Они увидели, как к трибуне шел бригадир Михаил Автономов, который недавно завоевал переходящее красное знамя гвардейской дивизии. Рядом с ним шагали Игорь Чувилев и Юрий Панков, лучшие стахановцы среди самых молодых рабочих завода, и еще кое-кто.
Нечпорук посторонился, когда на трибуну поднялись Игорь и Юрий. Он представил себе, как сейчас орудует у своей печи Василий Лузин, которому уже пророчат в недалеком будущем переходящее знамя дивизии.
Нечпорук теперь понимал, что иначе и быть не может, что время пришло быстрое, "как самолет", что славу зарабатывают все новые и новые мастера.
…Дмитрий Никитич получил слово после Пермякова. Он напомнил всем, как невиданно быстро построены были новые цехи: мартеновский, термический, артиллерийский, сборочный, как переоборудованы старые, как в невиданно короткие в мировой технологии сроки была подготовлена дорога единой воли - поток! Все, что знал Пластунов о лесогорцах, подытоживалось работой этих месяцев. Парторг обвел взглядом лица в передних рядах и сказал не громко, но твердо:
- Все это сделали мы, рядовые советские люди, все, что есть в нас лучшего, высокочеловеческого, все, что есть сталинского, мы вложили в этот наш общий труд, и вы увидите потом, что мы можем сделать и еще больше! Дорогие мои товарищи, люди славного Лесогорского завода! Вспомним самые черные дни нашей жизни, которые мы переживали не так давно - и устояли! Пока идет война, тяжелые дни могут возвращаться, еще много страданий и крови и жертв ожидает нас, - но мы устоим! Мы все мастера-оружейники нашего великого фронта, мы боремся и работаем, чтобы скорее вернулся мир на землю, и мы увидим нашу победу. Многие из нас, оглянувшись назад, на пройденный нами путь войны, спросят себя: после всего этого есть ли на свете что-нибудь такое, чего мы могли бы еще страшиться? Нет, решительно ничего!
Когда аплодисменты после речи Пластунова стали затихать, в плотно стоящей толпе возникло движение: кого-то пропускали вперед, к трибуне, уже слышались слова:
- Раненого, раненого пропустите!
К трибуне пробирался высокий человек в военном полушубке, левый рукав которого был засунут в карман. На худом лице с темнобурыми пятнами обмороженной кожи напряженно горели голубые, глубоко запавшие глаза. Когда военный поднялся на трибуну и снял шапку, все увидели седые волосы, белые, как снежная осыпь. Только на лице упрямо золотились густые колосья бровей.
Юра Панков вдруг вскрикнул тонким, детским голосом:
- Сережа!.. Сереженька!..
Зина Невьянцева, еле переводя дыхание, прибежала в цех и бросилась Тане на шею:
- Просись сейчас же на митинг! Твой Сергей приехал! С трибуны выступает, рассказывает, как его танк немцы сожгли, как он потом спасся… Таня… фу ты… упадет сейчас… Батюшки, что я наделала! Девушки, воды, воды! Выпей!.. Ну, все в порядке, от радости не умирают… Идем!
- …Фашистский термитный снаряд сжег мой танк, а у нас в Лесогорске взамен этого танка сделают тысячу новых, превосходных танков…
- Сделаем! - прогремело в цехе. - Сделаем!
- Мы уничтожаем фашистов, они огрызаются пулями и минами (Сергей тронул свой пустой рукав), но им не поранить, не убить души русского, советского человека! Она стальной, несгораемой показала себя, душа советского бойца! Вот я вернулся в мой родной Лесогорск, к грозным трудовым огням, но не для того, чтобы отдыхать, а чтобы работать вместе с вами. Я не могу драться в танке, но из битвы не выйду, пока сердце мое бьется. Командование меня назначило приемщиком танков и начальником танковых эшелонов, которые мы будем отправлять на фронт…
Таня шла на митинг, не видя дороги, встречных людей.
Она не помнила, кто помог ей добраться до трибуны. Она подняла глаза - и будто погрузилась всей душой в голубое сияние его взгляда…
Стрелка, между тем, подходила к восьми часам.
- Скоро уже… вот сейчас… - невольно прошептал Юрий Михайлович и посмотрел на кучу людей, работающих вокруг головного танка на первом конвейере.
Люди работали почти бесшумно, и в скупости движений каждого из них видна была крепкая и стройная согласованность действий и манеры работать. Чем ближе к восьми подвигалась стрелка, тем ревнивее Юрий Михайлович следил за каждым жестом, поворотом голов, рук сборщиков конвейера номер первый. Его связь с ними была такой же глубокой и требовательной, как кровная связь братьев между собой. Только успел он это подумать, как бригадир выпрямился, взмахнул рукой, пронзительно свистнул и последним отошел от танка. Часы показывали без двух восемь. Ворота распахнулись, и желтые солнечные снега вспыхнули навстречу белому корпусу танка. Ударили в колокол, и, словно разбуженный этим гулким звуком, танк тяжко вздрогнул и двинулся к выходу. На пороге он вздыбился и, высоко качнувшись, как сухопутный корабль, выкатился на снежную заводскую площадь.
- Восемь часов! Здорово наши ро́бят! - довольно выкрикнул Михаил Васильевич.
А танк уже развернулся и, взрывая гусеницами сухой, слежавшийся снег, прошелся по кругу.
- Восьмерку! Сделайте восьмерку! - крикнул Юрий Михайлович и почему-то хлопнул в ладоши.
С неожиданной легкостью машина повернулась своим многотонным бронированным телом и вывела на снегу два взрыхленных эллипса. Кругом захлопали и заставили еще раз повторить "восьмерку". Потом машина взревела и, будто не в силах долее сдерживать грозное свое нетерпение, опять вздыбилась - и пошла, пошла, понеслась вперед среди голубых снежных вихрей. Танк уже скрылся за поворотом и, наверное, уже пересекал ближайшие перелески и лога, а люди все смотрели вслед, словно еще видели его. Он грохотал где-то, удаляясь, потом залязгал неподалеку, и скоро его бронированная башня опять поднялась над придорожными сугробами.
- Идет, идет! - радостно закричали десятки голосов.
Танк серии "ЛС" конструкции Юрия Костромина начал свою жизнь.
Люди смотрели на белую броневую башню, на белые дула орудий, на гусеницы, на широкие борта, над ними, смотрели и жмурились от солнца и, улыбаясь, кивали мчащейся машине, как живому существу. В каждом человеке, стоящем здесь, жила та сила, что создала этого рвущегося вперед стального мстителя. Это была не только сила разума и трудового мастерства, но и сила сопротивления. Сквозь кровь, сквозь ужасы воспоминаний и страданий тех, кто, лишившись дома, попал сюда, в северные уральские леса, сквозь горе и потери, поражающие сердце повсеместно, пробилась, встала во весь свой исполинский рост эта всенародная сила сопротивления нашествию, разрушению, черной тьме насилия. Она была одновременно юная, пылающая жаркой кровью, как румянец девушки, она была и древняя, исконная сила, как русские просторы и певучая русская речь. Ею же, этой неиссякаемой, гибкой, веселой, как русская сметка, силой, казалось, кипел сам голубой морозный воздух, в котором звонко раздавались голоса, разговоры и перекрестные шутки.
Белая могучая машина возвращалась уже после десятого круга. Иван Степанович Лосев, вдоволь насмотревшись, направился наконец домой.
- Хороша получилась штучка! - кивая в сторону опять умчавшегося танка, сказал он Пермякову. - Крепко, насмерть достанется от нее фашистской мрази, узнает, чем дальше, тем круче, какая она есть, Россия-то наша!..
Десятого марта 1942 года, за пять дней до назначенного Наркоматом Обороны срока, первый состав лесогорских танков отправился на фронт.
Время было под вечер. Весь день таяло, светило солнце, и предвесенний свет и тепло еще бродили в воздухе и ликовали в зарумянившемся, подернутом хрустальной пленкой высоком небе.
Уже все напутственные слова были сказаны, и машинист в боевой готовности смотрел из окна.
- Ну! - сказал Михаил Васильевич. - Все готово. Езжайте!
Поезд тронулся.
- Счастливый путь!
Полетели в воздух шапки, замелькали руки. Оркестр грянул "Ворошиловский марш".
Таня с Сергеем стояли на площадке головного вагона, а за ними тянулись десятки открытых платформ, где под брезентами стояли новые танки. Они стояли, будто напрягшись своими стальными телами, мощные средние танки "ЛС". Дула их пушек, как руки, занесенные для беспощадного удара мести, были направлены на запад, где кровавым пожаром заходило солнце.
Когда поезд обогнул окраину поселка, около длинного двухэтажного здания детского комбината что-то весело засверкало, загорелось золотым полымем.
- Что это там? - всматриваясь, спросил Сергей.
- А! - засмеялась Таня. - Это, наверно, дедушка Тимофей-сундучник мастерит для ребят домик с золотой крышей!
Несколько пластин веселой сундучной жести, покрытые фольгой, разложенные на крыше сарайчика, сушились на ветерке. И было видно, как внизу мирно постукивал топором дедушка Тимофей и янтарно-желтые доски словно приплясывали в его быстрых, искусных руках. Ребячья толпа, пестрея красными, зелеными, желтыми шапочками, смотрела на его работу с восторженным интересом, жадно ожидая минуты, когда можно будет своими руками начать строить домик с золотой крышей.
Ребятишки подняли свои шапчонки, захлопали в ладоши, закричали звонкими голосами, как скворцы.
- Вот оно! Будущее! - сказал Сергей и ответно помахал им своей краснозвездной ушанкой.
Промелькнули последние домики слободки, и Лесогорский завод остался позади. Теперь поезд шел лесом. В глубине мохнатых елей уже сгущалась тьма, темнело небо. Грязносизая туча, наливаясь холодной тяжестью, ползла с запада. Резкий, мглистый воздух мчался навстречу. Над потускневшими снегами завилась лохматая поземка, мешаясь с клочьями рваного паровозного дыма. Небо спускалось все ниже, а леса так почернели, как будто свет никогда не проникал в их черную, плотную глушь.