Десятки тысяч гектаров в границах одного комбината! Сколько же, в таком случае, пашни, сенокосов, лесных делян, сколько первозданной, дарованной людям красоты пустили в потраву карьеры в масштабах всей страны?
Оказалось, профессор не располагает такими данными, возможно, подобного погектарного учета не ведется вообще. И все же я получил представление о размахе открытых разработок, когда Дубынин сообщил мне, что в настоящее время с помощью этого способа у нас добывается четвертая часть каменного угля, две трети железной руды, половина горно-химического сырья и все неметаллические ископаемые и строительные материалы.
- При этом нужно иметь в виду объемы: страна ежегодно извлекает из недр земли больше миллиарда тонн одних лишь твердых веществ. Конечно, это в общей сложности: и открытым способом и в шахтах. Но ведь - миллиард тонн! Миллиард, не считая нефти! Ежегодно!
Он помолчал, давая мне время осмыслить сказанное, потом придвинул поближе к себе газету, пошарил глазами по колонкам статьи.
- А теперь посмотрите, что здесь пропагандируют орджоникидзевцы.
Ткнул пальцем в один из абзацев, принялся читать вслух:
"Внедрение карьерной добычи марганцевой руды помогло решить одну из важнейших проблем - ликвидировать тяжелый подземный труд. В 1974 году у нас закрылась последняя рудная шахта…"
Посмотрел на меня с упреком, точно это мне принадлежали процитированные строчки, буркнул:
- Закрыли последнюю шахту и радуются: ликвидировали тяжелый подземный труд.
- Но это же истина: подземный труд - тяжелый труд!
- Правильно, это истина. Точно так, как и дешевизна карьерного способа. Поэтому-то всякий раз, когда заходит речь о негативной стороне этого способа - о разрушении природы, сторонники карьеров прикрываются утешением: неизбежные издержки производства. Зато, дескать, открытый способ улучшает условия труда, резко повышает его производительность, удешевляет добычу.
- Прямо скажем, весьма весомые аргументы. Несли поместить на одну чашу весов их, а на вторую - это…
Я кивнул на фотографии.
- Думаете, с одним этим оружием, - улыбнулся он, - мы бы рискнули "поднять восстание", как вы это называете?
Я молча ждал продолжения. Дубынин спросил:
- Приходилось спускаться в шахту?
Я рассказал об Анжеро-Судженске.
- После таких впечатлений, - согласился он, - карьерная добыча, конечно, покажется благом. Но все дело в том, что этим вашим впечатлениям, как и всем аргументам, теперь имеется возможность противопоставить не только фотографии, не только эмоции по поводу гибнущей природы, хотя это также чрезвычайно весомо, а следующий факт: мы нашли пути ликвидации тяжелого подземного труда на месте, то есть прямо там, под землей, в шахте. И добились того, что подземная добыча не уступает по своей производительности открытой. И она будет дешевле, чем открытая. Дешевле, понимаете?
Он смотрел на меня пристальным, изучающим взглядом, словно проверял, оценил ли я в должной мере значение сказанного им.
- Даже на первом этапе, - счел он необходимым добавить, - на первых шагах нам удалось снизить себестоимость добычи руды в два раза.
Я вспомнил о тех глыбах, какие были у меня за пазухой, когда шел сюда: от них не осталось и следа.
И тут произошло нечто, поставившее меня в тупик.
- Прониклись? - спросил мой собеседник с неожиданной для меня горькой усмешкой.
- Проникся, - подтвердил я в недоумении.
- А теперь я вас разочарую: руководители да и весь коллектив рудника, где мы поставили свой эксперимент, вовсе даже не обрадовались небывалому достижению…
Такое было выше моего понимания.
- Да, да, - продолжал Дубынин, вздыхая. - Собственно, и не могли обрадоваться. Суть этого парадокса… Впрочем, ухватить оную суть можно, лишь ознакомившись с историей вопроса. Начав, так сказать, с истоков…
Визит министра
Наверное, если порыться в архивах, можно было бы сосчитать, сколько плавок уже выдали доменные печи Кузнецкого металлургического комбината после той, исторической, что состоялось 3 апреля 1932 года. Да, можно было бы сосчитать, но не в этом суть - главное, что сибирский чугун, сибирская сталь, сибирские рельсы, сибирский прокат составляют вполне определенную часть фундамента, на котором покоится индустриальная мощь страны.
Кузнецкий комбинат, как известно, создавался из расчета, что кокс и уголь будут свои, местные, а железной рудой снабдит Урал. Недаром в ту пору у всей страны на устах была аббревиатура - УКК: Урало-Кузнецкий комплекс. И долгие годы работал комбинат на магнитогорской руде, что доставлялась за две тысячи километров.
Тем временем геологи, обследуя сибирские недра, вышли на богатый рудный след, можно сказать, под боком у комбината - в заповедных таежных урманах Горной Шории. Вообще-то говоря, незначительные выходы руды были известны здесь еще до революции, велись даже разработки, однако месторождения промышленного масштаба удалось открыть именно теперь.
Комбинат расположен в Новокузнецке. Новокузнецк стоит на Томи-реке, а Томь под самым городом принимает в свои объятия одну из младших сестриц - звонкоголосую Кондому. Если пойти вверх по течению, говорливая речка приведет в самое сердце Горной Шории - к отрогам Абаканского хребта.
Туда, к истокам Кондомы, прорубаясь сквозь тайгу то по одному берегу, то по другому, лег от Новокузнецка рельсовый путь. Обосновались в железнодорожных тарифах звучные шорские названия - Тельбес, Мундыбаш, Темиртау, Каз, Шерегеш, Таштагол. Пробудилась таежная глухомань, потревоженная грохотом маршрутов, везущих руду. Руду, которая в шесть раз ближе (по сравнению с магнитогорской) к домнам сибирской металлургической житницы.
Конечно, не сразу, не в один присест перешли кузнецкие печи на местный паек. Тем более что начало этого перехода совпало с черной годиной в жизни Родины: первая большая руда на самом крупном из здешних рудников - Таштаголе - была добыта месяц спустя после нападения гитлеровской Германии, в июле 1941 года.
Трудным был период становления горношорских рудников, не вдруг набрали они силу. Старожилы вспоминают, как здесь, на равных с прочей техникой, выступала обычная совковая лопата, а на откатке руды использовались лошади.
Николай Дубынин посетил впервые Горную Шорию в 1954 году. К тому времени успел пройти хорошую жизненную школу: был учеником электромонтера, электромонтером, рабочим на одном из бодайбинских золотых приисков, потом закончил Иркутский горно-металлургический институт, несколько лет работал на шахтах Урала и Сибири, пока не занялся научным поиском в стенах Института горного дела. И сюда, в рудную "глубинку", приехал тоже с научной целью: исследовать возможности совершенствования добычи руды подземным способом.
Странно, но эта первая поездка не оставила следа в памяти - были какие-то встречи, разговоры, экскурсионный спуск в шахту, но все прошло, как бы скользнув по самой поверхности сознания. Зато последующие командировки помнятся в деталях, окрашены многоцветной гаммой неповторимых впечатлений.
Но впечатления впечатлениями, детали деталями, а все же пищи для больших идей, чувствовал Николай Григорьевич, не хватает, решающие обобщения нуждаются в гораздо более обширном исходном материале. С таким вот чувством неудовлетворенности, гнетущего недовольства своей работой на рудниках - ее эпизодичностью, невольной обрывочностью - приехал Дубынин в очередной раз в Таштагол. Приехал, надел брезентовую робу, каску и спустился в шахту. А там - аврал, генеральная, что называется, уборка: ждут, оказывается, приезда Ивана Федоровича Тевосяна, который в то время был заместителем Председателя Совета Министров СССР, одновременно исполняя обязанности министра черной металлургии.
В откаточном штреке Дубынину повстречался коногон, который вел в поводу полдесятка лошадей. Вслед ему кто-то кричал раздраженно:
- Да не вздумай мне в шахте спрятать: ненароком еще попадутся на глаза. В клеть их - и наверх, пусть на воле до завтра погуляют.
Пропустив табунок, с неохотой трусивший за коногоном, Дубынин увидел в глубине штрека молодого проворного горняка с метлой и совковой лопатой. Он подбирал оставленные лошадьми шматки "пустой породы", ссыпал в большое ведро. Когда Дубынин поравнялся с ним, горняк, резко выпрямившись, спросил в упор:
- Проходчик?
- Нет.
- Забойщик.
- Нет.
- Значит, люковой?
- Да нет же, я не работаю в шахте, приехал в научную командировку…
- А-а, значит, свободный человек. Держите вот метлу: поможете навоз убрать. Да шевелитесь же: не то как раз министр нагрянет!
Дубынин невольно рассмеялся.
- Если он - министр, так думаете, ему никогда в жизни и конского навоза видеть не доводилось?
Горняк поджал губы.
- Сразу видно чужака, не болеете душой за шахту. А нам поди-ка обидно, что мы тут, в Сибири, на лошадином уровне еще перебиваемся - обидно и неохота этот уровень министру показывать.
Дубынин не нашелся что сказать, молча протянул руку за метлой.
…Министр нагрянул, когда они дошли почти до самого ствола шахты, совсем немного оставалось убрать.
А штрек же был совершенно пустой - заранее всех предупредили, чтобы без особой нужды тут не появлялись, - и в этом пустом штреке они двое - с лопатой, метлой и ведром - оказались как на сцене. Только с той разницей, что сцена имеет кулисы, за которыми можно укрыться.
- Здравствуйте, товарищи, - сказал с легким кавказским акцентом Тевосян, сопровождаемый группой работников министерства и руководителями рудника.
Смущенные Дубынин и его новый знакомый, ответив на приветствие, отошли к стене штрека. Однако министр не спешил пройти.