Семен Захарович смолк. Он не любил рассказывать про войну: о ней говорить можно было или долго и много, или не говорить совсем. О ней говорить хорошо с теми, кто сам сидел в окопах, лежал в госпиталях, ходил в атаку, - с теми, кто ощущал каждодневно на своих висках островатый холодок смерти. Этому желторотому Савченко война была, наверное, чем-то и необычным и занимательным - взрослая игра. А для него, для Семена Захаровича, война была войной - страшной штукой, замешенной на человеческой жизни и смерти. И еще он знал: если бы не надо было обязательно победить, война для него и его товарищей не имела бы никакого смысла. Война, думал он, - это люди, которые почему-то считались генералами, лейтенантами, рядовыми, а на самом деле были просто солдатами, он сам видел, как за два шага от него упал генерал - было это в первые месяцы войны, - упал, чтобы не встать никогда…
Ему, Семену Захаровичу, временами казалось, что прожил он на свете словно бы две жизни - другой жизнью была война. Она отсчитывала минуты - долгие, как ожидание смерти, она считала мгновения - короткие, как свист пули. Под Севастополем в редкие затишья после боя, когда касалась души мучительная какая-то ясность, открывался ему кусочек той, обычной и почти недоступной жизни. Он видел море: оно лежало спокойное, синее, светлое, подернутое вдали ласковой дымкой, дельфины кувыркались в редких волнах, и казалось, не было вокруг ни войны, ни смерти, ни знойного неба, белесого, точно выцветший брезент, ни свежей крови, темно блестевшей на солнце.
И странно: многое страшное и тяжкое забылось со временем, а вот те спокойные минуты и теперь живы в памяти…
- Сеня! Смотри: дождь перестал!
Его вывел из задумчивости голос жены.
Семен Захарович посмотрел в окно. Туманная прозрачность легким дымком висела в саду. Где-то в селе скрипнули ворота, кто-то заговорил - село полнилось звуками, как бы дремотными после дождя. И начинало уже темнеть.
- Пора ехать, - сказал Семен Захарович.
- А может, останетесь еще? Вечереет, дорога темная, - заговорила хозяйка. - Переночевали бы, а завтра поехали б… Успеете в город.
- Поедем, Захарович, правда? - вмешался Савченко.
- Вы же молодой, куда вам спешить. И они бы, может, остались, - кивнула хозяйка на Семена Захаровича и его жену.
- Он у нас молодожен, мать, к жене торопится. Ничего не сделаешь: молодежь, - вступился за Савченко Семен Захарович. - И мне завтра на работу рано…
Они собрались, перенесли из кухни грибы в машину. Хозяйка вышла их проводить.
- Так вы же глядите, приезжайте, - говорила она. - Теперь грибы хорошо пойдут… Хоть в субботу приезжайте…
- Спасибо, мать, приедем, - ласково смотрел на хозяйку Семен Захарович, - в гости всегда ездить приятно… Ну, бывайте! - и он полез в кабину. Жена уже сидела там, придерживая рукою дверцу, и ждала. А Савченко устраивался в кузове, кутался в брезент…
Машина тронулась со двора.
Они ехали улицей села, мокрой после дождя. Быстро темнело. Где-то наигрывала радиола, и музыка далеко разносилась по селу. Выходили с крылечек на улицу девчата, празднично одетые, молодые - и все в одну дорогу, все торопились, наверное, в клуб. А машина обгоняла их, машина покидала село.
Семен Захарович включил фары. И сразу почернело все вокруг, прижалось к узкой полосе света. Семен Захарович пристально всматривался в дорогу, зная, как ненадежна она после дождя, как может занести машину на спуске или на повороте. Проехали мостик через небольшую речку, поднялись на пригорок, спустились затем в лесок. Потом была деревня, а за нею начались огороды - сплошное поле капусты и брюквы, - и Семену Захаровичу вспомнилось, как однажды впотьмах попали полковые машины на бахчу: лопались арбузы, ревели моторы, пробуксовывали колеса… А на рассвете колонну обстреляли немцы…
Семен Захарович крутил баранку, и снова думалось про войну…
Машина шла в ночи в город.
В кузове под брезентом сидел, скорчившись, бухгалтер Савченко, и было ему холодно, и хотелось ему скорее домой, в теплую квартиру, к молодой жене. А жена Семена Захаровича дремала в кабине, склонившись головой на плечо, и в забытьи всплывали перед нею грибы, грибы, грибы…
ТАМ, ГДЕ ПОКОЙ И ЗАТИШЬЕ
(Перевод Эд. Корпачева)
Сергей Марусов, инженер-плановик, внезапно почувствовал, что ему не хватает чего-то в городе, сразу показавшемся скучным, неинтересным и пыльным. И почему-то само собою происходило так, что каждый раз с работы домой возвращался он мимо вокзала. И вот когда слышал он, как там объявляли отправление, когда вдыхал сладковато-терпкий паровозный дым, что-то щемящее подкрадывалось к сердцу, и припоминалось тогда разное, и чаще всего мелочь какая-нибудь: вечер в деревне, костер на улице - варят картошку, стук валька на берегу пруда ранней весной, а за ним - крик петуха, томительное квакание лягушек. А в залетном ветре, неожиданно остром и волнующем, как воспоминание, представлялся ему то запах горелой картофельной ботвы, то молодого инея на еще зеленой траве. Словом, чего-нибудь и одного было достаточно, чтобы затем показалась долгою ночь и чтобы назавтра болела голова да начиналось все вновь.
Сергей понял, что это была тоска по деревне. Через несколько дней он не выдержал, взял отпуск и поехал к родителям в далекую Смолку.
Он выехал в полдень; сидел у окна в вагоне, глядел на хаты, на поля, на дороги, и хорошо ему думалось о своей деревне, где все родное, знакомое с детства, где затишье, покой, где он по-настоящему отдохнет и успокоится душевно. Спать он лег рано и сразу же уснул. Проснулся ночью: спохватился, увидев в открытое окно станционное здание, асфальт перрона - влажный, с желтыми отсветами фонаря в лужах; обрадовался чему-то, услышав игривый, звонкий женский голос вблизи вагона, а потом - густой мужской голос, но тоже веселый.
- Смотри-ка, какая ты шустрая, еще по мне сохнуть станешь! Не очень задавайся!
"Дежурный, наверное", - подумал Сергей и ощутил, как веет из окна свежестью: прошел дождь. Поезд тронулся. Сергей вскоре снова уснул.
А потом его разбудили голоса. Было, видно, к утру, за окном мутноватая серость, а по стеклу сползал дрожащими струйками дождь.
- Так это я к дочке ездил - во-о! - гундосил за перегородкой купе медлительный мужской голос. - Хату она себе купила, так написала, чтоб помог ей по столярке… Во-о! - И слышно было, как человек хватал ртом воздух.
- Дитя же родное - а как же! Кто же, если не батька, поможет… - сочувственно поддакнула какая-то женщина.
- Ну, так поехал я - во-о! Погода не дай бог, дождь висит и висит… В колхозе - ни жать, ни на сенокос идти. Так это я и поехал как раз - во-о!
- И у вас дождь? Боже ты мой! А я думала - эта зараза у нас только. Льет и льет. Без хлеба и без бульбы останешься. Не приведи господь.
- В аккурат. Ага! Это же в огороде косу вбил, так оно и осталось. Почернело все в покосах… Сено, слышишь, лежит, - почему-то громче сказал мужчина. - Во-о!
"О чем они говорят? - подумал Сергей. - Сено какое-то, дождь… Когда они сели? Здешние, наверное…"
Мужчина там, за перегородкой, закашлял. Он кашлял долго, с присвистом, а когда перестал, какая-то беспомощная, но как бы живая тишина установилась в вагоне.
- Не к добру все это, ой, господи, не к добру, - быстро заговорила женщина. - Все из-за них - бонбы все рвут, радио недавно передавало. Потому и погода испортилась. Зацепили что-то в небе…
- В аккурат зацепили, а то как же, - не торопясь и серьезно сказал мужчина. - Во-о!
"О чем они говорят? - снова подумал Марусов. - Чепуха какая-то. Каждый меряет на свой аршин".
Ему совсем не хотелось думать о дожде, а хотелось лишь думать, что завтра он приедет домой, где затишье, покой, где нет никакого дождя, - он верил, что так будет, потому что ему так хотелось, - и где утихнет та необъяснимая и ровная тревога, которая гнала его в деревню.
Но он ошибался.
Когда он, сойдя с поезда, сидел в сквере и ожидал автобус, было ощущение, что лицо его облепила паутина - до того непривычно душно. День стоял серый, неопределенно-тихий и неприятно-влажный. Дождь начался уже потом, когда Сергей в автобусе подъезжал к своему районному городу.
Автобус остановился у маленького вокзала. Врассыпную бросились пассажиры - дождь еще не перестал. Здесь, за шестьдесят километров от железной дороги, за десять - от дома, он казался Марусову особенно непрошеным. Марусов взял чемодан и, спокойно-безразличный от досадного ощущения, что все испорчено, что поездка шла не так, как хотелось, побрел к столовой.
Городок притих, шелестела, пропуская дождь, листва тополей; по асфальту кружились и лопались пузыри, - Марусов припомнил, что так всегда бывает перед обложным дождем. Проехала женщина на велосипеде; платье липло к ее ногам, она выглядела нескладной - ехала, наклонившись над рулем, в длинном, пошитом в талию и все равно широком жакете.
"Скорей бы домой", - тоскливо подумал Сергей, заходя в столовую.