима Кузенко и всех других моряков. В Иннокентии Петровиче все еще жили последние дни Севастопольской обороны, и сам Севастополь, родной и незабвенный.
Художник радостно встретил гостей.
- Возмужал, Игорек, возмужал! - довольно говорил он, оглядывая раздавшуюся в плечах фигуру Семенова. - И вверх тебя порядком вытянуло. Молодец!
Он быстро перезнакомился со всеми. Узнав, что Игорь Семенов как токарь не опозорил "славы Севастополя", снова крепко обнял его.
А у Игоря-севастопольца вдруг сильно застучало сердце и кровь бросилась в лицо: среди карандашных рисунков, разложенных на большом столе, он увидел знакомую морскую бескозырку.
- Максим!
Дрожащими руками он взял со стола рисунок. Максим Кузенко, в сдвинутой на макушку бескозырке, смотрел ему навстречу. Его темные глаза, глубоко запавшие в орбиты, резкие морщины вдоль худых щек с пятнами гари и дыма, крепко сжатый рот, отросшие усы, небритый подбородок, грязная, будто истлевшая, вся в клочьях, тельняшка, голое плечо с остро выдавшейся ключицей - все в этом быстро схваченном облике Максима дышало яростным бесстрашием и вместе с тем безмерной, нечеловеческой усталостью и душевной мукой.
Игорь-севастополец обернулся было к художнику, чтобы спросить, когда он рисовал Максима, и тут заметил на столе еще один рисунок, в красках которого вновь почудилось ему что-то знакомое. Задрожав, он взял в руки акварель на квадратном листе ватмана и опять сдавленно крикнул:
- Максим!
Да, это было тоже лицо Максима Кузенко, но мертвое, землисто-желтое, с плотно закрытыми глазами. Руки товарищей-моряков бережно поддерживали его голову в бескозырке, его поникшие плечи, бессильно согнутые колени. Внизу, под ним, зияла чернотой яма, которая ждала его. А в вышине, будто благословляя борьбу и муки людей, сияюще розовело рассветное небо.
Игорь-севастополец сразу узнал этот розово-золотой крымский рассвет, зачинающий собой длинный летний день.
- Это я рисовал уже лежа в госпитале, - заговорил художник. - Сделано по памяти, но все абсолютно точно. На рассвете того дня мы были зажаты врагом со всех сторон и готовились уже сесть на катер. Вон, видите справа часть его кормы на волне? Но тут смертельно ранило Максима Кузенко, и мы, чтобы достойно похоронить его, нашего лучшего храбреца, навязали врагу бой.
- И успели похоронить? - серьезно спросил Сунцов.
- Успели. Могилу заровняли, даже завалили большим камнем, чтобы фашисты не обнаружили ее и не надругались над телом нашего Максима. Я вижу в этих акварелях первые эскизы будущих моих картин… Игорь, что с тобой? Ну что ты, братец мой, морячок, что ты?
- Лучше бы вы этих картин н-не писали… - бормотал сквозь слезы Игорь-севастополец, угловато освобождаясь из объятий художника. - Максим погиб, а вы из него картину сделаете, чтобы у меня сердце кровью обливалось…
- Вот оно что-о! - протянул художник. - Да ты, братец мой, хитер, даже очень хитер!
- Я? Почему?.. - И севастополец от неожиданности даже перестал всхлипывать.
- Ты хочешь, значит, чтобы мои зарисовки и наброски утешали тебя и вообще всех вас: ничего, мол, милые мои, война - просто кратковременная неприятность, небольшой изъянец на физиономии, который, как выражаются добрые нянюшки, до свадьбы заживет! Нет, Игорь и вы все, ребята, держитесь как мужественные люди, смотрите на эту кровь и смерть и говорите себе: "Мы все это видели, мы все это знаем, мы отражаем черную фашистскую погань!" Чтобы правду об этой войне на тысячу лет передать, мы должны все знать и помнить!
- Иннокентий Петрович! - отчаянно воскликнул Игорь Семенов. - Я сказал глупость! Вы не сердитесь на меня?
- Разве я тебя первый день знаю? - ласково сказал художник и прижал к себе острое плечо Семенова.
Юля увидела, что художник с улыбкой смотрит на нее.
- Что вы кукситесь, девушка? Обидели вас?
- Нет, нет! - вспыхнула Юля. - Это просто так… Я сама не знаю…
Когда вышли от художника, Сунцов нарочно отстал от товарищей и притянул к себе руку Юли:
- Поговорим, Юленька…
Теперь они, случалось, днями не видались. Встречаться осенью стало гораздо труднее: куда пойдешь в нескончаемый дождь?
- Как хорошо, что уже подморозило, - сказал Сунцов, - можно и по улице побродить.
- Да, конечно, - покорно и грустно вздохнула Юля.
У Сунцова сжалось сердце.
- Эх, какая ты, право, Юля… Все из-за ребят расстраиваешься?
- Да мне же обидно… Они меня не любят, - безнадежно говорила она. - И Соня мной, я знаю, недовольна. И тетя Оля ворчит на меня. Уж такая я несчастная уродилась!
- Ну зачем так думать? - горячо возразил Сунцов. - Если у тебя работа не клеится, спрашивай почаще, иначе ведь не научишься ничему! Ну хочешь, я с Сонечкой поговорю?
- Ах, нет, нет… не надо! - испугалась Юля и тихо заплакала. - Знаешь, Толя, у меня выдержки нет. Только начнет у меня что-то выходить - и вдруг чувствую, что безумно устала… все так и завертится у меня перед глазами. Потом мне совестно станет перед Соней и перед всеми. Начну поправляться - и опять сорвусь. Лучше бы мне умереть, Толя!
- Что ты, что ты!
Сунцову стало страшно: вдруг он действительно останется без Юли… Нет на свете человека, кого бы он так любил и жалел, как ее, Юлю. Все готов сделать для нее, Только бы она была счастлива.
"Дурак я, дурак! Стеснялся ребят, лишний раз боялся с ней встретиться! - с раскаянием думал Сунцов. А она еще ребенок совсем!"
Он почувствовал себя сильным, разумным человеком, который может влиять на судьбу другого.
На крылечке общежития Сунцов задержал Юлю.
- Погоди… Слушай, Юля! Проси меня обо всем, что тебе нужно. Обещаешь мне? - И Сунцов медленно сжал ее холодную руку.
- Обещаю, - тихо ответила Юля…
Когда Сунцов вошел в комнату, оба Игоря и Сережа Возчий решали кроссворд и спорили из-за какого-то слова "по горизонтали".