Он словно ослеп, оглох, лишился всех чувств, кроме одного, которое вело бешеную работу внутри его пылающей головы. Он не слышал, как мимо окна прогромыхали тяжелые шаги; он не слышал, как они протрещали шаткими ступенями крыльца, приблизились к его дверям, как открылась дверь и в комнату вошли люди. Но внезапно зрение возвратилось к Григорию, и он впился глазами в то, что держали перед его лицом. До него дошел низкий голос:
- Это ваша фуражка?
Шапка, конечно - это его шапка. Но почему на шапке кровь? Волосы на затылке Григория медленно приподнялись. Глаза широко раскрылись. Он видит, он видит все. Эти капли крови… Провал мгновенно заполнился. Он видит - на постели она… Нинка… мертвая, с ножом под грудью.
Григорий вскочил и с воплем бросился на милиционера.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
Большая горка дней накопилась за плечами. Дни - вихри, дни - омуты, дни - жернова. Один катится золотой дыней в белесом мареве будней, и сладкий сок каплет с губ счастливчика, закусившего его жадными зубами, а соседний застревает в глотке горьким жгучим инбирем. А там один срывается с бесконечной рабочей цепи и летит к небесам этаким чортовым огненным фейерверком.
Всяко бывало у Джеги. Прежде как-то не замечал разницы в днях. Были все, как братья, похожи друг на друга лицом и повадкой. Все как один - тугие, рабочие заботливые дни. Теперь каждый день на свой манер. Юлочкины радости, юлочкины горести, юлочкина страсть красили каждый из них в другую краску, каждый делали особым.
Были меж ними битвы шуточные и нешуточные. Затевала бой Юлочка. Утром, одеваясь, хмурила Юлочка тонкие брови:
- Негде повернуться. Хоть на крыльцо беги одеваться. Некуда тарелки поставить. Когда уж кончится эта несчастная теснота!?
А позже, когда Джега шелестел бумагами за обеденным столом, Юлочка жаловалась снова:
- Приткнуться некуда почитать. Хоть бы диванчик какой-нибудь был. - Потом безнадежно махала руками:
- Впрочем, если б и был - все равно поставить некуда.
Джега отбояривался как мог:
- Чудачка! Где же тесно? Две-то комнаты на двоих тесно?
Руки Юлочки беспокойно метались перед джегиным носом.
- Ух ты… комнаты! Да разве это комнаты!? Это же клетушки. Птичьи клетки. Тюремные камеры. Три шага вдоль, три поперек.
Джега взмывался:
- Это уж свинство. Рабочие в таких комнатах по пять человек в каждой живут.
- Живут… у каждого свои потребности. Совсем необязательно всем равняться по самому скудному уровню. У них одна работа, у тебя другая. Они, придя домой, могут ничего не делать, а ты вот, видишь, должен еще сидеть работать. Тебе нужна такая обстановка, чтобы ты мог эту работу нести.
- Обстановка! Да ведь я и без того буржуем сижу. Тихо. Свободно. Какой же еще обстановки надо?
- Оставь пожалуйста! Какая там обстановка! Тебе даже негде бумаги свои разложить. У тебя стола письменного нет.
- И обеденный хорош.
- Да, хорош! А когда я захочу выпить стакан чая, я должна с ним либо ткнуться в угол как кошка со своим блюдцем молока, либо гнать тебя со стола.
- Эва, да ты пристройся здесь на краешке. И мне хорошо будет - видать тебя за работой.
- Нет… нет же, это дико. Нет кухни. Примус осточертел, да и что можно на нем сделать? Почему ты цепляешься за свои глупые привычки времен девятнадцатого года? Обязательно все надо делать на ходу и питаться воблой или тухлой колбасой, когда есть свежая рыба, мясо и возможность приготовить по-человечески. Эта проклятая теснота невыносима. Что тебе стоит зайти в откомхоз и попросить себе квартиру? Тебя знают. Тебе дадут.
- В том-то и штука, что меня знают и мне дадут. Потому-то я и не могу итти. Понимаешь ты меня, Юла?
- Странные воззрения! Какая-то глупая щепетильность. Кому это нужно? Разве ты делаешь что-нибудь незаконное? Наконец, разве твоя работа не стоит такой мизерной платы, как приличная квартира?
- Что стоит, то мне в дают. Оставим, брат, лучше.
Мотал кудлатой головой Джега, хмурил брови и, грызя карандаш, зарывался в бумаги. Полчаса ни звука. Тикают часы посреди вороха бумаги. Вдруг шею забывшего обо всем Джеги обвивают ласковые руки, и мягкая шелковистая щечка прижимается к его колючей щеке. Джега закидывает назад голову, и бумаги с испуганным шелестом скатываются с края стола на пол. Над ухом ласково упрекающий голосок:
- Вот видишь, даже обнять тебя нельзя. Всегда что-нибудь зацепишь в тесноте.
И наконец он сдался, капитулировал и отправился в откомхоз. Розовые стены кабинета откомхозовского зава, товарища Карповича, стали свидетелем его падения. Он положил на край стола свой потрепанный портфель и, смотря себе на носки сапог, сказал:
- Карпович, мне нужна небольшая квартира.
- Хорошо, - сказал Карпович и заорал в телефон:
- Слушаю!
Через две минуты Карпович поднял на Джегу удивленные глаза и, поправив очки на носу, протянул руку:
- Джега! Здравствуй, садись!
- Мы уже здоровались, я я уже сижу. Мне нужна небольшая квартира.
- Квартира, ага… да, да… Сейчас… Алло! Слушаю! - схватился он снова. Долго, надрываясь, кричал Карпович в трубку, горячась, убеждая, возражая и поддакивая.
Наконец бросил трубку в гнездо и поднял на Джегу усталый, мутный взгляд:
- Собачья работа! Садись! Ты что-то говорил.
- Мне нужна небольшая квартира, - настойчиво сказал Джега. Карпович провел сухой рукой по лысине:
- Гм. Квартира… тебе… Хорошо… Алло. Слушаю же, ну!
Квартиру Карпович дал.
Квартирка была хорошая. Три просторных светлых комнаты. Юлочка довольно поблескивала глазками и хозяйственно морщила носик:
- Это будет твой кабинет, это спальня, рядом с кухней столовая. После отделки это будет выглядеть вполне прилично. Нам повезло с квартирой. Это прямо счастье. Незаметно всунул Джега свою кудлатую голову в хомут этого счастья. Через неделю квартира была завалена кирпичом, известью, досками, глиной и еще чорт знает какой дрянью. Однажды совершенно неожиданно в темной передней перед Джегой предстали две длинные измазанные глиной и известью фигуры. Они, видно, ждали его возвращения и тотчас же, угрюмо сопя, надвинулись на него.
- В чем дело, товарищи?
- Денег на кирпичи, хозяин.
- Денег?
Появилась Юлочка;
- Джега, наконец-то! Тебя печники ждут; я хочу, чтобы они завтра начали работу.
- Постой, там будто печи были. Я видал.
- Ах, какие там печи! Старый хлам. Разве можно такие печи оставить в приличных комнатах?
Джега опешил. Он не знал, можно или нет оставлять "такие" печи?
- Стойте, товарищи, сколько же вам нужно на эти самые печи?
Печники надвинулись еще грозней:
- Да вот прикиньте, хозяин. На две печки четыре сотни кирпича по шесть рублей - двадцать четыре рубля. Глины, скажем, вода два, по три рубля - шесть рублей, песку воз - два рубля. На первый случай, вот считайте сколько, а там изразец, либо краску масляну - это уже ваша воля.
Джега протяжно свистнул:
- Эва загнул. Да где же я денег столько возьму?
Печники молчали. Юлочка покраснела. Ей было стыдно перед печниками за джегину простоватость. Она быстро выступила вперед:
- Зайдите, пожалуйста, завтра в четыре часа, вы получите деньги на кирпичи, а работать начнете с четверга.
Вечером Джега подивился Юлочке. Всегда как ртуть, а тут молчит, перелистывает у окна какую-то книгу и ни гу-гу.
Усмехнулся Джега, махнул рукой и уселся за работу:
- Помолчим, значит.
За чаем Юлочка, смотря в сторону, уронила:
- Деньги на кирпичи тем не менее нужны.
Джега глотнул чай:
- А чорт их знает! Раз говоришь - должно быть нужны.
- Надо завтра достать до четырех часов.
- Ишь ты, придется стрельнуть, значит. Ладно, не тоскуй, хорошая моя, управимся. Только вот, как я их тебе до четырех принесу? Мне, брат, никак не урваться.
- Я сама зайду к тебе в коллектив.
Юлочка пришла, как обещалась, в три часа. Едва открылась дверь перед ней, Джегу в краску бросило. Вскочил, неловко зацепив за стул, и, смешавшись, суетливо шарил по карманам.
В комнате, набитой ребятами, неестественная тишина. Беззастенчивые и бузливые со знакомыми и чужими, ребята вдруг, как по команде, смолкли и нахохлились, точно сычи. Нормальное кровообращение в комнате восстановилось только после того, как юлочкины каблучки простучали где-то далеко внизу. Кто-то шаркнул стулом, а смешливый Мишка Поспелов потянул носом ощутимый всеми запах пудры и духов, оставленный за собой Юлочкой, притворно и оглушительно чихнул. Сам он быстро осекся, почуяв в своей шутке что-то неладное, в ушах же Джеги это чиханье отдалось как пощечина. Кажись, ничего особенного не случилось. Ну, что из того, что трепач и балагур Мишка Поспелов чихнул вслед Юлочке? А вот поди ж ты!
Весь этот день Джега был хмур и рассеян. Что-то постороннее тугим клином засело в голову и мешало сосредоточиться. Возвращаясь из коллектива, вспомнил он свою встречу с ребятами на Заостровке, вспомнил неловкую встречу с компанией из коллектива, когда шел однажды с Юлочкой по бульвару. Почему его корежит всякий раз, когда между ним и ребятами становится Юлочка? Почему он не мнется и не корчит дурака, когда встречает их, идя с Женькой Печерской или с другими дивчатами?
Он мог, конечно, ответить почему. И он отвечал, так как знал и понимал ребят насквозь. Юлочка - не их породы. Она пришла со стороны. И так, сама по себе, она ребят коробила, да еще Джегой завладела. Он понимал это и в глубине души оправдывал и, пожалуй, даже одобрял ребят.