Ключарев расстроенно отбросил сломанную спичку и, забыв зажечь другую, напряженно, бесцельно вглядывался в смутно белеющий лист на бревенчатой стене: "Что это? Плакат? Нет. Формат другой".
- Но вы ведь с Блищука вину тоже не снимаете? - У прокурора голос был удрученный. Так еще хорошо час назад все раскладывалось по своим местам: зазнайка-председатель, бдительный секретарь…
- Нет. Не снимаю. За эту вину он сегодня и поплатился. Ошибся Блищук вот в чем: не разобрался в сущности Советской власти, думал прожить на легкой славе. Миллион на льне собрал, а два, которые мог бы получить с животноводства, с овощей, с зерна, оставил лежать в земле. Такого простить ему никто не имеет права.
Летние созвездия проходили по небосклону, как часовые стрелки. Кто умеет их читать, тому нет нужды справляться о времени: белый рассвет постучится в его окна раньше, чем к другим!
…Уже тяжелая роса потянула к земле грушевые ветви. Заснул на полуслове прокурор молодым, все смывающим из памяти сном.
Замолкла колотушка ночного сторожа. Ключарев с трудом приоткрыл слипающиеся веки: его собственный портрет на предвыборном листке смотрел с бревенчатой стены.
5
Блищуковские дела заняли у Ключарева несколько дней, вытесняя остальные заботы. Но он не переставал думать и об Антонине, хотя то, что ему сказали про пчел и ульи, бросало косую, неприятную тень на его сокровенное, глубоко спрятанное отношение к ней. И на Грома распространилось это подспудное неудовольствие: он говорил с ним по телефону о больнице скупо, сухо, правда, внутренне оправдываясь тем, что в тамошних делах лучше разобраться на месте самому.
Накануне этой поездки в Лучесы, давно обещанной, кстати, и Павлу Горбаню (обещанной еще со времени их разговора о свадьбах), Федор Адрианович позвонил Павлу в райком комсомола.
- Помнишь, мы говорили о штундистах? - сказал он. - Так вот тебе козырь для пропаганды: поймали вчера большанские парни пресвитера Степана Лисянского в кустах с девицей. Темно было, может быть и ушел бы, да стал отбиваться, как бешеный, и все лицо отворачивал, чтоб не узнали. Сегодня штундисты один за другим заходят в сельсовет, спрашивают: правда ли? Он им самим надоел, как горькая редька, святоша этот фальшивый. А такой факт лучше всякой лекции!
- Да, конечно, - как всегда бесцветно, отозвался Павел.
Ключарев даже досадливо крякнул: неужели так и не найдется ничего, что могло бы расшевелить Горбаня? И ведь хороший парень! Он определенно нравился Ключареву своим чистым, открытым лицом под копной курчавых волос.
Для Ключарева люди делились на две неравные половины: одни - и их было больше - как-то сразу открывались перед ним. Он любил их достоинства и не боялся недостатков. Другие все ускользали, никак не докопаешься до их сердцевины.
На следующий день, ближе к полудню, они с Павлом уже направлялись в Пятигостичи, а оттуда в Лучесы на комсомольское собрание.
Там, где развилка дорог на Большаны и Лучесы, машина по знаку Ключарева остановилась у самого края поля. Веник васильков и придорожных трав смахнул пыль с фары. На маленьком холмистом участке неподвижно стоял комбайн. Убрал он не больше гектара, шел по волне полегшей пшеницы, и много несжатых колосков осталось на жнивье. Комбайнер и его помощник сидели неподалеку у ракитового куста, курили. В сторонке спала, прикрыв лицо от загара носовым платком, девушка-агроном. Тишина и мирный покой царствовали здесь.
- В чем дело? - спросил Ключарев еще издали. - Почему стоите?
- Поломка, - равнодушно отозвался комбайнер, приподымаясь и сдувая со лба чуб.
Вслед за Ключаревым подошел Павел Горбань, поздоровался.
- Зачем машину на такой кулачок привели? Чтоб колхозники посмеялись над ней? - спросил Ключарев, еще довольно сдержанно. - Тут легче серпами сжать.
- Пожадничал председатель, - насмешливо отозвался комбайнер, - один комбайн работает - показалось мало, второй выпросил. А делать нечего. Площадей нет. - И, словно отметая от себя всякие дальнейшие претензии, махнул рукой в сторону. - Да вот он и сам: летит, как муха, на начальство.
Действительно, через поле спеша приближался председатель лучесского колхоза Гром.
После телефонного разговора неделю назад Ключарев его не видел и теперь, вскипая давним раздражением, двинулся навстречу с видом, который не предвещал ничего доброго.
Павел пошел было за Ключаревым, но остановился в нерешительности и вернулся к комбайну.
- Что тут с ним?
Комбайнер недовольно пожал плечами.
- Черт его знает! Что-то с зажиганием. Я не ремонтная мастерская. Дал знать в МТС, приедут - разберутся.
Легонько посвистывая сквозь зубы, он пошел не спеша вдоль поля, поближе к секретарю райкома, посматривая на него косым заинтересованным взглядом. Павел обошел комбайн вокруг, словно приглядываясь, крутанул заводную рукоятку двигателя: искры не было. "Так, так", - сам себе проговорил он раздумывая. Потом снял крышку распределителя.
- У тебя нет надфиля? - крикнул он вдогонку. - Напильничка?
Комбайнер, не оборачиваясь, отрицательно мотнул головой.
Ключарев крупными шагами обмерял сжатый участок поля. Гром еле поспевал за ним. Почти бегом бежала следом и агроном в белых тапочках на босу ногу.
- За что машину мучаешь, Гром? Ведь ее рабочие делали, сколько труда вложили! Заставил на таком клинышке вертеться. Все равно что умного, полезного человека послать решетом воду черпать. А вам, агроном, надо бы дождаться, пока хоть немного наскирдуют: легли бы тогда за копну - и солнышко не так печет, и вас не видно, стыда меньше. Нет, Данила Семенович, не прощу тебе этой пшеницы, пока из района не уеду!..
- Федор Адрианович! - позвал вдруг от комбайна Павел. - У вас гривенника нет?
Струйки пота текли по его вискам, поперек щеки шла свежая масляная полоса. Но лицо было оживленное, почти счастливое. Павла Горбаня Ключарев еще, пожалуй, и не видел таким. Он молча порылся в карманах, протянул горсть монет. Павел перебрал их все, выбирая новую и пробуя ногтем резьбу, потом засмеялся, тряхнув головой:
- Ничего, наладим, пустим, не горюй, комбайнер!
- Это значит, контакт надо было подчистить, - пробормотал тот, не глядя на Ключарева.
- Это значит, что, кроме справки об окончании курсов, надо еще мамин ум иметь, - в тон ему ответил секретарь райкома. - Заедем, Павел, в сельсовет, позвоним: пусть МТС не беспокоится, незачем тревожить аварийную бригаду!
…Павел Горбань ехал вначале молча, только все беспокойно оглядывался: видно было, как комбайнер, словно подхваченный ветром, вскочил на сиденье, крикнул что-то помощнику, и большая машина пошла, разметая веерами спелое жито. Пахло цветочной пылью, семена диких трав залетали в "победу", и один такой пушистый комочек прилип к щеке Павла, там, где блестело еще не стертое масляное пятно.
- Н-да, - неопределенно протянул Ключарев, - механизаторы…
Павел словно только и ждал этого насмешливого голоса.
- Нет, как же так можно! - встрепенулся он. - Дают человеку прекрасную новую машину, а ему наплевать, стоит она или идет! Если это не твое дело, не любишь, так и не берись! - Его большие влажные глаза сердито заблестели. Даже голос стал резче.
- А я и не знал, что ты понимаешь в технике. Думал, потомственный комсомольский работник.
- Нет, я тракторист. - Павел с сожалением посмотрел на свои руки. - Началась война, в армию меня еще не брали, мал был, эвакуировался на Волгу, и там, в колхозе, доверили нам, ребятам, машины. Хочешь - учись на них, хочешь - паши. Между прочим, поломок мало было. А ведь ни инструкторов тогда, ни инспекторов по качеству. Днем бомбят, ночью пашем. Кругом темно, вдалеке Сталинград горит - словно и есть ты на свете один со своим трактором; разговариваешь с ним, песни ему поешь…
Павел рассказывал спокойно, даже чуть мечтательно, добрыми глазами вглядываясь в трудную юность.
"Нет, недаром люблю я этого парня", - подумал вдруг Ключарев..
- Слушай, Павел, а почему бы тебе опять по специальности не работать? Ты ведь любишь машины? Ну, скажем, в МТС. Или райкомовского портфеля жалко? Так у тебя еще не ушло время и инженером стать…
- Федор Адрианович! - с внезапным отчаянием воскликнул Горбань. - Ну, зачем вы мне это говорите?! Разве я сам бы не хотел?
Ключарев нахмурился.
История Павла Горбаня была на первый взгляд естественна и даже якобы знаменовала рост человека.
В армии его выбрали комсоргом роты, потом секретарем бюро. Он выполнял свои обязанности честно, старательно, как и на всякой другой работе. При демобилизации ему дали отличную характеристику, и когда он пришел с ней в обком комсомола, там, заглянув в анкету, обрадовались:
- Вот, вот, нам как раз и нужны такие работники!
От его робких возражений отмахнулись, как от ребяческого лепета.
- Дорогой товарищ, - сухо сказали ему в отделе кадров. - Мало ли кто чего хочет? Существует комсомольская дисциплина.
- Ну и как? - спросил Ключарев, барабаня пальцами по колену.
- Да вот так, - невесело усмехнулся Павел. - Кончил годичную политшколу. Теперь только из района в район и перебрасывают.
Ключарев вспомнил, как сам уже не раз поговаривал, что нужен ему в Глубынь-Городок совсем другой комсомольский вожак, потупился и промолчал.
Сельсовет, где проводились обычно собрания, стоял на отшибе, у дороги, и был сейчас тих, пуст, хотя комсомольцам надлежало собраться уже час назад.
Ключарев с Павлом обошли дом вокруг, заглядывая в окна, и долго барабанили, пока на стук не выглянула истрепанная голова. Нет, никто сюда не приходил. Дмитро Мышняк? А где ж ему быть? Дома, конечно.