8
Анна Васильевна Луговая вручала мне партийный билет. Я вошла в кабинет, где на окне стояли горшки с гортензиями. Конечно, в кабинете висели и портреты и стояли шкафы с книгами, но я запомнила гортензии, видимо, потому, что меньше всего ожидала их здесь увидеть.
Цветы тянулись к солнцу: розовые, ярко-красные, бордовые и даже белые. Солнце просвечивало их, каково могло просвечивать воду или зеленый лес.
Из-за стола, широкого, словно тахта, поднялась женщина, каким-то решительным, мужским шагом подошла ко мне, протянула руку, басовито сказала:
- Здравствуйте, Наталья Алексеевна.
Она сжала мою ладонь энергично, будто проверяя ее на крепость. Мне вдруг стало смешно. Но я, конечно, не расхохоталась, однако созорничала и, как солдаты на параде, бодро и ритмично произнесла:
- Здравствуйте, товарищ Луговая!
Она искоса посмотрела на меня, чуть сдвинула свои широкие брови, черные-черные, ничего не ответила, так же решительно вернулась к столу, села на стул. Кивком указала мне на кресло.
Я вообще не могу угадывать возраст человека, но было ясно, что по возрасту Луговая могла быть моей матерью.
Чинно и аккуратно я опустилась в кресло, старательно натянув юбку. Но, увы, она не закрывала колени. Такая уж тогда была мода. Паркет блестел зеркалом. И я видела на нем свои ноги, длинные, белые. Чувствовала на себе испытующий взгляд Луговой. И мне было неловко, словно я сидела перед ней голая.
- Вы замужем? - спросила Луговая.
- Четвертый год.
- Не любите мужа? - уверенности в ее голосе было больше, чем вопроса.
Растерянность не овладела мной. Нет, я конечно бы растерялась, если бы не злость.
Я откинулась на спинку кресла, перекинула ногу на ногу, юбка укоротилась еще больше, но мне теперь было все равно.
- Это не праздный вопрос, - сказала Луговая, она угадала мое состояние, старалась говорить мягко, тихо. - Вы до сих пор носите свою девичью фамилию - Миронова. Партийные документы выписаны на эту фамилию.
- Я поняла вас, - спокойствие было уже рядом. Его, можно было потрогать рукой. Мне хотелось говорить тихо и мягко, как Луговая. - Это фамилия моего отца. Он никогда не видел меня. Я никогда не видела его. Мой отец погиб в последние дни войны. Я хочу носить его фамилию всегда. И хочу передать ее своим детям.
В глазах Луговой - они очень выразительные - появилось сочувствие и понимание.
- Вы что-нибудь знаете о своем отце?
- Очень немного. Не сохранилось даже фотографии. Мама говорила - он был веселый человек. Мой муж через архив Министерства обороны выясняет, где и как погиб отец. Есть сведения, что он был армейским разведчиком, полным кавалером ордена Славы.
- Всех трех степеней?
- Да.
- Это все равно что Герой Советского Союза.
- Не знаю.
- Я знаю, - уверенно произнесла Луговая. И спросила: - Откуда он родом?
- Из города Азова.
- Вот как? - удивленно покачала головой Луговая. - Работала в Азове после войны. В горкоме комсомола. Сама-то я ростовская...
Я молчала.
- Мама тоже из Азова?
- Нет. Они познакомились в Москве. Мама никогда не была в Азове.
- Надо съездить на родину отца.
- Хотелось бы. Давно уговариваю мужа...
- Кстати, кто ваш муж? Напомните.
- Буров. У нас на фабрике - редактор многотиражки.
- Знаю, знаю... - быстро, словно размышляя вслух, проговорила Луговая. - Такой... с толстыми очками... Плохо работает, плохо... Многотиражка одна из самых серых в районе.
- Ему трудно, - пояснила я. - Все делает один. И за директора пишет, и за мастера пишет. И даже за покаявшегося алкоголика и прогульщика тоже пишет он.
Засмеялась Луговая:
- Вот и ответ на мой первый вопрос. Любите вы своего мужа. Потому защищаете.
- Защищаю не из-за любви. А просто - это все правда. А люблю ли? Сама не знаю. День люблю, день ненавижу...
- Все, все, Наталья Алексеевна, - улыбнулась Луговая, - это и есть классическая формула любви.
Потом она поднялась. И я встала из кресла. Красная книжечка в ее руке была такой же яркой, как гортензии на подоконнике. Луговая передала ее мне. И поцеловала по-матерински.
9
- Тобой недовольны в райкоме, - сказала я Бурову, прикрыв дверь.
Солнце светило в распахнутые окна И сладковатый запах цветов и зелени, густо росших внизу под окнами, вмещался в комнату, как земляника в лукошко, - нежно, медленно, ароматно. Мама часто ездила в лес за земляникой, за грибами. Брала меня с собой всегда, когда я была маленькой: оставлять дома было не с кем. Мы уезжали ранней электричкой, на самой зорьке. И попутчики наши тоже были с плетеными корзинами-лукошками, одеты в старые мятые одежды. Я любила садиться у окошка, глядеть сквозь стекло на простор, то лениво разворачивающийся долгим, блестящим от росы полем, то вдруг врезавшийся в память сонными, загадочными домишками.
Выходили на какой-нибудь тихой платформе. Шли по тропинке, где рос бурьян. Земля под ногами была ласковая. Воздух свежий. Запахи незнакомые. Где-то за кустами мычали коровы, где-то далеко кукарекали петухи, а навстречу обязательно попадалась телега, запряженная покорной, равнодушной ко всему лошадью.
Ни в какие другие дни я не видела таких счастливых глаз у мамы. Мне надо было бы сказать: зачем жить в больших городах, где всегда пахнет пылью и бензином, где не голосят петухи, а дребезжат трамваи, где травы подстрижены под ежик, словно обыкновенные волосы.
- Мама, я не люблю асфальт, - говорила я. - Простая земля лучше. На асфальте грибы не растут...
- Верно, доченька, верно... - понимала и не понимала меня мать...
Зато Буров понимает все хорошо. Закрывает книгу. Кладет на стол.
- Мной всегда кто-нибудь недоволен. И тем не менее... Dum spiro, spero.
- Опять латынь. Ты специально учил ее, чтобы потрясать воображение своей жены?
- Потрясти твое воображение можно и более простыми вещами, - говорит он высокомерно. Такое у него бывает. Проскальзывает.
- Хочешь сказать, что я дура? - стараясь быть предельно спокойной, спрашиваю. Сердце колотится, словно я бежала за трамваем.
- Этот вульгаризм не из моего лексикона.
- Я глупая? - глаза, конечно, выдают меня.
- Нет. Ты хороший, но очень молодой человек, - он понимает мое состояние. Наверное, понимает.
- Это недостаток?
Буров смотрит испытывающе, скрестив руки на груди. По благодушному выражению его лица ясно, что сегодняшняя пикировка со мной доставляет ему удовольствие.
- Если достоинство, то лишь в перспективе.
- Мудрость - основное достоинство человека. Оно приходит с годами, - подражая ему, нравоучительно произношу я.
- Отлично! - Буров изволил встать со стула. - Общение со мной не проходит для тебя даром. Про мудрость сказала правильно... Между прочим, есть старая восточная пословица. Она звучит так: "Лучше, когда стадом баранов предводительствует лев, чем когда стадом львов предводительствует баран".
Мой муж наверняка считал себя львом.
- Как интересно! - не без издевки воскликнула я. Добавила обиженно: - Может быть, ты все-таки поздравишь меня?
- Я поцелую тебя. Но с условием... Закрой глаза.
Это было совсем не похоже на Бурова. Закрывая глаза, я увидела в его руке маленький черный коробок. Потом он что-то делал пальцами на моем затылке.
- Теперь можно? - спросила я.
- Разумеется.
Я давно, еще до замужества, выбросила на помойку старый, выкрашенный охрой гардероб, которым пользовались мы с мамой. Сейчас на его месте стоял румынский шкаф из дуба, с зеркалом во всю створку.
Буров подарил мне кулон. На золотой цепочке, изящной и, видимо, дорогой, висел простенький маленький камень голубовато-зеленого оттенка.
- Это яшма, - сказал Буров, - на этой цепочке висел рубин. Пришлось обратиться к ювелиру... Понимаешь?
- Спасибо, - сказала я. И, конечно, поцеловала его.
- Ты не понимаешь, - настаивал он. - Ты родилась в марте. И твой камень - яшма. Каждый месяц имеет свой камень-талисман. Январь - гранат, февраль - аметист, март - яшму, апрель - сапфир, май, июнь - агат, изумруд, июль - оникс, август - сердолик, сентябрь - хризолит, октябрь - берилл и аквамарин, ноябрь - топаз, декабрь - рубин.
- Неужели ты знаешь все на свете? - в тот момент я была уверена, что это так. И в голосе моем не было ни капли иронии. Чистое восхищение.
И Буров был горд собой. И очень доволен. Как спортсмен, выигравший соревнования:
- Я поздравляю тебя. Ты умница. Я даже не ожидал, что ты окажешься такой умницей.
В комнате было много света, розового закатного света. Пахло цветами, листьями, простым домашним уютом. Мне хотелось смеяться. Я была счастлива...