Хотя бы даже потому, Алеша, что я теперь не Анна, а Перепетуя. Та самая, которая носит такие вот платья. - Анюта провела рукой по частым складочкам кофты. - И которая торгует семечками и кедровыми орехами.
Но ведь Елизавета Коронотова живет же здесь! В своей семье. А она, как и ты, вышла из той же тюрьмы. Нюта, зачем же снова нам разлучаться? Это невозможно. Мы должны быть вместе. - Алексей Антонович вскочил и, словно боясь, что Анюта уйдет, не ответив на самое главное, положил ей руки на плечи.
Вместе? А как? - глядя снизу вверх на него, тихо спросила Анюта.
Повенчаться. Стать мужем и женой! И ты уже сейчас должна остаться у меня.
Анюта покачала головой.
Оставить наше священное дело, оставить своих товарищей, Алеша, я не могу. В этом теперь вся жизнь моя. Не станет этого для меня - не станет и Анюты. - Она, все более овладевая собой, усмехнулась. - Тогда останется только Перепетуя Дичко, торговка семечками. И не только по паспорту.
Нюта, но я ведь тоже…
Я знаю, Алеша, все. Милый, спасибо тебе, что эта рука для меня не чужая, - она погладила руку Алексея Антоновича, все еще лежащую у нее на плече. - И все же я не могу остаться с тобой, потому что комитет партии мне сейчас поручил такую работу, где я буду пока одна или все равно что одна. Такая уж моя специальность. - Она опять чуть-чуть улыбнулась.
А сколько будет это "пока"?
Анюта посмотрела ему в глаза просительно и прямо.
Если можешь не ждать меня - не жди, Алеша.
Я буду ждать! Буду ждать сколько угодно! Хоть всю жизнь…
Проводи меня до вокзала, Алеша.
Она стала прощаться с Ольгой Петровной. Та все это время сидела словно окаменев, неподвижно глядя на желтый огонек лампы. Да, победа над гнетом и произволом дешевой ценой не дается. Так было и будет. Одна любовь в этой борьбе - ее любовь - была уже отнята, теперь уходит и вторая любовь - любовь ее сына. Так что же, задержать, не отдать? Разве задержишь? Разве можно задерживать? Бороться за благородное дело и не жертвовать собой, не жертвовать своей жизнью и даже тем, что часто бывает дороже жизни, - не жертвовать всем этим нельзя. Пока борьба не закончена - нельзя! Здесь выбора быть не может.
Когда Анюта приблизилась к ней, Ольга Петровна приподняла седую голову, потерла всей ладонью свой высокий морщинистый лоб и притянула девушку к себе. Всегда спокойная, уравновешенная, на этот раз она не могла сдержаться. Да и нужны ли теперь эти оковы внешнего спокойствия, когда всем им ясно, что этот вечер - вечер большого прощания. Анюта припала лицом к плечу Ольги Петровны, и вдруг они обе заплакали.
Мама, ну скажи хоть ты Анюте, - выкрикнул Алексей Антонович, кусая губы, - скажи ей… скажи, что она должна остаться! Нет… Не это… Мама! Я не знаю, что… Как все жестоко устроено в мире!
Анюта повернула к нему мокрое от слез лицо.
Алеша, я плачу… Но ведь ты знаешь: бабьи слезы - вода. - Она выпрямилась, прерывисто перевела дыхание. - Прошу тебя, когда будешь думать обо мне, не вспоминай, что я плакала. Я не хочу такой остаться у тебя в памяти. Алеша! Вот… я уже не плачу. - Она подбежала к нему, взяла ладонями его голову. - Ты видишь… я не плачу… Алеша, пусть лучше я останусь такой.
И, ударившись плечом о дверной косяк, выбежала из комнаты.
Что же ты молчишь, мама? - в отчаянии сказал Алексей Антонович. - Останови ее.
Ольга Петровна печально посмотрела на сына.
Алеша, проводи Анюту до вокзала.
20
Колючий северный ветер бил им прямо в лица. Анюта вздрагивала и зябко прижималась к Мирвольскому. Они шли пустыми Точными улицами. Молчали. Алексей Антонович делал шаги как можно короче, и все же удивительно быстро приближались к ним огни вокзала и, отзываясь щемящей болью в сердце, все громче и громче перекликались паровозные свистки. Ветер доносил уже запах угольной гари. Алексей Антонович Спросил Анюту, есть ли у нее деньги. Она сказала: есть. И решительно отказалась взять хотя бы несколько рублей. Тогда Алексей Антонович попросил принять от него подарок. Напомнил, что в день рождения от подарка отказываться нельзя. Остановился, расстегнул пальто и вынул из жилетного кармана своп серебряные часы.
Только они мужские, - проговорил виновато.
Это ничего, - сказала Анюта, - я придумаю, как их носить. Спасибо, Алеша. Большое спасибо. Такой подарок я не могу не взять.
И опять они шли молча. И хотя каждому нужно было сказать что-то большое, значительное и совершенно необходимое - слов не находилось. Над их головами горели по-зимнему жаркие звезды, но от этого было только еще холоднее. Пронзительно скрипел снег под ногами. Закрытые наглухо ставни домов придавали и без того глухой, черной улице какую-то особую оцепенелость.
До чего пусто вокруг, - сказал Алексей Антонович. - Будто на всем белом свете, кроме нас, нет никого. А потом я останусь и вовсе один.
Люди есть везде, - не сразу отозвалась Анюта. - А среди людей быть одному невозможно. Алеша, пообещай мне: когда я уеду - ты не останешься один.
Алексей Антонович немного отогнул углы каракулевого воротника, густо заиндевевшего от дыхания.
Конечно, в прямом смысле я буду не один. Не отшельник, в пустыню не уйду. Просто я хотел сказать тебе, Анюта, что сейчас я очень несчастен, что мы оба несчастны.
Алеша, не понимай и ты меня в прямом смысле. Я хотела тебе сказать только, что не надо оставаться среди людей, как в лесу. А теперь добавлю: не называй, пожалуйста, несчастьем мой отъезд и то, ради чего я еду.
Оно подкралось так неожиданно, это несчастье, - с упрямством отчаяния повторил Алексей Антонович. - Никогда не знаешь, откуда оно может прийти. Для человека счастья нет нигде, а несчастье подстерегает его повсюду.
Счастье человека впереди, - тихо сказала Анюта. - Оно всегда впереди.
Да. В этом, видимо, и будет все наше счастье, - горько и с тоской вырвалось у Мирвольского- Гнаться за ним - и никогда не догнать. Никогда!
Анюта остановилась, внимательно посмотрела на Алексея Антоновича таким же строгим взглядом, как иногда смотрела Ольга Петровна. Обняла и молча поцеловала его холодными, потвердевшими на морозе губами.
Нюта, родная! Почему ты молчишь?
Больше меня провожать не надо, Алеша, - сказала она. - Могут заметить, что доктор Мирвольский ночью провожал на поезд какую-то ситцевую, бабистую Перепетую. А ты в городе человек заметный.
Какое мне дело до этого! Пусть замечают, записывают все, что хотят. Я сам нарочно полезу в опасности. Мне теперь все равно!
Алеша, но ты ведь тоже служишь делу революции! Ты сам сказал. Тебе не может быть все равно.
Зачем я должен беречь себя, когда даже себе я стал совсем не нужен? Если весь мир для меня рушится, зачем я сам в мире? - Нервная дрожь била его. - Чем-чем, а своей жизнью я могу распорядиться, как захочу. Другие не пострадают…
Анюта схватила его за руки, встряхнула.
- Алеша! Да что с тобой? - вполголоса, но очень отчетливо в самое лицо ему сказала Анюта. - Ты раскис. Ты готов сейчас погубить все, чтобы удержать - что? - свое счастье? Тогда не будет оно счастьем. Не будет! Мне больно, так говорить с тобой в самую последнюю минуту, но я должна это сказать. Прости.
Она повернулась и пошла к сияющим впереди огням вокзала.
21
Лакричник заметил Анюту случайно, когда девушка только еще сошла с поезда. Он знал, что горничная Василева, несколько лет тому назад исчезнув из Шиверска, слывет политической. Интересно, зачем она здесь появилась? Куда она пойдет с вокзала?
Киреев приказал найти, кто привозит сюда листовки и кто в Шиверске хранит их у себя. Лакричник две недели вертелся возле Порфирия и возле Лавутина - без успеха. Не окажется ли в приезде этой девки путеводной нити? Одета сейчас она так, как раньше не одевалась. Не признак ли это чего-то такого… Лакричник отправился по пятам Анюты и к удовлетворению своему отметил, что девушка вошла в дом к Мирвольскому. К нему не первый раз ходят переодетые. Так оно и должно быть. Без интеллигентов дело с листовками никак не обойдется. И вовсе отлично, если главным окажется никто иной, а Мирвольский!
На улице было дьявольски холодно, но Лакричник, устроившись за углом забора, терпеливо ждал возвращения Алексея Антоновича со службы. Дождался. И - тут уж непонятное - Мирвольский почти тотчас же снова вышел из дому. Лакричник растерялся. За кем следить? Он решил так: Мирвольский находится в городе постоянно и выследить его всегда будет легче, а эту приезжую переодетую девку нельзя упускать из виду ни на минуту, И остался наблюдать за домом Мпрвольского. Алексей Антонович вернулся быстро. Как это понять? Должно быть, ходил приглашать еще кого-то. Кого? Ах, какое горе, что человек не может делиться на две половины и сразу следить за двумя. Лакричник пропрыгал на морозе до позднего вечера, но этот второй - тот, за кем ходил Мирвольский, - так и не появился. Новая загадка!
Прыгать напролет всю ночь, не отходя от дома Мирвольского, Лакричнику показалась невмоготу. Будет вполне уместным погреться часок, одеться потеплее, в валенки подложить стельки из соломы потолще, выпить водочки и затем вернуться вновь. Ясно, что девка осталась здесь ночевать. Ну, да ведь и раньше все в городе считали ее любовницей Мирвольского. На всякий случай Лакричник нагреб в полу рыхлого снега и припорошил им у калитки. Ничего: если будут ходить без него - оставят следы.