- Не худо бы, Михаил Васильич, заслушать сообщение, хотя бы короткое, о моей поездке в область, - тихонько произнес Тербенев уже заготовленную фразу.
Но директор, разбирая большими, властными руками какие-то бумаги, обронил своим рокочущим голосом:
- Что у тебя там? Второй раз об этом ключе слышу.
- Э, пустяки… найдется! - досадливо отмахнулся Тербенев.
Директор, разгладив сивые усы и еще раз оглядев всех из-под нависших, словно меховых бровей, произнес:
- Сегодня мы обсудим один вопрос: о снабжении завода металлом. Особого доклада не будет, так как вопрос уже не раз обсуждался и важность его ясна каждому. Думаю, первое слово в обсуждении мы дадим товарищу Тербеневу.
- Позвольте… почему же мне? - слегка растерялся Тербенев. - Я же только третьего дня приехал… Может быть, кто-нибудь другой…
- Возражение считаю неубедительным, - прервал Пермяков. - Товарищу Тербеневу, как моему заместителю, по нашему общему решению, еще в марте нынешнего года поручено было заниматься проблемами сырья. Значит, твое слово, Алексей Никоныч.
- Ну что ж… - покорно промолвил Тербенев.
Он начал по памяти перечислять, сколько у лесогорцев прибавилось заводов-поставщиков, на каких условиях заключены с ними соглашения, которые "в основном выполняются". Далее Алексей Никонович перечислил, сколько вагонов металла он "лично сам" принимал в мае и июне. Он делал все по утвержденному заводом плану, и в основном подчиненные ему сотрудники правильно выполняли его советы и приказания.
- "В основном" да "в основном"… просто не слова, а валерианка для успокоения нервов! - вдруг не выдержал старый мастер кузнечного цеха Иван Степанович Лосев. - Что из того, ежели по плану все правильно да красиво, а в жизни-то как? Надо по жизни проверять. А жизнь, недогляди за ней, сразу же тебе сюрприз приготовит… прорывом это называется. Я вам, товарищ Тербенев, еще в мае - помните? - заявил: "Ох, запасов нам надо больше иметь, запасов больше!" - и Лосев угрожающе постучал по столу темным,, морщинистым пальцем. - А в июне мы робим, робим, бывало, да назад все оглядываемся: не очутиться бы нам, братцы, и вовсе без материала на завтрашний день?
Зол был и Артем Сбоев.
- Вот уже второй месяц и я в своем цехе чувствую, как нас металл прижимает. Вдруг, смотришь, деталь на обработку к нам тонким ручейком потекла, того и гляди скажут: "Шабаш, обождите, товарищи". В чем дело, почему? Да, видите ли, штамповка задержала. А штамповщики вроде и ни при чем: к ним металл приходит через час по столовой ложке!.. На что это похоже?
- Беззаботность! - припечатал Иван Степанович Лосев и вдруг обратил к Тербеневу мрачный взгляд. - Я, как один из заводских стариков, такого молодого человека, как вы, Алексей Никоныч, хотя вы и начальство, кое в чем поучить могу.
- Пожалуйста, я не против, - вставил торопливо Тербенев, но старик, никак не отозвавшись на эти слова, продолжал еще резче:
- Когда на фронте опять стало тяжко, нам все жарче охота биться трудом своим. А товарищу Сталину обещание? В мае мы слово свое с перевыполнением сдержали, и он нас похвалил. Как подняло нас всех слово его! А тут - накося! Из-за металла поджимайся, снижайся, - обида! Уж коли взлететь, так по-орлиному, а не по-куриному… Такого положения наша совесть не терпит, да и война не позволит!.. К новому, сорок третьему году обещали мы товарищу Сталину втрое больше танков фронту выдать, чем было намечено весной.
- И обязаны выдать! - раздался спокойный, веский голос главного конструктора Юрия Михайловича Костромина.
Сняв пиджак, он повесил его на спинку стула и остался в белоснежной украинской рубашке с пестрым красивым узором. Легкий ветерок чуть развевал его пышные волосы, которые уже начинали редеть с затылка. Пока он молча слушал других, его бледноватое бритое лицо с неяркими голубыми глазами принимало то задумчивое, то ироническое, то гневное выражение.
- Совершенно согласен с вами, Иван Степаныч, и с вами, Артем, - сказал Костромин. - Я вношу пожелание, товарищи, чтобы подобные вопросы, как сегодняшний, обсуждать нам как можно реже. К колоннам наших средних танков "ЛС" с осени прибавятся тяжелые танки. Это будет мощная, но не менее маневренная, чем и наш средний танк, боевая машина. Однако, невзирая на то, что мы будем выпускать и тяжелые танки, производственный процесс должен будет проходить в самые сжатые сроки. Для этого нам придется собрать весь наш военно-технический опыт и все наши возможности: готовится новое наступление труда, товарищи! К концу сорок второго года мы должны дать в три раза больше танков.
"Ну, обо мне теперь забыли! - ехидно думал Тербенев. - Интереснее тема нашлась, чем недоданный металл…"
И Алексей Никонович, быстро распрямив плечи, уселся поудобнее. За столом уже стало шумно. Сообщение Костромина вызвало целый поток вопросов, и Пермяков, как председатель, начал восстанавливать порядок.
"Эх, люди! - презрительно размышлял Алексей Никонович. - Вот уже налетели, льнут к Костромину, как мухи к меду!"
Но вот заговорил Пластунов, и Алексей Никонович весь превратился во внимание. Пластунов вначале кратко напомнил, как наступали своим трудом лесогорцы осенью 1941 года.
- Осенью сорок первого нам всем, товарищи, было чертовски трудно - ведь мы из заводов, производящих мирную продукцию, создавали военные заводы. Нам и сейчас будет чрезвычайно трудно.
Пластунов оглядел обращенные к нему лица и продолжал:
- Но теперь, товарищи, другая эпоха: мы здесь, в Лесогорске, создали для нашего труда как бы новую землю, уже иного сплава, то есть создали условия заводского производства военного времени. Значит, теперь мы наступать будем еще упорнее и шире! Мы можем не просто повысить план, мы можем, - Пластунов опять оглядел всех, - засыпать фронт танками! Но это значит, товарищи: ни одного дня успокоения и довольства собой. Иван Степаныч Лосев, по-моему, очень кстати напомнил об опасности прорыва. Как многие тяжелые болезни, опасность прорыва имеет свой, так сказать, инкубационный период… и очень важно во-время нащупать его. Как вы думаете, Алексей Никоныч? - и Пластунов иронически посмотрел на Тербенева.
Алексей Никонович только беспомощно развел руками чувствуя, как жалкая улыбочка дергает его губы.
"Нет, этот ничего не забудет, у него каждое лыко в строку! - подумал Тербенев. - А наш уважаемый директор просто по-свински ведет себя по отношению ко мне. Небось, когда меня заместителем выдвигал, какие разговоры вел: "Конечно, пока освоишься, Алексей, будем тебе по-отцовски помогать". А сейчас сидит, молчит, как истукан… вот тебе и "по-отцовски"!
На совещании и другим досталось за разного рода "зевки" и недоделки, но Алексею Никоновичу от этого не стало легче. Обида на Пластунова и на директора все сильнее разгоралась в нем. Уже ничего не слыша и не понимая, он тоскливо, как в плену, томился на своем месте около директорского стола и жаждал только одного: скорее, скорее бы все кончилось!
После заседания он догнал директора и пошел с ним рядом. Пермяков шагал широко и быстро, нимало не заботясь о том, может ли итти с ним в ногу человек среднего роста.
"Вымахнет же этакий верзила!" - злобился про себя Тербенев, стараясь поспеть за директором.
- Удивительно мне, Михаил Васильич, очень удивительно видеть ваше теперешнее отношение ко мне, - торопливо говорил Тербенев. - Я ждал, Михаил Васильич, что вы меня хоть чем-то поддержите, а то ведь я остался совершенно в одиночестве.
Директор продолжал молчать.
- Я работаю как умею. Я еще молод. Мне обещали помогать, а между тем…
- И помоложе тебя люди есть! - усмехнулся директор, кивая вслед двум подросткам в замасленных комбинезонах. - Два года назад этот народец ходил в школу, а теперь мы их к станкам поставили. И с них, сам знаешь, всерьез спрашиваем. А ты прибедняешься!
Поднявшись по лестнице и открыв дверь своей квартиры, Тербенев вспомнил неприятную историю с ключом от квартиры художника Ракитного.
"Вот еще не было печали! - и он скрипнул зубами от досады. - Придется найти этот проклятый ключ!.."
Ключ от квартиры художника Ракитного передал Игорю Артем Сбоев.
- На, получай свою драгоценность. Пришлось Алексею Никонычу попотеть, а ключ все-таки найти. Зато урок: в другой раз не станет терять.
Под вечер оба Игоря подошли к небольшому рубленому дому художника Ракитного.
Едва вошли они в полутемную переднюю, как услышали из-за наглухо запертых дверей комнаты чей-то звучный спокойный голос.
- Кто это там? - прошептал пораженный севастополец.
- Да это радио! - засмеялся Чувилев и с силой дернул дверь к себе.
Из пропыленного, висящего на стене черного диска звучно раздавался знакомый баритональный бас диктора:
- "В течение 31 июля наши войска вели бои в районах Клетская, Цымлянская, южнее и юго-восточнее Батайска…"
- Это Ракитный уезжал и забыл радио выключить! - прошептал Игорь Семенов. - Чудно́: слушать было некому, а радио работало себе да обо всем рассказывало!
- Игорь! - обратился к товарищу Чувилев, спеша отвлечь его от тяжелой сводки. - Давай наведем здесь порядок, а?
Друзья распахнули окна и двери, радуясь посвистыванию сквознячков, золотым пятнам солнца, звукам людских голосов и тарахтению машин, доносящимся с заводского шоссе.
Не жалея сил, они принялись мести и отовсюду выбивать слежавшуюся пыль. Оба то и дело чихали, валились от смеха на широкую тахту в мастерской, потом принимались выбивать из нее пыль, опять чихали и опять хохотали. В пустой мастерской, на большом шкафу, лежали крепко перевязанные папки.
- Это все картины Петровича, - важно пояснил севастополец.
Поставив стул на стул, он полез с тряпкой и смахнул тучу пыли.