- Слава богу! А она меня знаешь почему ненавидит? Потому что я Альгису доверенность не даю на машину. Она, когда выходила, думала, будет фон-барыней на "Волге" раскатывать, а вышло - фиг. Не понимает, что не могу я без баранки, потому что всю жизнь! Да сколько я для этой моей тачки чаевых перебрал, скольких свиней катал, - взять да уступить?! Я не этот, не король Лир. Хотите - покупайте. При заработках Альгиса. Если бы она не сосала. А знаешь, что я тебе скажу: кто за рулем не сидел, тот не жил полной жизнью. Все равно что с женщиной не спал.
- Ну уж ты!
- Точно! Настоящий мужчина должен владеть пространством.
Его ладони - широкие, уверенные - сделали чувственное движение: будто крутанули невидимую баранку.
Появился Альгис. В одной тенниске, взмокший после работы.
- О, Славка, салют! Уф, выжал из него килограмм сала. Лежит сейчас, отдыхает.
- Кто за гусь?
- Э-э, профессиональная тайна. Но тебе, как другу: бывший балерун. Завязал со своими танцами, его и разнесло. Жрет, не двигается. Я ему: бегайте и меньше ешьте. А он: надоело, с детства только и режимлю, теперь хочу наконец в свое удовольствие. А удовольствие - жрать и валяться, понял? Ладно, посиди, сполоснусь немного.
Альгис двигался резко и весь был угловатый, без закруглений: острые плечи, острый подбородок, острые скулы. И говорил так же - отрывисто, телеграфно.
- Видал, работенка? - кивнул вслед сыну Костис. - Не может халтурить. Я ему: да не выкладывайся так! Пришлепнул, помял слегка - следующий! При нынешнем спросе. Не может.
В прихожей послышались голоса, хлопнула дверь. Вернулся Альгис, на этот раз в свитере.
- Проводил и выпроводил. Жирные надоели! Хочу тощего и здорового, вроде тебя. Я бы скидку, ей-богу. Мечтаю о благородных мускулах! Думают, им не надо. Им больше и надо!
- Заметано. Если соберусь, скидка с тебя. И шел бы в спорт.
- Ага! Там работать за ставку. Массажист команды - там двадцать лбов, представляешь? После них ничего не сможешь… Что нового?
- Он тут уже загадал загадки, - сказал Костис. - События у человека.
- Научился тресковую икру под паюсную гримировать?
Вячеслав Иванович рассмеялся:
- Каждый гадает в меру своей испорченности. Но тут такое дело, что не догадаться: узнал я про своих родителей.
И Вячеслав Иванович рассказал.
Альгис слушал с непонятной неприязнью. Будто стал еще угловатей. И сказал, когда Вячеслав Иванович выложил свою историю до конца:
- Вымерли, говоришь? А что не все вымирали, это ты знаешь? Что некоторые очень даже жили?
Вячеславу Ивановичу не хотелось об этом думать. Почему-то так получалось, что Альгис своей фразой бросал тень и на его родителей тоже. Логики никакой: повторить снова слова Альгиса, и легко доказать, что тот четко отделил родителей Вячеслава Ивановича от тех, кто "очень даже жили". А все равно получалось. Поэтому Вячеслав Иванович ответил неохотно:
- Ну были, слыхал. Но немного.
- Вот именно, были! Много - немного, кто их сосчитал? Были и есть до сих пор. Процветают. К одному ходил лично, жиры растрясал. Он и не скрывает. Хвастает: многих спас в блокаду. Он сидел в транспортной службе при аэродроме, понял? За что спасал, не надо спрашивать: не квартира - комиссионка. Особенно фарфор. Знаток!
Вячеслав Иванович понимал, что говорит невпопад, а все равно не удержался:
- После моих ничего не осталось. Да и не было.
Тут уж не выдержал и Костис:
- Славик, милый, кто же говорит про твоих? Те могли копить, которые близко ко всякому снабжению. Конечно, не твои! А мне сосед сверху тут рассказывал про одного деятеля. Фамилию умолчим из сочувствия к детям: они-то не виноваты. Не всякое яблоко…
- А про яблоко знаете такой интересный факт? - Вячеслав Иванович хоть и был не в настроении от этого разговора, но, как всегда, не смог удержаться, блеснул эрудицией: - Отец Пестеля был генерал-губернатор Сибири и жуткий взяточник. Вся Сибирь стонала, так обирал. А сын - ну, сами знаете. Вот куда закатился от яблони!
- Да, потому и замнем фамилию. И про отца Пестеля лучше бы забыть ради сына…
- Вот уж нет! - Альгис резко двинул вперед своими угловатыми плечами, словно протаранить хотел. - Вот уж… Правда всегда полезная, и ни для кого ее нельзя заминать. Больно щедрые - правдой разбрасываться!
- Да ладно тебе, - благодушно оборвал сына Костис. - Все равно вы, молодые, и не слыхали о таком. Я не о Пестеле, а об этом деятеле. Вы не слыхали, а в свое время - знаменитая личность. Библиотеку собрал между делом, но сам, понятно, не спец, и собирал больше для бахвальства, ну и позвал одного старого книжника ее приводить в божеский вид. Систематизировать. Сразу после войны. Тот пришел, полез к полкам, а там за книгами - консервы! Запасы, как у хомяка! Главное, сам о них забыл - библиоман, чтоб его! А тот книжник сам все пережил, не выдержал, написал куда следует. Потом скоро расстреляли этого деятеля. За что стреляли, может, и клевета на него, ну а за все, по совести, получается правильно: речи говорил, призывал, а дома - обыкновенный хомяк. Самое подлее дело… Вот так, милый Слава. А твои родители - светлые люди, разве ж кто про них говорит?
Все разумно сказал Костис, разложил по полочкам, как говорится, ничего не возразишь. А обида у Вячеслава Ивановича росла и росла. Альгис - его лучший друг, никогда ни за что его Вячеслав Иванович не осуждал, и Костис - отличный старик! Но вот не поверил сейчас Вячеслав Иванович, что этот же Альгис не поступил бы, как тот снабженец с аэропорта или как тот деятель- если бы смог, конечно, если бы оказался на их месте! Что же, зря он сам отбывает почасовиком в "группах здоровья", силы бережет для частных клиентов? Зря Костис "Волгу" свою купил на чаевые? Простительные слабости - но не им осуждать! Кому другому Вячеслав Иванович сейчас бы наговорил! Но ему не хотелось ссориться с Альгисом и Костисом.
- Могил не осталось - я бы памятник!..
- Памятники уже стоят - на всех. Хоть на Пискаревском, хоть на Серафимовском. К Пискаревскому подъезд лучше, а перед Серафимовским у меня движок заглох на переезде, - сказал Костис. - Там же электрички через пять минут, могли запросто туда же залететь- на Серафимовское. Да пассажиры попались- старухи немощные, не подтолкнуть… А памятник мне серафимовский нравится больше.
- Все равно лучше бы свой. Поставил бы скамейку, развел жасмин. Я больше всего люблю жасмин.
- Памятник на могиле - себя тешить, - сказал Альгис. - Мертвым все равно.
Тоже справедливо сказано - и тоже неприятно слышать.
- Я раз вдову вез на Богословское. Вдовы вообще разговорчивые. - Костис подмигнул. - Рассказала, ее муж был дирижером, и она над ним художественный бюст поставила. Скульптору заказала за бешеные деньги. Он весь вдохновенный, жест у него, и палочка в руке. Все мраморное. Так на второй день отломали палочку. Другая бы успокоилась, а она узнала про реставраторов- знаешь, в самом Летнем саду реставрировали, когда там у статуй мечи поотбивали, пальцы, целые головы, - и приделали ей новую палочку. Как новая! Но опять отломали! Очень она возмущалась хулиганами.
Говорит, закажу вставить стальную и закрашу под мрамор, - несдающаяся женщина! И хлопот у нее с памятником- больше, чем с живым мужем. Вот она и при деле.
Вячеслав Иванович невольно улыбнулся. Альгис тоже, наверное, почувствовал, что лучше поговорить о чем-нибудь другом, спросил:
- Как твой беженет?
Он перенял этот словокомплекс, как и большинство продуктов словотворчества Вячеслава Ивановича.
- По-прежнему. Уже слегка коптит. Но что в ней хорошо - доверчивость! Недавно при ней с языка это самое слово. Она пристала: что такое? что значит? Говорю, это по-французски: если перевести - "страстная любовь в зрелом возрасте". Самое модное сейчас. Сейчас, говорю, девочки не в моде. Обрадовалась! Теперь только и слышно: беженет да беженет. И французский язык хвалит: у нас целая фраза, а у них одно слово!
Послышался щелчок замка во входной двери, и сразу же - уверенный четкий стук каблуков.
- Не ходит, а чечетку бьет, - проворчал Костис.
Дверь распахнулась - и весь проем заняла плотная фигура Клавы. Килограммов девяносто в ней наверняка.
- Привет, Славуля!
Вячеслав Иванович знал, что Клава его ценит как полезного знакомого, доставателя тортов, рыбы и прочего в том же роде.
- Здравствуй, Клаша.
Из дружбы с Альгисом он старался быть с нею приветливым.
- Прошлась - ну ничего! Могла и не выходить.
- Ну что ты, Клаша, а моцион?
- Ай, чтоб вас обоих с вашей физкультурой. Помешались совсем. Нет, чтобы взять сумку и по магазинам. Хоть бы польза. Вы тут бегаете, а в Пушкине, может, английские туфли выбросили!
Ну не доказывать же ей чего-то всерьез! Вячеслав Иванович сказал:
- Ты неблагодарная, Клаша: от бега гормоны стимулируются. А мужику без гормонов - никуда.
- Толку от ваших гормонов!
Альгис вдруг дернул острым плечом и выбежал, хлопнув дверью.
- Правда глаза колет, - сказала вслед Клаша.
- Я таких из мотора в чистом поле выбрасывал, - прогудел своим басом Костис.
- Ах, папаша, было б мне за тебя, а не за твоего сыночка!
В голосе Клавы прозвучала странная смесь досады и игривости.
- Ух, баба! - только и сказал Костис, выходя за сыном.
Вячеслав Иванович наблюдал сцену с интересом, точно дело происходило в театре. Ну и вдобавок снова радовался про себя, что не является действующим лицом. Предупреждал же он Альгиса! Теперь пусть не жалуется- сам виноват
А Клава, проводив глазами свекра, уставилась на Вячеслава Ивановича: