- Конрад Штейн, зайдите сюда.
Когда Штейн поравнялся с ним, он добавил:
- Доложите секретарю, что вы мне говорили.
И стал в дверях.
Секретарь мельком взглянул на него и сказал: [36]
- Вы можете идти, товарищ.
Потом сухо обратился к Штейну:
- В каком лагере вы содержались?
- В Томском.
- До какого времени?
- Вот мои документы, в них все подробности. Потрудитесь...
- Прошу вас отвечать на вопросы. Мы в чужой стране, которая еще недавно находилась в войне с нами, и наш долг помогать друг другу. Каждый рвется домой, но не у всех одни права на первую очередь.
- Но ведь я уже был включен в эшелон!
- Я знаю. Когда вы были взяты в плен?
- Я тяжело болен, вы видите. - Штейн показал на свой шрам.
- Когда вы были взяты в плен?
- В феврале семнадцатого года.
- Где?
- Под Ригой.
- До какого времени вы содержались в Томске?
- Точно не припомню. Весной этого года. У меня, видите? - Штейн снова показал на голову.
- Однако вы точно сказали, когда отправились из Семидола.
- Это записано в документах.
- Каким образом вы очутились в Семидоле?
- Шесть человек бежали из Томска, в числе их - я.
- Как вы проникли через фронт?
- Красные приняли нас хорошо и помогли добраться до Семидола.
- А белые? [37]
- В гражданской войне вы не участвовали?
- Нет.
- Вы рядовой?
- Я ефрейтор.
Секретарь встал и направился к дальней двери. Дойдя до нее, он быстро обернулся и спросил:
- А вы не знавали некоего цур Мюлен-Шенау?
Ефрейтор сморщил брови, поднял глаза к потолку, помычал.
- Нет, не припомню, - спокойно ответил он.
- Как вас зовут?
- Конрад Штейн, - сказал ефрейтор.
Секретарь вышел.
Тогда Конрад Штейн бросился к двери, через которую перед тем вошел, остановился на одно мгновенье, затаил дыханье, прислушиваясь, потом неторопливо нажал дверную ручку.
В комнате, где толпились оборванные люди, у стола никого не было. Из телефонной будки доносился чей-то раздраженный тонкий крик.
Конрад Штейн положил на дно шапки свои документы, нахлобучил заячий мех на глаза и стал пробираться к выходу. Бородатому солдату в башлыке вокруг шеи, ласково взглянувшему на него, он скучно сказал:
- Пойду покурю, пока там возятся с бумагами. И тихо спустился по лестнице. На улице он скользнул за угол, бросился к трамвайной остановке и затерялся в невзрачной толпе.
А ночью к товарному поезду, тащившемуся из Москвы в Клин, подбежал из темноты быстрый человек с большой белой головой и, пропустив мимо себя звякавший сцепами, поскрипывающий состав, прилип к затылку последнего вагона у буфера, под слепым глазком красного фонаря. [38]
Враг у ворот!
Штаб был освещен, и по замызганным, обшарканным лестницам бродили, бегали, метались люди. Через распахнутую дверь рвались телефонные звонки и охриплый, замученный голос клекотал поминутно:
- Слушаю... для поручений...
- Говорит, для поручений... у телефона для по-ру-че-ний!
В круглой высокой комнате плавал в табачном дыму и в бумажных ворохах сонный человек. Мусоля пальцы, он перебирал и перекладывал картонные карточки, бумажки, бумаги, подносил к губам эмалированный чайник, сосал оббитый носик, потом долго таращил глаза - с растолстевшими веками и обескрашенными зрачками - и опять перекладывал бумажки.
- Вам когда сказано явиться? - спросил он Старцова, не отрываясь от бумажек.
- В девять.
- А сейчас сколько?
Он весь обвис - усы полезли в рот, щеки сползли на нижнюю челюсть, длинные волосы занавесили лоб, глаза, уши, - но неустанны были руки, перебиравшие карточки, бумажки, бумаги.
- Постойте, - крикнул он уходившему Старцову, - есть! Это на Французской набережной.
Старцов взял бумагу, сунул ее за обшлаг и - мимо бродивших, бегавших, метавшихся людей, сквозь разнотонный треск звонков и клекотавший хрип: "для по-ру-че-ний!" - вышел на площадь.
Над дворцом струилась неровная белизна рассвета, но сам он, Александровский сад, разогнутая подкова штаба все еще стояли сплошной серой сте- [39] ной, обрубая скрещенные лапы автомобильных прожекторов.
Андрей окунулся в туман. Он шагал широко и уверенно, подбодряемый холодным ветром, заползавшим под воротник и в рукава.
Он торопился навстречу делу и верил, что все в мире станет простым и ясным, если он прикоснется к нему. Ему казалось, что чувство, поднявшее его над землей, как ветер клок бумаги, хоронится где-то совсем близко и вот-вот ворвется в него, чтобы опять закружить в своей воронке. Откуда мог он знать, что его попутный ветер дует с берега, к которому он старался причалить? Откуда мог знать, что с того часа, как он переступит порог ослепшего от дождей дома, каждый его день ляжет горою между ним и его простой, ощутимой целью?
Он открыл отсыревшую дверь и поднялся по лестнице с пропитанной грязью ковровой дорожкой.
В большом зале горела бессильная электрическая лампочка. Рыжий свет ее падал на длинный ряд ломберных столиков, выстроившихся вдоль окон.
- Са-ла-ват! - донеслось до Андрея жесткое гортанное слово.
Он обернулся. В углу, на крышке концертного рояля, лежал человек лицом вверх, с телефонной трубкой у рта.
- Салават! Салават! - кричал он так, что у него вздрагивал живот и дергались ноги.
Андрей посмотрел в дальний угол зала. Ему показалось, что там никого не было. Но в бледном, пробивавшемся через окно свете он вдруг различил силуэт солдата. Штык торчал над его головой прямой, четкой линейкой. Солдат стоял подле бесформенной черной кучи, выраставшей из пола. [40]
Андрей подошел ближе. На высоком приступке с ниспадавшими складками материй, обложенный венками, стоял гроб. Солдат, державший караул, крепко спал.
- Выпускающий "Салавата"? - вскричал человек на рояле и тут же жарко заторкал в трубку жесткими, невнятными словами. Потом соскочил с рояля и произнес, уже обращаясь к Андрею:
- Вот, сволочи, до сих пор не спустили в машину!
- Что?
- Да "Салават"! Газету, черти! А вам что
надо?
- Не знаю, туда ли я попал. Мне нужен начальник...
- Начальник? Вон туда. И короткий палец показал Андрею в дальний
угол, на гроб.
- Он умер? - спросил Андрей.
- Да нет же, это совсем другой! Там вон, дверь. Красный, бегавший по стенам свет прыгнул Андрею на грудь, колыхнулся по лицу и соскользнул на пол. У камина, на просторном ковре, поджав под себя ноги, сидели трое. Скуластый черный человек с маслеными прямыми прилизанными волосами круто дернулся головой к Андрею и спросил с качким восточным акцентом:
- Что надо, товарищ?
Андрей подошел ближе и протянул свои бумаги.
- Хорошо, нам надо такой работник, - сказал черный и кольнул Андрея меткими глазами.
Двое других мельком покосились на Андрея и замурлыкали монотонную песенку, громко вздохнув.
- Хочешь подождать - можешь подождать в другой комнате. [41]
- Вы назначите меня в часть? - спросил Андрей.
- Зачем в часть, почему в часть, если я говорю, что нам надо такой работник?
- Но я выражаю желание идти на фронт, а не оставаться здесь.
- Товарищ дорогой, я тоже выражаю желание, чтобы ты остался здесь. Здесь тоже фронт, а не что другое.
- Я хочу в передовые части, товарищ, меня за этим и послали.
- Какой разговорчивый, какой разговорчивый, дорогой! - воскликнул черный и показал Андрею довольный, блестящий оскал. - Так вот я сообщаю, что здесь передовая часть, сейчас может стать передовая часть в самом Петрограде. Оружие есть?
- Маузер.
- Поди чисти свой маузер.
- Он смазан, чистить его нечего.
- Какой разговорчивый!
Черный вскочил на ноги, хлопнул себя по ляжкам и подошел к Андрею. Был он строен, гибок и узкогруд, и в том, что он сказал, неожиданно зазвенела серьезность, углубленная не вязавшимся со словами акцентом. Он сказал:
- Молодой товарищ, революция знает, что надо делать с тобой, со мной, вон с тем, с другим. Я тоже не хочу сидеть в этой комнате, холодной, высокой, тут от пола до потолка пять верст! Революция знает, что я, начальник, здесь должен, у паршивого камина. Подожди в другой комнате. Ты будешь помогать хоронить убитого командира.
Он хлопнул Андрея по плечу.
- Надо хорошие похороны, - это хороший красный командир! [42]
Вошел и остановился в дверях вестовой. Начальник шагнул ему навстречу, и вдруг каскад неудержимых гортанных вскриков обвалился на вестового и, казалось, сшиб его с ног; он попятился и сел в кресло. Тогда черный кинулся к нему, затормошил его за плечи, захлопал по груди, принялся дергать пояс. Вестовой протянул начальнику короткопалую руку ладонью вверх, начальник хлопнул по ней и устремился к камину. Там всё ещё раскачивались и мурлыкали песню его двое товарищей. Он уркнул что-то им, они обернулись на вестового и крикнули короткое слово. Вестовой поднялся, произнес то же слово и вышел. Тогда начальник подошел к Андрею.
- Я говорю ему, почему даёшь моей кабыле белую попону? Я не белый армеец, я красный армеец, - давай красную попону, красную звезду, красное седло! Зачем белое?
Он радостно захохотал и протянул Андрею руку.
Андрей схватил эту руку - цепкую, сильную и сухую, - пожал её и повернулся к двери. Когда он, сделав несколько шагов, остановился посреди комнаты, на лице его тенью отразилась призрачная, радостная, лукавая улыбка чёрного человека.
Он начал работать.