До этого он неоднократно слыхал и читал, что все писатели - страстные охотники. Не может быть, чтобы Михайлов, если он настоящий писатель, был исключением из этого правила. Последний день Еремин выкроил для того, чтобы показать ему самые красивые места в районе. Они продолжали ездить из бригады в бригаду, с фермы на ферму, но Еремин с утра предупредил Александра, чтобы он вез их не кратчайшими дорогами, а теми, которые проходят опушками леса и лугом, где с камышовых озер сейчас снимались в отлет утки и гуси. Еремин видел, что все это Михайлову не могло не понравиться. В отличие от своей обычной малоподвижности, тот вел сейчас себя в машине неспокойно, бросался от одного окошка к другому, шумно вздыхал и часто просил Александра остановиться. А когда он стоял и смотрел вслед отлетающим стаям и вслушивался в их падающий с высоты прощальный стон, во взгляде его появлялось такое выражение, какое Еремин видел у него однажды на бригадном стане, когда они пели песни.
К вечеру Еремин решил, что он может наконец испытать свое средство.
- И поохотиться у нас, Сергей Иванович, - заговорил он, - как видите, есть где. За рекой у нас есть Утиное озеро, его за то и назвали Утиным, что утки там, как в заповеднике, живут. А в степи зимой на зайцев хорошая охота, на лис. До меня здесь, говорят, на волков облавы устраивали. Вы охотник? - с ожиданием посмотрел он на Михайлова.
- Нет, - смеющимися глазами встретил его взгляд Михайлов.
- Ну-у?! - удивился Еремин так искренне, что Михайлов засмеялся совсем уже громко.
- Вы, Иван Дмитриевич, - сказал он, - не первый так удивляетесь, я уже привык, что меня из-за этого и настоящим писателем не признают. Что же теперь делать, если у меня нет этой страсти? - Он пожал плечами. - А вы небось любите побродить с ружьишком?
- Нет.
- То есть как? - с сердитым недоумением взглянул на него своими серыми глазами Михайлов. - Вы же сказали, что вы охотник.
- Я этого не говорил, - покачал головой Еремин. Пришла очередь удивляться Михайлову:
- Вы в самом деле не охотник?
- В самом деле.
- Зачем же вы тогда расписывали прелести этого вашего… Утиного озера?
- Надо же мне, Сергей Иванович, чем-то вас завлечь, - улыбаясь, сказал Еремин.
Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. Внезапно Михайлов оборвал смех, и глаза его блеснули из-под шляпы на Еремина сердито.
- Вы меня, Иван Дмитриевич, больше не агитируйте. Не нужно меня агитировать, хорошо? Если бы сейчас вы и захотели прогнать меня из района - я все равно не уеду.
Наутро Еремин сидел в райкоме за столом, разбирал стопку накопившихся за время его недельного отсутствия бумаг, выслушивал людей, отвечал на телефонные звонки, которые, по словам помощника, вдруг сразу посыпались, будто где-то плотину прорвало. Помощник сказал Еремину, что за все эти семь дней только изредка раздавался звонок в его кабинете, а сейчас все так сразу и раззвонились, будто обрадовались, что первый секретарь - в райкоме.
И лишь к полудню, когда схлынул поток посетителей и смолкли звонки, - видимо, все сотрудники в областных учреждениях ушли на обед, - Еремин наконец улучил время склониться над письмами и жалобами, которых за время его отлучки тоже набралось немало.
Он только что поставил подпись под ответным письмом на жалобу учительницы из станицы Бирючинской, которая обвиняла сельсовет в невнимательном отношении к школе, и, бросив рассеянный взгляд в окно, сквозь рогатку ветвей клена увидел остановившийся на улице газик-вездеход, такой же, как в райкоме. Из-под брезентового тента вылез мужчина в темном плаще, в шляпе и направился к райкому. И лишь когда уже в другом окне совсем, близко промелькнул профиль его смуглого лица с широкой бровью и с крупным, хорошей формы лбом, которого не могла спрятать шляпа, Еремин сообразил, что это Тарасов.
Еремин вышел из-за стола и остановился лицом к двери, невольно подтягиваясь и чувствуя, как вздрогнула и привычно напряглась в нем знакомая струнка. Тарасов был для Еремина не только секретарем обкома. И, стоя посредине комнаты в ожидании, когда откроется дверь, он даже не заметил, как руки его сами собой легли по швам.
Должно быть, и Тарасову, как только он открыл дверь и окинул взглядом фигуру Еремина, все это сразу стало понятно, потому что глаза его понимающе засмеялись.
- Вольно, секретарь райкома Еремин, вольно. Кажется, мы с вами давно уже живем не по воинскому уставу.
И сказано это было так, что и Еремин рассмеялся.
- Все равно солдаты, - ответил он в том же тоне.
- Это что же, каждый год у вас здесь такая осень? - пожимая руку Еремина и взглянув на ярко освещенные солнцем окна, спросил Тарасов.
- Не всегда, но вот уже второй год, - не вполне разделяя его восхищение, ответил Еремин.
- Отличная осень, кольцовская осень, - снимая шляпу и плащ и доставая из кармана какую-то свернутую в трубку мягкую красную папку, сказал Тарасов.
- Из-за нее мы и посеяли почти на месяц позднее, - напомнил Еремин.
- Но зато и всходы озимых у вас не те, что у ваших соседей, - возразил Тарасов. - Поля - как межа разделила… Признаюсь, я тогда поторопился со своим вопросом о сроках сева.
- Урожай покажет… - осторожно сказал Еремин.
- Да вы, оказывается, дипломат, - усмехнулся Тарасов, - чего, между прочим, по вашей докладной совсем не заметно. Скорее наоборот.
Только теперь Еремин догадался, что свернутая в трубку красная папка в руке у Тарасова и есть та самая злополучная докладная записка, которая так долго пролежала сначала в обкоме, а потом в областном управлении сельского хозяйства.
- Вот теперь я могу сказать, что и не только в принципе согласен с вами, - присаживаясь к небольшому столику, приставленному к письменному столу Еремина, и раскрывая папку, сказал Тарасов. - Прочитали мы ее и в обкоме и облисполкоме. И должен сказать, что, хотя вы, товарищ Еремин, писали только о своем районе, это немало подскажет нам и для всей области.
Еремин не был тщеславным человеком, но услышать эти слова ему было приятно. И чтобы скрыть краску невольного удовольствия, он, сидя по другую сторону столика, против Тарасова, наклонил голову.
- С планированием сельского хозяйства у нас в области, а может быть и не только в одной области, действительно как в старой басне: одна отрасль рвется в небо, другая - в воду и так далее. Вы правильно пишете: вместо того чтобы взаимно подкреплять друг друга и быстрее развиваться, такие, например, отрасли, как полеводство, животноводство и овощеводство, скорее заглушают одна другую. И если посмотреть в отдельности, то каждая из этих отраслей планируется как будто правильно. Люди в планирующих организациях сидят честные, и думают они о том же, о чем думаем и мы с вами: чтобы народ получил больше хлеба, мяса, овощей. Но думают они как-то однобоко, каждый за своим столом, в своем кабинете, в келье, и в итоге мы недополучаем сравнительно с нашими возможностями сотни и сотни тысяч тонн хлеба, мяса и овощей. Думают главным образом в русле отраслевого, а не…
- Комплексного планирования, - не удержался Еремин.
- Да, взаимодействие, так сказать, всех отраслей, ну, и если прибегать к вашим эпитетам, оркестр, что ли.
- Но комплексное планирование не только в масштабе области, а и в масштабе района.
- И колхозов! - немедленно согласился Тарасов. - Дать возможность в наивыгоднейшем направлении развивать хозяйство. Но не слишком ли вы ополчаетесь на яровую пшеницу? - остро и как-то выжидающе посмотрел он на Еремина. - Прямо раскаленные стрелы мечете. И "навязывают", "насильственно внедряют", и "заведомо обрекают" и "ничтоже сумняшеся", и каких только нет выражений! Что ни слово - заноза, не докладная записка, а монолог Чацкого. Сарказм! Издевка! И все против яровой. А признайтесь, сами-то вы небось хлеб, как и я, из яровой предпочитаете? Придавишь буханку рукой, а она опять вверх. Как с пружинкой.
- У нас из яровой хлеб не пекут, - сумрачно возразил Еремин.
- Неужели? - сожалеюще спросил Тарасов. - И не пекли?
- Нет, пекли. Когда яровой в районе вдвое меньше сеяли.
- Это какая-то египетская загадка! - У Тарасова сердито разлетелись брови.
- Все очень просто, - серьезно ответил Еремин. - Раньше в области яровой сеяли не меньше, а, пожалуй, даже больше, чем теперь, но внедряли ее главным образом в тех районах, где она росла. В нашем районе, например, ее почти не планировали. А планировали озимую, и непременно по парам. И те районы были с урожаем, кто сеял яровую, и те, кто озимую. Ездили друг к другу и обменивали озимую на яровую. И у нас пекли вот этот самый хлеб, - Еремин показал рукой. - Теперь же почему-то для каждого района установили стандартную пропорцию полей озимых и яровых. Вот и не можем выйти из средней невысокой урожайности. Яровая удается только раз в пять-шесть лет, в особо выдающийся год. Сокращают площадь паров, а сокращаются пары - падает и урожайность. Не на яровую я обрушился, товарищ Тарасов, я сам люблю, чтобы хлеб - вот такой, - он снова показал рукой над столом, - а на тех, кто составляет планы с повязкой на глазах. Вы напрасно вспомнили Чацкого.
Тарасов смотрел на него и улыбался. Еремина смутила эта улыбка, и он остановился.