- Да что вы, Сонечка, совсем хотите разучиться играть? - возмутился Сунцов, и все трое начали с такой горячностью убеждать Соню сейчас же пойти в клуб, что она неохотно сдалась.
- Но ведь дождь какой, ребята…
- Мы все, все добудем, Сонечка, чтобы на вас ни одна капелька не брызнула! - раздался радостный хор трех голосов.
Через несколько минут Ольга Петровна, держась на некотором отдалении, последовала за молодежью и, незамеченная, вошла в дверь заводского клуба.
Дмитрий Никитич Пластунов просматривал каталоги технических изданий, когда к заведующей библиотекой подошли трое приятелей и с таинственным видом попросили у нее ключ от рояля. Скоро из большого зала послышались робкие звуки рояля и смолкли. Потом кто-то опять тронул клавиши теми же робкими пальцами и, словно испугавшись, оборвал игру. Наступила тишина - и вдруг, как на волне, поднялась и разлилась легкая мелодия, будто выпевающая знакомые слова:
Выйдем на берег, там волны
Ноги нам будут лобзать.
Звезды с таинственной грустью
Будут над нами сиять…
Казалось, приглушенный и нежно смеющийся голос жены пропел ему на ухо эти слова о море и звездах. В самом начале их любви, когда Елена еще училась в консерватории, Дмитрий Никитич часто просил ее играть "Баркаролу" Чайковского.
Пластунов отодвинул ящики с каталогами. Сердце в нем сжалось, и захотелось вдруг закрыть глаза и вспоминать без конца…
Из клубного зала раздался дружный всплеск аплодисментов. Новую мелодию Пластунов тоже сразу узнал: "На память Элизе" Бетховена; третья была ему неизвестна.
"Кто это, однако, так играет?"
Он осторожно вошел в зал и увидел за роялем сидящую спиной к нему тоненькую девушку с подвязанными косами. Она вдруг оборвала игру, бросила руки на крышку рояля и упала на них головой.
- Нет, ребята, я больше не могу. Часто это мама играла… Нет, я не могу, не время… нельзя…
- Простите, товарищ, что вы играли сейчас? - мягко спросил, подходя ближе, Пластунов.
- Сонечка, это парторг ЦК Пластунов, - успел шепнуть Игорь Чувилев.
Соня подняла голову и увидела невысокого человека в морском кителе.
- Что я играла? - повторила она, будто очнувшись. - Это соната Чимарозы, соль-минор.
Ее большие длинноватые, печальные глаза заставили Дмитрия Никитича вздрогнуть: это были совсем иные глаза, но и чем-то напоминающие глаза его покойной жены.
- Извините меня, как вас звать?
- Соня Челищева.
- А, очень приятно! Так это вы организатор и бригадир женской бригады электросварщиц?
- Да, это я… - смутилась Соня.
- Очень хорошо… Так почему вы думаете, Соня, что сейчас играть не время? - мягко усмехнулся Пластунов.
Соня сначала очень кратко, а потом все сильнее увлекаясь, рассказала о Кленовске, о родном доме, о тоске неизвестности, потом застеснялась, стала кусать губы и умолкла. Пластунов, будто ничего не заметив, так же осторожно продолжал свои расспросы, и Соня заговорила о том, как создавалась бригада.
- И знаете что, - в увлечении забывшись и будто говоря только со своими однолетками, продолжала Соня, - знаете, что меня поднимает и утешает?.. Вот я моими собственными руками (она протянула вперед и крепко сжала худенькие кулачки)… делаю грозную вещь - боевую машину… А только скорей бы, скорей стать нам самостоятельной бригадой!
- Все это прекрасно, - похвалил Пластунов, - так и делайте и считайте меня вашим верным помощником… - и он обвел все лица твердым и улыбающимся взглядом карих живых глаз. - Но не следует думать, что из-за фашистского нашествия мы должны терять наши душевные силы… Например, музыка, талант пианиста, как у вас, Соня… разве это не является одной из чудесных сил души?
- Да, конечно, - прошептала Соня. - Я ведь и мечтала учиться в консерватории.
- Так и мечтайте, - продолжал свою мысль Пластунов. - А когда вы придете в консерваторию еще со славой стахановки военного времени, музыка приобретет для вас еще и новый смысл, вы будете душевно богаче. Знаете, дорогие мои товарищи, чего еще хотели бы фашисты? Они хотели бы не только нашего военного разгрома, но и нашего духовного обнищания. А разве вы хотите быть духовно нищей, Соня?
- Нет! - решительно сказала Соня. - Я хочу прийти в консерваторию… вот такой, как вы говорили…
Пластунов улыбнулся и перевел взгляд на других.
- Мне эти мысли как-то не приходили в голову, - признался Сунцов.
Пластунов невольно залюбовался его сосредоточенно-серьезным лицом, черты которого осветились чистым внутренним светом молодого раздумья.
- А сейчас я вот о чем подумал… - еще серьезнее продолжал Сунцов, - что не только мы, молодежь, но и взрослые, и старики даже… все будто вновь учимся…
- Перед войной у нас школьная экскурсия была на Кавказ, - вступил в беседу Игорь Семенов. - Стали мы в горы забираться, вот, думаем, эту высокую гору одолеем - и кончено… Так нет: поднялись на гору, а дальше еще горы громоздятся. Вот так, пожалуй, и все теперь…
- Молодцы! Оба в точку попали! Все время надо учиться по горам ходить! - воскликнул Пластунов. - В войну - одни горы, а после войны - новая пятилетка начнется…
- Пятилетка! - вздохнул Игорь Чувилев. - Два годика назад в школе мы пятилетки изучали по экономической географии.
- Ну, а после войны ты уже будешь лично участвовать в строительстве новой пятилетки, - сказал Пластунов.
- Наверное, только долго ее ждать придется, - опять вздохнул Чувилев. - Сегодня сводка опять тяжелая.
- Тяжелая, - подтвердил парторг и начал не спеша набивать трубочку. Пыхнув дымком, он снова оглядел всех быстрым и твердо усмехающимся взглядом. - Пусть те, кто в Сталинграде бьются, об этом даже и не думают, но новая пятилетка, о которой мы сейчас заговорили, конечно, имеется в виду, будьте спокойны.
Он призакрыл глаза и опять пустил вверх голубой клубочек дыма. А четыре товарища, Соня и Ольга Петровна переглянулись друг с другом, - казалось, парторг заглянул куда-то слишком далеко. Сережа Возчий, по своему обыкновению итти наперекор, не выдержал и ухмыльнулся.
- А как считать, Дмитрий Никитич, захватили немцы Сталинград или нет?
- Конечно, нет, - спокойно сказал парторг. - Подумай: как же может считаться взятым город, если наши войска там бьют немцев?.. Нашим очень тяжко, но выдержат наши, выдержат и выгонят захватчиков.
Потом, попыхивая трубочкой, Пластунов заговорил о "грандиозном строительстве, наперекор планам Гитлера".
"Вот он какой, Пластунов!" - думала Ольга Петровна, следя за быстрой сменой выражений лица парторга.
Кратко и удивительно понятно он рассказывал о новых заводах, которые строятся в глубоком военном тылу, о бокситах и других важнейших для военной промышленности находках советских ученых, об экспедициях Академии наук, об уральской и волжской нефти. Цифры парторг произносил с таким же удовольствием, как и имена людей, названия городов, рек, таежных мест, где поднимались все новые стройки, которые, "вот потом увидите, замечательно, совершенно замечательно покажут себя в дни мира!"
"А здоровье-то, наверное, у него неважное, - размышляла Ольга Петровна, рассматривая желтое лицо Пластунова. - А сколько знает!.. И когда только он успевает прочесть обо всем этом? И как рассказывает, радуется, будто вот только для него все эти дела большие делаются…"
Ей захотелось сказать парторгу что-то приятное, но она впервые в жизни почувствовала себя такой необразованной и неловкой, что боялась даже встретиться взглядом с круглыми карими глазами Пластунова: вдруг, не дай боже, он спросит о чем-нибудь, а она не сумеет ответить и опозорится перед всеми!
- Вот видите, девушка, - неожиданно прервав свою речь, обратился Пластунов к Соне, - какой сыр-бор загорелся из-за нашего с вами маленького разговора. Ну, теперь, надеюсь, вы куда охотнее сыграете нам на прощание… Того же Чимарозу, например?
- Нет, я и другое наизусть знаю! - смело сказала Соня и вдруг подняла крышку рояля. - Ребята, вспомним нашу любимую, кленовскую!..
Соня заиграла вступление.
- Шуберт, Шуберт! "Пловец!" - воскликнули трое кленовцев и запели:
Под грозный рев бури
Плыву смело я,
От ливня промокла
Одежда моя…
Сунцов стал дирижировать. Игорь Семенов сначала тихо, а потом все смелее начал подтягивать хору. Ольга Петровна быстро схватила мелодию и тоже начала подпевать. По выражению лица Сони и всех поющих Ольга Петровна видела, что ее маленький, но довольно свежий голосок не фальшивит, и, вполне счастливая, она все увереннее повторяла за всеми:
Помериться силами
С бурею злой -
Я выше не знаю
Отрады другой!
Ольга Петровна последней вышла на улицу и остановилась, пораженная неожиданной картиной ночи.
Дождь прошел, небо совершенно прояснилось и будто стало легче и выше. Только вокруг яркой и полной луны плыли курчавые, тонкие, как чесаная шерсть, беловато-сизые облака, мягко пропускающие свет. Широкое Лесогорское шоссе, громады заводских корпусов впереди со множеством огней, высокие скаты стеклянных крыш, полные разноцветного сверкания, петляющая невдалеке Тапынь в сквозистых зарослях ивняка, белые кубики домов нового рабочего поселка в Заречье - все в этом прозрачном свете выделялось отчетливо, молодо и чисто, словно только что созданное. В лицо дул сухой, терпко пощипывающий кожу ветер, в котором ощущалась острая свежесть близких холодов.
"Конец сентября, а здесь уже заморозки начинаются", - подумала Шанина.