- "И крикнул Сокол с тоской и болью, собрав все силы: "О, если б в небо хоть раз подняться! Врага прижал бы я… к ранам груди и… захлебнулся б моей он кровью!.. О, счастье битвы!.."
Соня перевела дыхание и крепко сжала томик в худеньких руках.
- Эти слова - мои любимые!.. "О, счастье битвы!"
Потом, улыбнувшись всем, сказала тоном старшей и доброй сестры:
- Мы с вами здесь тоже в битве… верно?
- Да, да! - воскликнул Сунцов и оба Игоря, а Сережа выкрикнул свое "да" уже один, не сразу сообразив, в чем смысл Сониных слов.
Игорь Чувилев вдруг быстро произнес, хитро подмигивая:
- А если внимательно посмотреть, так и у нас в Лесогорске есть свои "Ужи" и "Соколы"!
- Конечно! - подхватил Сунцов.
Сережа бурно захлопал в ладоши.
- Факт, факт!.. Мамыкин и Тербенев, например, типичные "Ужи".
- А вот наш Артем - Сокол! - радостно объяснил Игорь Чувилев.
Его тезка поднял было бровь, вспомнив легкую фигурку и маленький рост Артема, но тут же черные глаза его весело и решительно сверкнули.
- Да, Артем, конечно, Сокол!
После этого пересмотрели еще целую вереницу заводских имен и разных событий, и вновь вспыхнули споры насчет того, кто и когда поступил "по-соколиному", а кто "по-ужиному".
Ольга Петровна, не шелохнувшись, сидела в уголке. Она в жизни своей читала очень мало и вообще не любила читать. И в квартире у нее, кроме Юлиных учебников, никаких книг не водилось. Сначала ее забавляло, а потом изумило, что Соня с таким волнением говорит о книге, как о живом человеке. Но прошел час-полтора, и Ольга Петровна сидела уже тихая, растерянная, будто ее против воли вовлекло и закружило течением этого необычайного разговора. Начавшись с книги, беседа молодежи, подобно реке, нашедшей себе русло, текла все дальше и уже охватывала знакомые места и события на Лесогорском заводе. Но удивительно - это знакомое и даже надоевшее казалось теперь ей иным: примерно так неряшливо обжитая комната вдруг преображается, оттого что вещи в ней все переставлены на другие места. Что именно оказалось переставленным в ее собственных жизненных впечатлениях, Ольга Петровна понять не могла, и это странно и неотвязно стало ее беспокоить.
Когда все ушли, она смущенно спросила Соню:
- Интересный был у вас разговор… Но я, извините, не понимаю: как это в жизни получается? Выходит, живи, да всегда проверяй глаза и руки свои: на то ли, на что надо, посмотрел, то ли взял? А как узнать, что принять надо и от чего отрекаться?
- От всего гадкого, что лично вам может быть выгодно и приятно, а для общего дела вредно, - не задумываясь, как будто ждала этого вопроса, ответила Соня.
- А как же определить, какой случай жизни хороший и какой скверный для людей?
- Думать надо, взвешивать, глубже заглядывать в свою совесть.
- Удивляюсь я вам, Софья Евгеньевна: уж очень серьезны вы для ваших юных лет! И откуда у вас все эти мысли и рассуждения?
- Отовсюду, Ольга Петровна. Наша семья всегда была серьезная, нравственная. Мои мама и папа очень хорошие люди… и друзья их тоже очень интересные люди, с большими знаниями. Ну, библиотека у нас дома была прекрасная. Все мы, дети, много читали. А потом я вступила в комсомол.
- Вам, как говорится, и карты в руки, - с оттенком язвительности промолвила Ольга Петровна. - У вас папа инженер, мама тоже образованная, и кругом вас были все интеллигентные, интересные люди, книги, музыка… А я, бедная, родилась в семье простых людей, отец мой был сапожник, мать совсем безграмотная женщина. И все-таки я выбилась в люди, стала как-никак интеллигентным человеком, устроила себе культурную жизнь. Ну, теперешняя жизнь, конечно, ужасна… я выше ее, конечно, - с тяжелым вздохом закончила Ольга Петровна.
- Вы… выше теперешней жизни? - медленно повторила Соня. - А чем же вы, скажите, выше ее?
- Ну, право, с вами трудно говорить, - смутилась Ольга Петровна, отводя взгляд от прямо устремленных на нее строгих глаз.
- Я все время за вами наблюдаю, Ольга Петровна, и вижу: вы вслепую живете, вы до сих пор не понимаете, что вы делаете!
- То есть как это "не понимаю"? Позвольте, Софья Евгеньевна, я честно зарабатываю свой хлеб.
- О, вы думаете: жить - это только зарабатывать хлеб насущный, есть, пить, одеваться?
- Ну а что же, что же еще?
- Нет, жить сейчас по-настоящему - значит спасать Родину! Вы не просто зарабатываете свой хлеб насущный, вы вашей работой спасаете Родину!
- Ой, куда вы, извините, возноситесь! - снисходительно улыбнулась Ольга Петровна, окинув скептическим взглядом хрупкую фигурку Сони и узенькую ее руку, нервно сжатую в кулачок. - Ну какие мы с вами спасительницы? Вот на фронте, где сильные мужчины, где оружие всякое, вот там действительно спасают.
- Да оглядитесь вы вокруг! - вдруг словно в ужасе заговорила Соня и широко обвела рукой по воздуху, будто не в тесной комнате общежития находились они, а где-то на просторе, на вершине, откуда все видно далеко и ясно. - Да вглядитесь вы и в себя, Ольга Петровна! Ведь каждый советский человек сейчас - сила!
- Это я-то сила? Господи-и!
- Да, вы, вы - если захотите! Вы анатомию когда-нибудь учили? Нет? Человек тогда здоров, когда не одни главные органы его тела - сердце, легкие, но и самые крошечные сосудики работают отлично, помогая друг другу. Вы знаете, что тяжелые болезни начинаются иногда с пустяков? А теперь вообразите: мы все, народ советский, мы - как одно тело и одна душа. Если где-то плохо работают, это обязательно отзовется в других местах. Представьте себе, если многие бригады, а за ними и целые заводы будут работать спустя рукава, какая это будет страшная болезнь! А нам болеть никак нельзя. У нас должны быть стальные мускулы, да! Вы понимаете, что я говорю об этом не только в физическом смысле, а также и о душевной жизни…
- Вам все что-то необыкновенное чудится, Софья Евгеньевна, - слабо усмехнулась Шанина.
- Чудится? - И лицо Сони опять залилось упрямым румянцем. - Да вся наша жизнь необыкновенная! Смотрите, Ольга Петровна, какое ужасное опять лето мы пережили, и как всем трудно сейчас, в сталинградские дни, другой бы народ голову потерял, а мы держимся и будем держаться! И я вас прошу…
Соня вдруг остановилась на середине комнаты, встряхнула головой, будто отвечая каким-то своим мыслям, потом, как с разлету, села рядом с Ольгой Петровной и положила ей на плечо горячие ладони.
- И я вас прошу, Ольга Петровна, не мешать нам всем крепко держаться!
- Я мешаю? - даже испугалась Ольга Петровна.
- Мешаете, - твердо сказала Соня, - мешаете нам тем, что стоите на месте. А вы должны и можете быть сильной, умной! Вы можете работать лучше, можете!
Ночью, переворачиваясь с боку на бок, Ольга Петровна вспомнила и весь этот необычайный разговор и жизнь свою. Странно, - собственная жизнь ее, что еще недавно представлялась чистенькой, нарядной и вполне достойной, теперь напомнила ей маленькую улицу где-то на окраине города - узенькую улочку, пыльную и сорную…
Утром Ольга Петровна встала в беспокойно-освеженном настроении, словно торопилась куда-то в путь. В цехе, на своем рабочем месте, она появилась раньше Глафиры и Анастасии и задание выполнила почти одновременно с Кузьминой.
- Эй, Настя, гляди: наша тихонькая обогнать тебя хочет! - предостерегла подругу Лебедева.
Ольга Петровна в ответ только прищурилась. На другой день она опять догнала Анастасию Кузьмину.
- Смотри-ка ты! - изумилась Глафира.
После смены, среди пара и плеска воды в переполненной душевой, Глафира громко рассказывала о том, как "тихонькая" Шанина уже вот-вот кое-кого обставит". Кузьмина недовольно профыркивала, бросая по временам:
- Ну, и ничего особенного!
Ольга Петровна отлично понимала, что рассказывает о ней Глафира для того, чтобы подзадорить Анастасию, но тем не менее, слышать о себе слова похвалы было очень приятно. На третий день Соня сдержанно похвалила Ольгу Петровну:
- Да, у вас уже кое-что получается.
Через минуту Ольга Петровна услышала, как Глафира сказала Кузьминой:
- Ой, Настя, держи ухо востро!
Но это подъемное настроение еще было зыбким, как кое-как настланный мостик, и всякий толчок мог поколебать его.
До этих дней Ольга Петровна равнодушно съедала то, что отпускалось в заводской столовой. Теперь у нее будто обострился вкус. Однажды, принимая свою обеденную порцию, Ольга Петровна понюхала щи и возмущенно крикнула в кухонное окно:
- Мало вам, что еда скверная, так вы еще и капустой гнилой людей кормите!
Толстая и широкая, как печь, растрепанная повариха в грязном фартуке быстро шагнула к окну, и Ольга Петровна увидела потные и трясущиеся от злобы щеки Олимпиады Маковкиной.
- Вона какая барыня чумазая тут выговаривает! - и, вытаращив на Ольгу Петровну желтые злые глаза, Олимпиада обозвала ее безобразными словами.
За Ольгу Петровну тут же заступились десятки голосов, и вся очередь перед оконцем зашумела, - но обида все равно осталась.
- Вот, Софья Евгеньевна, - укоряя, сказала после работы Ольга Петровна, - вы все только необыкновенное примечаете, а Олимпиада, грубая, грязная баба, у всех на глазах оскорбляет честных людей. Подобное безобразие, как сегодня в столовой, куда вы отнесете?
- Это нужно искоренить, бороться с такими типами. Давайте подумаем, как бороться с безобразием в столовой, - предложила Соня.
Через два дня Ольга Петровна после обеда заявила Соне:
- Олимпиада меня опять оскорбила… Теперь уже она сама наскочила на меня, издевалась, срамила меня перед всеми. За что же это?
В голосе ее зазвенели слезы, рука, потянувшаяся за электродом, дрожала.