- Нет, - резко ответила мама, - говорить мне с вами не хочется.
Ваоныча почему-то даже обрадовал такой ответ. Шагнув вперед, он прижал к сердцу ладонь.
- Я очень понимаю ваше состояние, поэтому и пришел, чтобы объяснить…
- Пришел, так и объясняй, - разрешила Елена Карповна. - Ничего, говори при всех. Напакостил на весь белый свет, ну и объясняй всем. - Она стояла против сына, большая, грозная, и ждала.
Ваоныч отнял руку от груди и плавно отвел ее в сторону, словно удивляясь, как это так получилось, что у него требуют объяснения. Большие его губы скривились, и Володя испуганно подумал, что Ваоныч сейчас громко, на весь двор, заплачет, и очень удивился, услыхав его спокойный и даже чуть насмешливый голос:
- Я и сам в недоумении оказался, прочитав статью, подписанную научным сотрудником…
- Твоей женой, - подсказала Елена Карповна.
- Какое это имеет значение? У нее свое мнение, с которым надо считаться и уважать… Или хотя бы узнать его…
- Ты хочешь сказать, что ничего не знал?
И снова, прижав ладонь к сердцу, Ваоныч объяснил:
- Знал, конечно. Но не мог же я грубо вмешиваться…
- Вот как? - раздался ясный мамин голос. - Деликатно отошел в сторонку? Знаете, как называется такая деликатность? Предательство!
Володя увидел, как вспыхнуло ее лицо, и понял, что мама рассердилась и сейчас Ваонычу будет очень плохо. И еще он увидел, что большой и сильный Хорошун, услыхав возмущенный мамин голос, с шумом втянул воздух для могучего вздоха.
- Вот как это называется, - продолжала мама. - Значит, если вы увидите, что над произведением искусства занесли топор, вы не станете вмешиваться? Ведь у этого, который с топором, тоже есть какое-то свое мнение. Иначе бы он не взялся за топор. И это мнение вы тоже призываете уважать? Так вас надо понимать? И вы пришли сказать нам об этом? - Тут она услыхала тяжкий Хорошунов вздох и, обернувшись, недобро усмехнулась: - Ох уж эти мне равнодушные любители тихой жизни!
- Давай, давай, - отозвался Хорошун. - Я уж привык… Только ты ко мне этого волосатого не прилепляй. Не надо мне. Я - сам по себе…
- А мне всегда казалось, - сказал Снежков, тоже вышедший на крыльцо, - что должность ваша обязывает именно вмешиваться во все, что касается искусства. И даже, если надо, грубо вмешиваться. Сюсюкать тут просто преступно.
И Ваоныч тоже поклонился Снежкову.
- Должность моя обязывает воздерживаться от крайних мер.
- Нет! - воскликнул Снежков. - Я не о той должности говорю, где вы два раза в месяц в ведомости расписываетесь. Я как о художнике о вас говорю. Равнодушных художников не бывает. Не должно быть. Или он равнодушный, или он художник.
- Значит, считаешь, что ты такой большой начальник? - спросила Елена Карповна.
Ваоныч неохотно ответил:
- Не такой уж большой. Но все же секретарь Союза художников. - Подумал и добавил: - Творческого союза.
Еления долго не отвечала. Бросив папиросу в траву, она спросила:
- И ты считаешь, что этот творческий, ответственный пост дает тебе право не иметь собственного мнения?
- Нет, не совсем так. Я считаю, что должен поддерживать мнение всей организации.
- Но свое-то мнение у тебя есть? - настаивала Елена Карповна.
У Ваоныча был такой вид, словно ему велят доесть какой-то вчерашний осточертевший суп. Приходится давиться, но глотать.
Посмотрев, как он "глотает", Еления невесело усмехнулась:
- На безответственность похожа твоя ответственность.
Ваоныч поморщился, но проглотил и это.
После этого наступила тишина, только и слышно, как Тая, сидя на травке у корыта, плещет водой и что-то тихонько напевает. А солнце уже повисло над самыми крышами, и все кругом тревожно порозовело, и окна в домах вспыхнули, как факелы. В душной тишине тяжело прозвучал голос Снежкова:
Все кипит - мир стоит на ноже…
Тут же, сбоку от жизненной спешки,
Плотно сели на линию "же"
Изолированные пешки…
- Это вы верно! - одобрительно заметила Елена Карповна. - Хорошо сказали.
- Я не помню, чьи это стихи, - признался Снежков.
- Да это и не имеет значения, - сказала мама, - Написал поэт, настоящий художник.
Володе стихи тоже очень понравились, и он повторил их - звонко, на весь двор.
- Ну, это уж, знаете, - прошипел Ваоныч и для чего-то пробежал по двору к забору и обратно. Темные его волосы дымно метались над головой. Глаза блестели. Вернувшись к крыльцу, он выкрикнул тонким голосом: - И это говорите вы?!
- И другие скажут. Дождешься, - прогудела Елена Карповна.
- Я думал, вы - веселые люди, - сказал Хорошун, поднимаясь. - А веселье-то у вас выходит с подковыркой. - Он очень обиделся на линию "же", тем более, в шахматы он не играл и не знал, что это за линия. Но что такое пешки, он знал. - Это, значит, по-вашему, я - пешка? Это у вас про меня такое мнение…
- Нельзя отгораживаться от жизни, - по-прежнему строго сказала мама. - Когда, наконец, ты это поймешь?
Но Хорошун, не слушая, направился к калитке и, проходя мимо Ваоныча, проговорил:
- Пошли, друг.
Не получив ответа, он скрылся за калиткой.
- Нехорошо, обидел человека. - И Снежков бросился догонять Хорошуна. - Я сейчас вернусь! - крикнул он, взмахнув рукой.
ЗНОЙНЫЙ ВЕЧЕР
Из Союза художников Снежков позвонил в типографию и сказал Валентине Владимировне, что зайдет за ней, как они и уговорились, после работы. Перевалил за полдень душный, знойный день, пожалуй, слишком знойный для начала июня. Приближался обеденный перерыв, но есть не хотелось, и Валентина решила, что бутылка кефира из холодильника - сейчас самая подходящая еда.
Она спустилась на первый этаж. По огромному печатному цеху гуляли знойные сквозняки. Оглушительный гул ротационных машин поглощал все остальные звуки. Здесь все-таки было прохладнее, чем наверху, в ее месткомовском кабинете.
Дверь в стереотипную, как и все двери в типографии, была нараспашку. Здесь было особенно жарко от электрических печей, где в котлах плавился металл, и от самого Остывающего, тускло поблескивающего металла. Из-под пресса, куда только что заложили листы мокрого картона для матрицы, струился густой пар.
Склонившись над блестящим полуцилиндром только что отлитого стереотипа, Хорошун придирчиво и сосредоточенно разглядывал его. Нисколько сейчас не походил он на того добродушного смешливого увальня, каким бывал всегда и везде до самого последнего времени. Увидав Валентину Владимировну, он оторвался от своего занятия, скинул рукавицы и бросил их около остывающего стереотипа.
- О, пришла! - воскликнул Хорошун с какой-то особой радостью. - А я уж и заскучал. Вот, думаю, не приболела ли…
Не понимая, отчего это он так обрадовался ее появлению, Валентина Владимировна сказала:
- И я заскучала, вот и пришла. Ну, как вы тут?
- Да вроде нормально. Трудимся, а кончим работу, культурно отдыхаем, - ответил Хорошун с подчеркнутым каким-то ликованием.
В это время затрещал звонок, и Валентина Владимировна так и не успела понять причины необычайного ликования Хорошуна, а он не спешил с объявлением. Подозвав своего помощника, он попросил взять для него обед и бутылку кефира. Помощник - парень еще моложе своего начальника, но такой же сильный и здоровый - почтительно осведомился:
- Вам как всегда, дядя Петя?
Никогда прежде Валентина Владимировна не замечала такой почтительности и, когда парень вышел, она спросила:
- Дядя Петя - это ты, выходит?
- Выходит, я, - радостно согласился Хорошун.
Тогда Валентина Владимировна потребовала объяснить ей, как это вдруг Хорошун сделался "дядей".
- Начальник я все-таки, - ответил Хорошун, торжествующе потрясая кулаком. - Почитает.
- Прежде-то не так почитал и дядей не называл.
- А это потому, что я ему и ТАМ начальник, - сообщил Хорошун с особым значением и для чего-то при этом подняв указательный палец к потолку.
- Ничего не понимаю. ТАМ - это где?
Тогда Хорошун, нисколько не скрывая своего простодушного ликования, все рассказал несколько ошеломленной Валентине Владимировне. С недавних пор он вступил в городскую секцию бокса. Его сила и его способности сразу возвысили Хорошуна над всеми начинающими боксерами. К нему приставили лучших наставников, и уж эти наставники стараются, гоняют его до таких соленых потов, что даже врач вмешивается и требует передышки.
- Они там говорят: талант в меня заложен.
- Талант, - проговорила Валентина Владимировна. - Ну, не знаю…
- А ты не сомневайся.
- Да ни в чем я не сомневаюсь. Ты, знаешь что, ты только не зазнавайся. Вот я замечаю, уже занесло тебя, "дядя Петя".
- Так это он меня уважает! - воскликнул Хорошун. - Он, этот парнишка, вместе со мной занимается. А я у них, в группе начинающих, староста. Да я ничего такого не допущу, чтобы возноситься. А насчет таланта, это я для тебя специально, а то все у вас там меня пешкой посчитали. И даже лежебоком. А Вовка так просто богатырем обозвал, Ильей Муромцем. Ну, я и решил доказать…
- Так это Володя тебя уговорил совершить доказательство такое?
- Он! - Хорошун прямо зашелся от смеха. - Он, Вовка. А ты что подумала?.. Твоя агитация меня проняла? Ты как решила…
Но скоро он притих, увидев, что Валентина Владимировна ничуть не смущена его признанием, а совсем наоборот, сама вроде над ним же и посмеивается. Не поняла, что ли?
- Вовка это меня, - повторил он. - Вовка. А ты подумала…
- Доказать-то кому ты захотел?