- Я оторвал вас от работы, - начал Луцкий, - чтобы обсудить акт, который представила мне комиссия народного контроля... Акт очень серьезный. В нем утверждается, что из второго закройного в пятый цех систематически поступает продукция с недостачей деталей кроя по ростовочному ассортименту, а также недоброкачественная. Меня удивляет, что этот острый сигнал я получаю от общественной организации, а не от товарищей, которые непосредственно отвечают за работу цеха. Почему это?
Широкий:
- Мы обсуждали этот вопрос.
- Ну и? - нетерпеливо спросил Луцкий.
- У меня не хватает рабочих, - сказал бородатый начальник второго цеха. - У меня не хватает не просто квалифицированных рабочих, у меня не хватает любых рабочих, даже без всякой квалификации.
- Что же вы предлагаете? - голос Луцкого был строг.
- Устраивать облавы около ГУМа и магазина "Детский мир". Всех бездельников за конвейер.
- Я вас спрашиваю серьезно. И вам, молодому специалисту, занимающему ответственную должность, не к лицу паясничать.
- Если серьезно, то освободите меня от должности начальника цеха.
Широкий испуганно заморгал; словно рассчитывая ресницами защититься от крамолы. Луцкий побледнел. Вот тогда-то он встал и отнес бородатому начальнику пепельницу. Вернувшись за стол, решительно спросил:
- Миронова, пойдете начальником во второй цех?
Я буквально подскочила:
- Да вы что, Борис Борисович, прямо от конвейера?
- Поверьте мне, Наталья Алексеевна, - гневно сказал директор. - Это лучше, чем от студенческой скамьи.
За его уверением была логика. И не только логика, но и печальная практика. Но я не была готова к такому повороту событий. Я откровенно испугалась. Подалась корпусом вперед, к столу. И протараторила:
- Нет, нет, Борис Борисович, так сразу я не могу.
Луцкий ничего не ответил. Взял авторучку и стал что-то писать в левом верхнем углу акта. Писал долго.
Наконец вызвал секретаршу, отдал ей акт. Сказал:
- В приказ!
Я сидела, нагнув голову, смотрела себе в колени. Впервые присутствовала при ситуации, которую на фабрике все называют одним словом - "разнос".
Услышала голос директора:
- Диспетчеру закройного цеха Жариковой - выговор. Мастеру смены Горбатовой - выговор. Вам, - это относилось к бородатому начальнику, - строгий выговор. Еще подобный случай - уволю. И не гримасничайте. Такую характеристику дам, всю жизнь вспоминать будете. Идите.
Бородатый начальник усмехнулся, поставил пепельницу на ручку кресла. И ушел, не сказав до свидания.
- Георгий Зосимович, вами я тоже недоволен. Это надо кончать.
- Что, кончать? - тихо и как-то тоскливо спросил Широкий.
- Где это видано? Фабрика задыхается от нехватки специалистов, а у вас человек с дипломом сколько времени сидит на конвейере... Под суд отдам. Под суд!!!
Мы не знали, можно ли за такое дело отдавать под суд? Или Луцкий просто грозился в гневе? Ушли из кабинета если не испуганные, то, во всяком случае, подавленные.
- Вот к чему самодеятельность приводит, - мрачно сказал Широкий, - Я, к вам, Наталья Алексеевна, с пониманием отношусь, с уважением. А вы ко мне ни понимания, ни уважения не проявляете. Идете на поводу у малокультурной и легкомысленной Закурдаевой. Как хотите, а бригадиром ей больше не быть.
И Широкий прибавил шаг, давая понять этим, что ему некогда, что никакие доводы ему не нужны.
Добралась домой еле-еле. Словно разговор с Настенькой отнял последние силы. Успела позабыть, что повздорила в столовой с Буровым. А он не забыл. Не встретил, как обычно, у дверей. Не взял авоську с продуктами. Остался сидеть в кресле. И смотрел на меня, как судебный обвинитель.
Днем я позвонила ему из цеха и сказала, чтобы он приходил в столовую. Буров сказал:
- Купи минеральной воды.
Но минеральной воды не было. Была только водопроводная. В посудомойке. Я налила стакан и поставила перед его тарелкой. Буров спросил:
- Как прошли выходные дни?
- В субботу целовалась на улице Герцена прямо на проезжей части.
- А машины? - Он не поверил. Он думал, что я шучу.
- Тормозили, как перед красным светом... А твои дела? Много написал?
В ответ он промычал, точно настоящий теленок. Он всегда мычал, когда дело касалось его "творчества".
- Бронислав сказал, что твой очерк о рыбаках не пойдет. Его зарубила редколлегия. И вообще, то, что ты написал, не здорово.
Морщинки, словно муравьи, забегали по лицу Бурова. Спросил подчеркнуто равнодушно:
- Красный свет... Это Бронислав?
- Угу... А как ты догадался? - предельно наивно поинтересовалась я.
- Ты могла бы не информировать меня о своих похождениях.
- Не нравится?
- Нет, - отрезал он.
- Давай разойдемся.
Он положил вилку. Осторожно огляделся по сторонам: не слышал ли кто моих слов, не обращают ли на нас внимание. Сказал:
- Поговорим дома.
...Я прошла на кухню. Вынула из авоськи кефир, докторскую колбасу, батон. Потом заперлась в ванной. Душ освежил меня немного. Но ванная была очень тесная. Я забрызгала пол. Пока вытерла тряпкой, опять навалилась усталость, будто бы я не освежалась...
Буров по-прежнему сидел в кресле. Я сказала:
- Мог бы и приготовить ужин.
Он сверкнул очками.
- Нужно сначала поговорить.
- О чем? - не поняла я.
Муж саркастически улыбнулся!
- Разводиться нам или нет.
Видимо, от усталости я была спокойна, как никогда. Мозг работал ясно. Злиться не хотелось. Спорить тоже. Хотелось молчать и смотреть...
Я села в кресло напротив. Теперь нас разделял только журнальный столик: хрупкий и красивый. На его полированном верхе отражалась распахнутая рама, цветы, стоящие на подоконнике, и даже облака в темнеющем небе.
Спросила тихо:
- Что ты хочешь сказать? Лучше бы ведро с мусором вынес.
Последняя фраза подействовала на него удручающе. Он словно бы уменьшился в кресле. Поежился. Снял очки.
- Сегодня за обедом ты ясно дала понять, что семейная жизнь со мной тебя не устраивает.
Хотела ответить ему: "Как ты догадался?" Но леность опутывала меня, словно сон. Я промолчала.
- Я полагаю, - продолжал Буров, - каждый из супругов должен обладать достаточно высоким чувством ответственности друг перед другом за свои слова и поступки.
Решила изображать на лице тупость. Глупо уставилась в зеркало серванта, где не было никакой посуды, кроме дюжины длинных хрустальных фужеров, подаренных на новоселье Анной Васильевной Луговой. Впрочем, какой смысл хоть что-то изображать на лице, если Буров снял очки и неспособен различать нюансы. А может, тупость не такой уж нюанс...
- Ты молчишь, - продолжал Буров, - это дает мне право надеяться, что слова твои всего лишь результат эмоций, а не работы мысли.
Квартира выходила окнами на восток. И закат догорал где-то за другими крышами. А над нашей небо уже готовилось ко сну. Комната наливалась темнотой, клубкастой, как облако. Звуки от машин обретали ночную четкость, искры, с трамвайные проводов полыхали нежно, словно далекие зарницы.
- Счастливая особенность нашего брака состоит в том, что он явился хорошим последствием любви с первого взгляда. Я полюбил тебя сразу, как только ты вошла в кабинет. Помнишь, принесла рисунки.
- Помню, - наконец соизволила отозваться я. - Но должна честно признаться, ты не произвел на меня столь неотразимого впечатления. Наоборот, подумала: лысый, очкастый...
Он поспешно надел очки. Пожелал осмотреть меня внимательно. Лицо было настороженно, будто в предчувствии опасности. Но я не собиралась ему угрожать. Мне вообще не хотелось разговаривать. Я хотела бы сейчас плыть на лодке по ночной Волге. Или лежать у моря, слушать, как переговариваются волны и с легким вздохом хлюпают о берег. Или, на худой конец, целоваться на улице Герцена.
- Что дальше? - спросил он с заинтересованностью, пытаясь спрятать ее подальше, словно ключи в кармане.
- Я полюбила тебя за ум... Тебе нужно периодически жениться на восемнадцатилетних девушках. И ты будешь для них кумиром.
- Почему на восемнадцатилетних?
- В двадцать четыре мы начинаем отличать болтовню от дела.
- Ты хочешь сказать, что я болтун?
- Это не очень точно, Мама называла таких, людей иначе.
- Как?
- Пустобрех!
- Да, - почему-то в нос произнес Буров. - Высшее вечернее образование интеллигентности не прибавляет.
- Виной тому не образование, а порода. Вот ты считаешь себя интеллигентом в пятом поколении, ты сын профессора. Казалось бы, понятие интеллигентности входило, в тебя вместе с маминым молоком. Разумеется, в том случае, если мама твоя не пользовалась услугами кормилицы. Но, увы, интеллигенция от поколения к поколению также способна вырождаться, как и княжеские династии.
- Вот ты к чему ведешь, - обиделся он, совсем как маленький ребенок.
- Ты же сам говорил: во всем нужна ясность.
- Я говорил не только это.
- В том и беда, что вся твоя энергия уходит исключительно на разговоры.
- Если это намек, то, прости, ты нечестна. Женщина должна оставаться женщиной даже в минуты гнева.
- Гнев? Нет, только горечь. Горечь оттого, что человек, которого я когда-то считала, скажем, умным, путает такие элементарные понятия, как "интеллигент" и "служащий". Ты, милый мой, всего-навсего служащий. И твой диплом прибавил тебе столько интеллигентности, сколько мой мне. Интеллигентом можно быть и без диплома, работая дворником.