Оба письма, отрывки из которых я привёл, - Надежды Афанасьевны и И. Л. Карум, её племянницы, - дополнений и разъяснений, само собой разумеется, не требуют. Как никто другой понимаю, как досадно обеим было читать все эти "неточности", касающиеся близких и дорогих им людей (я тоже огорчился бы). Но я, оправдываясь, хочу сказать, что своё посещение дома № 13 рассматривал скорее как некую живую сценку, вплетшуюся в историю "дома Турбиных", а не как исследовательскую работу по биографии М. А. Булгакова. Я не исследователь и не биограф - просто мне дорого всё, что связано с именем писателя, и каждое слово, каждый, пусть далёкий, детский отрывок чьих-то воспоминаний о нём, о вымышленных или невымышленных его героях мне интересен. Да думаю, не только мне.
Вот несколько из этих дошедших до меня отрывков.
Алексей Турбин…
Одна из читательниц пишет:
"Моя мать в 1918 году жила в Киеве (кстати, на Андреевском спуске в доме кн. Урусова, который Вы называете "Замком Ричарда") и была близко знакома с артиллерийским офицером (в чине полковника) Алексеем Петровичем Турбиным.
Ещё в 1933 году, посмотрев пьесу Булгакова, она считала, что Алексей Турбин очень похож на того человека, которого она знала, и хотела узнать у Булгакова, действительно ли Булгаков "списал" его с живого человека. Но, с одной стороны, она стеснялась написать, с другой - даже боялась… Вы пишете, что полюбили этих людей, полюбили "за честность, благородство, смелость, за трагичность положения". По рассказам матери, Ал. Петр. Турбин был именно таким - благородным, очень интеллигентным, но - увы! - белым офицером. Теперь, после Вашей статьи (очерк? новелла?), я уверена, что Алексей Турбин и есть тот самый человек, конечно, не в абсолютно "чистом" виде, как и всякий литературный прототип.
Последний раз моя мать видела его в Севастополе перед бегством белой армии за границу".
Это - о самом Турбине. А вот догадка одного из читателей по поводу "происхождения" этой фамилии. Булгаков - Турбин. По Ушакову, булгачить значит "беспокоить, будоражить", по Далю, турбовать - тоже "беспокоить, тревожить", - по-моему, любопытная, о чём-то говорящая "раскопка".
Шервинский…
Письмо от читательницы из Горьковской области:
"Было это так. Лет десять тому назад я ехала из Москвы домой. В купе со мной оказалась только одна пассажирка - немолодая, некрасивая женщина, разговор с которой не сулил ничего интересного. К счастью, я ошиблась. Попутчица оказалась завзятой театралкой, и мы с увлечением проговорили всю летнюю ночь.
Конечно же, вспомнили "Дни Турбиных". И хотя обе мы видели их в тридцатых годах, впечатление было настолько великое, что спектакль запомнился во всех деталях.
Вот тут-то моя собеседница мне и сказала: "А знаете, я ведь киевлянка и в 1918 году жила в Киеве. Я немного знаю человека, которого Булгаков вывел под фамилией Шервинского".
Передаю то, что запомнила из её рассказа.
"…1918 год. Ранняя осень. Я в гостях в одной скромной семье, состоящей из матери-старушки и двух дочерей-девушек. Бедная квартира, тусклый свет, неинтересный, вялый разговор. И вдруг ворвался солнечный вихрь - в комнату влетел молодой офицер - родственник старушки. Высокий, стройный, с великолепной русой шевелюрой. От его белозубой улыбки, прекрасного голоса, смеха, шуток сразу всё ожило. Я сидела в уголке и следила и слушала, как он говорил, смеялся, ухаживал за девушками, целовал руки старушке, пел, играл на скрипке…
Когда я смотрела спектакль - выход Шервинского поразил меня - да ведь это же Евгений! Актёр дал очень верный образ, будто знал его.
Уходя из гостей, я спросила у старушки, кто этот офицер, старушка ответила, что это её родственник, что он служит адъютантом у одного высокопоставленного лица, чуть ли не у "самого".
В последний раз я видела его в элегантной коляске, запряжённой парой вороных. Он сидел на переднем сиденье - откидной скамеечке - и что-то оживлённо говорил каким-то важным особам, сидевшим в экипаже.
Потом в городе произошла смена власти, и он исчез.
После мне рассказывали, что он обосновался в Москве. Одаренный человек, он увлекался электротехникой, сделал ряд изобретений в области гальванопластики, много и плодотворно работал, а теперь доживает свой век, окруженный почетом и уважением.
Он был женат. Жену он обожал и рыцарски служил ей. На меня как на женщину произвел большое впечатление такой факт: 30-е годы, карточки, с промтоварами трудно, предметов роскоши совсем нет. А он, чтобы доставить удовольствие своей жене, обшаривает всю Москву и достает флакон духов "Коти". Жена их любит…"
Вот и всё, что я запомнила из рассказа моей попутчицы. Помнится, мы тогда ещё потолковали, не на "Елене" ли он женился, но у моей собеседницы никаких определённых данных не было".
Так ли это? Не знаю. И не проверяю. Зачем проверять? Пусть это останется "тайной" неизвестного адъютанта Шервинского и не более известного Евгения…
А вот строчки из письма, ничего нам не открывающею, но настолько трогательного, что не могу их не привести:
"…"Дом Турбиных" возвратил меня к событиям сорокалетней давности, о которых хочу рассказать Вам.
Лет мне было в те поры пять-шесть, но кое-что запомнилось отчётливо, совершенно фотографически.
Так вот, у моей матери была приятельница, звали её Лёля. Внешность её совершенно изгладилась из памяти. Кроме синего костюма (как Василисин зять запомнил только форму булгаковских зубов). Меня в те времена могли интересовать зубы разве что серого волка. Помню, как-то раз мама, тётя Лёля и я шли по Тверской (в Москве). Остановились у круглой афишной тумбы - были когда-то такие в Москве, летом в них ночевали беспризорники. Мама и тётя Леля разглядывали афиши и вели какие-то свои, взрослые разговоры, мне неинтересные. Вдруг мать сказала, обращаясь к тёте Лёле: "Миша Булгаков!" Сказано это было таким радостным, таким особенным тоном, что я невольно спросила, кто это - Миша Булгаков? "Миша Булгаков - брат тёти Лёли".
И обе они, мама и тётя Лёля, как-то очень тепло и радостно улыбаясь, стали говорить о Мише - Лёлином брате.
Я уже умела читать и прочла на афише какого-то спектакля (тогда мне было совсем безразлично, какого именно) "М. Булгаков".
Безусловно, у М. А. Булгакова и его родственников было (и есть сейчас) великое множество знакомых, друзей, приятелей, могущих рассказать о семье Булгакова много интересного.
Читать, как я уже сказала, умела. Прочла разные сказки - Андерсена, братьев Гримм и т. д., что обычно читают детишки. Но всех этих авторов уже на свете-то не было. И вообще, никому ничего не было известно, скажем, о братьях Гримм, чьи они, собственно, братья? А вот о Мише Булгакове всё было известно доподлинно - он был брат тёти Лёли. И жил в Москве. И его имя было на афише. Правда, пьесы, которые он писал, были для взрослых. А коль мама и тётя Лёля так этому обрадовались, значит, Миша Булгаков хороший писатель. Иначе чему бы радоваться?
Так вошло в моё сознание: Булгаков - писатель, радующий людей.
Что было с Лёлей Булгаковой дальше - не знаю. Мать моя тяжело заболела и вскоре умерла. Приятельницы её у нас уже не бывали".
Николай Турбин… Любимый мой Николка - Кудрявцев…
Почему-то мне казалось, что прототипом его должен быть самый младший брат Михаила Афанасьевича - Иван. Один - в Киеве на гитаре, другой - в Париже на балалайке… Потом подумал: а не Николай ли, второй брат Михаила?
Иоанн Сан-Францисский (в миру Шаховской) в предисловии к заграничному изданию "Белой гвардии", так и озаглавленном: "Судьба Николки Турбина", не сомневается, что Николка - это Николай Булгаков. Ссылается при этом на свидетельство одного священнослужителя, который сидел с Николаем Афанасьевичем в одном лагере во Франции во время немецкой оккупации.
Что же о них известно - о Николае и Иване?
Оба они после Гражданской войны оказались в Югославии, затем во Франции. Николай Афанасьевич, получивший высшее образование в Загребе, работал в Париже ассистентом профессора д'Эффеля, всемирно известного учёного, открывшего в своё время бактериофаг. После смерти своего шефа возглавил институт его имени. За труды свои удостоен серебряной медали. В годы оккупации попал в немецкий концлагерь. Многие заключённые обязаны ему своей жизнью. Вдова М. Булгакова Елена Сергеевна показывала мне трогательный благодарственный адрес, по-детски украшенный виньетками, который преподнесли Николаю Булгакову бывшие заключённые после освобождения. Среди них и был, кстати сказать, тот самый священнослужитель, о котором упоминал Иоанн Сан-Францисский. Летом 1966 года (а не зимой) Николай Афанасьевич умер - простудился, схватил воспаление лёгких и не перенёс его. Похоронен он на русском кладбище в Париже.
Судьба Ивана Булгакова сложилась иначе. Чуткий, чистый, очень ранимый, он бесконечно тосковал по России. Люди, знавшие его, находили в нём что-то от Феди Протасова… Последнее время о нём ничего не было известно. Елена Сергеевна, ездившая в Париж, привезла только маленькую фотокарточку, где он снят в группе хора балалаечников одного из русских ресторанов в Париже. Он стоит вторым слева, моложавый, несмотря на свой возраст (1901 года рождения), невысокий, крепко сколоченный блондин в шёлковой косоворотке, шароварах, сапогах…
Разглядывая эту фотографию, я невольно подумал: а не встречался ли я с ним в Париже в 1962 году? В той же группе вторым справа снят молодой человек, лицо которого мне показалось знакомым. Не Марк ли это Лутчек из ресторана "У водки", с которым мне так и не удалось вторично встретиться? Я спросил Елену Сергеевну, не знает ли она, кто это такой, и не цыган ли он. Да, цыган, но имени его она не знает…