- И как знать, Михаил Васильич, - продолжал парторг, будто вглядываясь куда-то в даль, - как знать, может быть! Многие руководители и вообще заводские люди разных возрастов и специальностей переживали то же, что и вы, и также победили в этой борьбе с противоречиями и трудностями военного времени? Знаете, я часто думаю: только советская промышленность - тяжелая промышленность, еще следует добавить! - могла с честью выйти из этих испытаний. В самом деле, даже бегло обнять взором события, которые произошли за какие-нибудь полгода: великое переселение заводов на восток, перебазирование черной и цветной металлургии на новые места, все усиливающаяся работа ее для снабжения фронта, срабатывание многотысячных рабочих коллективов - да ведь все это совершенно невиданные явления в истории техники и промышленности, и не только нашей, но и международной!.. Гитлеровская шайка, конечно, рассчитывала, что эти сотни предприятий перестанут существовать…
- А мы им, фашистскому зверью, во какой кулак приготовили! - и Пермяков, не спеша собрав сильные пальцы, тряхнул своим тяжелым, как гиря, кулаком.
- Такого удара "гитлеровские дурачки" никак не ожидали… и смотрите, как ясно сознают это все, начиная, скажем, с Ивана Лосева и кончая такой заводской "зеленью", как Игорь Чувилев и его товарищи.
- Еще бы, Дмитрий Никитич, еще бы! Да и взять экономику нашего завода - интересные данные! Мы обогатились новой техникой, новыми, замечательными работниками, производственная мощность наша, естественно, возросла…
- Берите шире, Михаил Васильич! В истории Великой Отечественной войны эпоха перебазирования промышленности займет одно из почетных мест! - оживленно подхватил Пластунов.
Оба начали вспоминать многие необычайные случаи из жизни Лесогорского завода за последние месяцы, и Михаил Васильевич не однажды гордо усмехался про себя, а под конец сказал:
- В такое время, Дмитрий Никитич, особенно глубоко узнаешь цену человеку… Я вот опять о своем: уж как недостает мне Николая Петровича, так и вызвал бы его из Москвы!
- Но как его вызовешь, если наркомат держит в своем распоряжении… Да, Михаил Васильич, о заместителе вашем приходится теперь думать всерьез. Что ж, значит, остановимся на Тербеневе?
- Тербенева знаю. Я было даже приглядывался к нему тогда… осенью. Вот, значит, как судьба выпала. Ладно, попробуем.
* * *
- А тебе письмо, дочка! - весело встретила Таню мать. - С оказией пришло.
Таня схватила конверт и только хотела было запереть за собой дверь комнаты, чтобы, как всегда, остаться наедине с письмом, как в глаза ей бросился незнакомый почерк на конверте. Она тихонько вскрикнула, вскрыла конверт и прочла одним залпом, не дыша:
"Дорогая Татьяна Ивановна, лично я с вами незнаком, но Сергей много мне рассказывал о Вас. Мужайтесь, держитесь!.. Ваш муж, Сергей Алексеевич Панков, 20 января 1942 года погиб смертью храбрых. Я видел, как его танк запылал от фашистского снаряда. Сергея в тот вечер мы не дождались. Не увидел я его и в полевом госпитале… У нас с Сергеем было обоюдно условлено - на случай несчастья подать весть семье товарища. Проездом в отпуск, в Сибирь, буду на вашей станции, где и оставлю это письмо. Потеря Ваша невозвратима, но знайте: Ваш муж бесстрашно и гордо дрался с лютыми врагами нашей Родины и дорого отдал свою жизнь - в том бою он поджег два танка и истребил немалое число гитлеровских подлецов. Вас он очень крепко любил.
Уважающий Вас
Н и к о л а й К в а ш и н".
Письмо выпало из рук Тани. Ее охватила слабость, холодная до озноба, будто бешеный ветер распахнул двери и окна в черную ночь. Эта черная ночь с ледяным ознобом продолжалась и утром и в полдень и грозила стать беспросветной.
Таня каждый день читала письма Сергея и не могла оторваться от них. Исписанные мелким и четким почерком, эти открытки и клетчатые листочки из тетрадки таили в себе ту часть его жизни, которую никакая сила не могла отнять от Тани.
Вглядываясь в каждую букву, Таня представляла себе, как его большая, теплая рука выводила их, как складывала исписанные листочки в конверт. Он писал ей и видел эту маленькую комнату с пестрым диваном, где они так любили сидеть по вечерам. Вот эту большую синюю подушку с цветами подсолнуха Таня всегда подкладывала ему под локоть, когда у него ныли плечо и рука. Он так и звал эту подушку "подсолнушек". Перед этим овальным зеркалом Сергей однажды надел на Таню свою танкистскую фуражку с черным бархатным околышем и восторгался, как идет она Тане.
Вот здесь, около полки с книгами, они перечитывали вслух любимые книги, спорили, шутливо сердись и упрекая друг друга в разных "ересях". Сергей, например, терпеть не мог сказок Андерсена, а Таня любила их с детства. "Этот Ганс-Христиан - доморощенный философ и нытик, каких мало", - насмешливо говорил он. Те книги, на которых их вкусы сходились, они перечитывали, а порой, вспоминая дурачества школьных лет, гадали по книгам: "Что меня ожидает завтра, послезавтра? Пятая строка сверху или шестая снизу". Иногда из этого гадания получалась такая чепуха, что оба заливались хохотом. Он тоже где-то таился здесь, этот басовитый хохоток Сергея, он жил где-то, как скрытое милое волшебство…
Придя с завода, Таня запиралась в своей комнате, ревниво охраняя неприкосновенность этого заветного мирка. Если кто-нибудь из домашних заходил к ней, она смотрела нетерпеливо скорбными глазами, которые говорили: "Уходите, я хочу быть одна…"
Жизнь вокруг шла своим чередом. Была достроена еще одна заводская коробка - термический и пружинный цехи, их вводили в строй.
Тане приходилось высоко забираться по лестнице на железную колонну, что-то там выстукивать, завинчивать. И там она вспоминала, что теперь ей некому писать о том, как она сегодня работала, и некому там на фронте сказать: "Вот какая она, моя жена Таня! Работа горит у нее в руках!"
Таня чувствовала, что ее пальцы холодели, что ей трудно держать в руках массивный ключ с двумя рожками; так бы и закрыла она глаза, так бы и сидела, сидела неподвижно, застыв в молчании… Зачем ей все это, если ей некого ждать, если глаза ее никогда не увидят Сергея, - зачем? "Мне ничего не надо, мне все равно", - вяло и сумрачно думала Таня.
Но вот чья-то сильная рука коснулась ее плеча, и сердитый голос Артема произнес:
- О чем это вы замечтались здесь, на верхотурье? Нашли место!
Таня хотела было отрезать, что мечтать ей не о чем, но Артем продолжал так же сердито:
- Уж сколько дней работаете вы, Таня, как заведенная, без души!
- А что я… задание не выполняю? - обиделась Таня.
- Не в этом только дело, Таня.
- Тяжело мне…
- Ничего не поделаешь: у меня, к примеру, жизнь тоже далеко не малина!
Таня, украдкой взглянув на него, заметила, как осунулся Артем, хотя он держался попрежнему подтянуто.
Они пошли домой вместе. Артем начал рассказывать, что жизнь у него полетела "кувырком". После сумасбродного ухода Веры с работы они так крупно поговорили, что молодая жена ушла к родителям…
- Бывает, что и завернет иногда к нам, - она, видите ли, гуляет для здоровья! Все записочки мне оставляет: признай, мол, свою ошибку - "и все будет попрежнему…" А я за собой никакой ошибки не вижу, каяться мне не в чем.
Таня вздохнула и подумала вслух:
- Таким людям, как Вера, вообще жить легче.
- То-то и оно, что нет! - оживился Артем и даже почему-то перешел на шепот: - Старушка моя, да и я сам вижу, что Вера только храбрится. Дома ей скучно, и у мамаши ее характерец, что называется, семь пятниц на неделе: сегодня пожалеет, приласкает, а завтра булавки втыкать начнет.
Артем помолчал и добавил просительно:
- С вами, Таня, дружба у нее порвалась, и это ее удручает. Если бы вы с ней поговорили, а?
- Не знаю, Артем, - сказала Таня грустно, - сумею ли… Тяжело мне.
В тот вечер Юрий Михайлович пришел домой пораньше. Ксения Петровна прихворнула и теперь лежала, легонько охая и капризничая.
- Как нелепа жизнь! - вздыхала она, нюхая нашатырный спирт. - Ты слышишь меня, Юра?
- Да, мама.
- Наша Таня бродит сама не своя, побледнела, высохла вся… и все-таки хороша! И, боже мой, почему бы ей было не полюбить тебя, хорошего человека? Были бы вы вместе, были бы счастливы. А она только вышла замуж и вот уже мужа лишилась, несчастна, разбита… А возможность счастья была вот здесь, рядышком…
- Мама села на своего конька!
- Ну да, другого у меня и быть не может. Только и мечтаю об одном (голос ее задрожал), чтобы, уходя из этого мира, оставить тебя и Сережу счастливыми.
Потом она задремала. Сережу спал. Юрий Михайлович разложил на просторном столе свои расчеты и записи. Собственно говоря, все было решено, части и детали его нового серийного танка уже пущены в производство, но он после удачи стал еще более придирчив и беспокойно изучал все материалы, которые по его требованию посылались из Москвы и из области. Материалы, которые он получал, говорили ему о том, что, потеряв надежду на молниеносную войну, немцы будут искать новые средства, усиливать, совершенствовать свою броневую силу. Он был уверен, что в недалеком будущем придется встретиться с новыми немецкими танками, и потому ему хотелось, чтобы его "ЛС" скорее сошел с конвейера.
Юрию Михайловичу захотелось "помузицировать", но было уже поздно, да и в эти первые дни после несчастья в семье Лосевых он не брал скрипку в руки. Он стал читать стихи Маяковского: