7
Вздев на переносье залепленные воском очки, Филипп Петрович подшивал старыми голенищами дырявые валенки. Савва готовил для него дратву: сучил, натирал варом и заделывал в концы свиную щетину. Агафья Степановна чинила белье. Рубахи "мужиков" почему-то расползались так быстро, что она едва успевала ставить на них заплаты. Вере делать было решительно нечего. Поэтому она, пристроившись позади Саввы, ловко таскала у него из-под руки то приготовленные щетинки, то сложенный полумесяцем круглый кусок кожи, в котором находился вар. Савва притворно шарил возле себя:
Вот ведь только что держал варник в руках. Куда-то сунул - и не помню.
Вера подбрасывала ему пропажу с другой стороны и нараспев корила:
Эх ты, слепой ты, слепой! Ничего ты не видишь, совсем ничего. Вот же он, варник твой, рядом с тобой лежит. Ну?
Агафья Степановна тихонько, про себя, посмеивалась: "Славные ребятишки!" Такие жизнь вместе пройдут - как песню споют. И дай бог им. Сколько видишь сейчас всякого озорства и непотребства! Парни пьянствуют, в карты режутся, на улицах охальничают. Оно и понятно: молодая кровь бунтует, а силу с пользой не знают куда и как приложить. И девушки тоже многие стали вольничать. Сперва прогулки, вечеринки, а там, глядишь, и вовсе от дому отобьется, подумать больно - уличной гуленой станет.
Говорят, все от родительского воспитания зависит. Так-то оно так, а попробуй держать детей в строгости, в правилах жизни, если кругом, как поветрие, распущенность пошла. И государство, держава царская, в этом деле тоже не сбоку припека. Пьянку кто поощряет? Семья разве? Да для семьи это страх и горе. Казенных монополек на каждом углу пооткрывали, не то бутылками - сотками, даже двухсотками стали вино продавать! На бутылку у иного, может, денег еще и не сыщется, а на двухсотку слабый человек всегда найдет. Вытянет прямо у крыльца монопольки вино через горлышко, а стекло - об камень. Вот и радость себе нашел. Тоже и картеж. Казенные игорНые дома в больших городах, а с них картежная зараза повсюду теперь поползла. Хорошо, что Савва к книжкам пристрастился, а за ним и Веруська почитывает. Ума набираются. И чистоту души сохранили оба.
Филипп Петрович под нос себе мурлыкал песенку:
Скажи, скажи, мудреная,
В кого была влюбленная?
Любила друга первого, Теперь люблю последнего…
Он намотал дратву на кулаки, стал затягивать - дратва лопнула.
Эх, пеньки золоченые! - вскрикнул Филипп Петрович. - Савва, пускай нитки на четыре потолще. Да варом получше протирай.
- Ладно, - отозвался Савва. - Веруська, где нитки? Вера всплеснула руками:
Да что это сегодня с тобой? Вон же они, на полу. Ногами их топчешь.
Агафья Степановна оторвалась от своей штопки.
Доченька, сходи в сени, наруби капусты к ужину и поставь на шесток, пусть растает.
Примотав напоследок конец подготовленной дратвы к пуговице пиджака Саввы, Вера пошла выполнять поручение матери. Взяла большую эмалированную миску, вооружилась сечкой, накинула на плечи теплый платок и распахнула дверь в сени. Ворвалось тугое облако морозного пара, и вместе с ним влетели в дом сухие снежинки.
Вот разыгралась пурга, не дай господи, - озабоченно сказала Агафья Степановна. - Вовсе забьет сени снегом. Саввушка, ты видел, ветром вчера на сенях крышу как задрало?
Проглядел, Агафья Степановна. Что же вы сразу мне не сказали?
Филиппу я говорила. Филипп Петрович поежился.
Это точно, Агаша, что говорила. Так ведь, черт его бен, мороз такой. А пурга метет. Лазать-то по крыше…
Ну, а если весь дом ветром перевернет?
Где же ветру дом перевернуть, Агаша? Шутишь. А вот оттеплеет малость - мы с Саввой полезем и изладим все как полагается.
Пока оттеплеет, в сенях снегом все занесет, - строго сказала Агафья Степановна.
Снег-то и лопатой потом можно повыкидать. А во-обче-то говоришь ты правду истинную - в крыше дыру и теперь заделать бы не худо. Вот холодно только очень…
Савва из-за спины Филиппа Петровича кивнул Агафье Степановне: не беспокойтесь, дескать, я все сделаю. Агафья Степановна неодобрительно погрозила ему пальцем: "Зря защищаешь виноватого". А вслух сказала:
Рано в старики записываешься, Филипп. Хотя бы до полета лет подождал.
Так ведь что же, Агаша, - примирительно откликнулся Филипп Петрович, - не от себя зависит оно. Сама помнишь, какой удалец был я. А теперь самый интерес для меня сидеть вот так и шилом валенки ковырять.
Это Савва избаловал тебя, Филипп. Во всем тебя подменяет, все на свои плечи берет - вот ты и раздряб до сроку, на покой потянулся, о старости заговорил.
Оно так, Агаша. Справедливы твои слова. Хотя при нужде я взыграть-то еще могу.
Агафья Степановна опять взялась за белье. Савва там или не Савва избаловал его, а сдал Филипп Петрович здорово. Решительности в нем вовсе никакой не осталось. Лишь бы как потише, полегче да потеплей. С работы придет - прежде всего сапоги долой, и на печку понежиться. Ни о чем на будущее не стало у него заботы, только бы сегодня день прошел. На радость бог послал им Савву. Помаленьку, помаленьку, а хозяином в доме становится. Хорошим хозяином. Поженятся с Верочкой… Ей перед рождеством семнадцать исполнилось. Выходит, только годик еще повременить, а на ту зиму, перед масленицей, и сыграть свадьбу. Савва-то сам об этом, конечно, не скажет. Ну, тут можно будет ему и помочь…
Агафья Степановна вовсе ушла в свои мечты. Даже не заметила, как вернулась дочь с нарубленной мерзлой капустой и как она, подкравшись, опустила Савве льдинку за воротник. Тот вскрикнул, вскочил, хотел наказать озорницу, но в это время Филипп Петрович потянул к себе дратву, а вместе с дратвой и Савву.
Ой, спасибо тебе, тятя, спасибо, что ты его привязал, - умирала от хохота Вера. - Не то он растерзал бы меня, наверно. Как тигр бросился…
Филипп Петрович, спустив очки на самый кончик носа, глядел растерянно: когда же это он и как привязал Савву за пуговицу?
Агафья Степановна цвела от радости. Савва стоял и тоже улыбался, а сам потихоньку распутывал нитки. Почуяв неотвратимость возмездия, Вера уже не хохотала, а, прижав руки к груди и бесовато поблескивая глазами, молила лукавым шепотком:
- Ой! Саввушка! Не надо, не надо, Саввушка! Но Савва на этот раз оказался неумолимым. Впрочем, трудно сказать, так ли уж и хотелось Вере
умолить его…
Когда немного улеглось веселье и молодежь вернулась к своим прежним занятиям, Агафья Степановна предложила всем вместе попеть песни. Филипп Петрович с готовностью затянул:
Скажи, скажи, красавица,
Как с милым ты рассталася?..
Вера недовольно вытянула губы:
Ну, тятя, лучше бы не грустную.
Но Агафья Степановна уже подхватила:
Рассталась я с ним весело -
Мил плакал, я смеялася.
И Вере пришлось подчиниться.
За окнами бушевала метель, выла и свистела на рапные голоса, иногда тупо и мягко, словно большой тугой подушкой, ударяла в стены. Все время кто-то оледенелыми, негнущимися ногами бродил по крыше, перетряхивал водосточные трубы, щедрой рукой сыпал крупный горох на карнизы. А в доме было уютно, тепло и все вокруг наполнено чем-то праздничным. Давно ли минули святки, крещенье, а тут пришлось через два дня опять воскресенье - гуляй да гуляй, - и потому этот первый рабочий день недели был тоже похож на праздник. И сейчас они пели все еще в ощущении продолжающихся святок, хотя на ужин, кроме кислой капусты, у них в этот вечер ничего больше и не было.
Песня лилась мягкая, задушевная, и горько-горько выговаривала Вера слова сожаления:
Склонил, склонил головушку На грудь мою на белую, Скатил, смочил горючими, Горючими, сыпучими.
Слезам его не верила,
Не верила - смеялася…
Ух и до чего же хорошо! - вытянув последнюю ноту, даже притопнул ногой Филипп Петрович. - Вот люблю песни! Пел бы и пел, и ничего мне больше не нужно.
Хлеб тоже нужен, Филипп, - словно бы спуская его с небес на землю, заметила Агафья Степановна. - И сама я попеть люблю, а только лучше, если не натощак.
Так ведь, Агаша, это я для красного словца сказал. Хотя, ежели разобраться, человеку бы тоже только самую малость нужно.
Какую же, например, самую малость? - быстро спросил Савва.
Какую? А вот такую - длинно объяснять не стану, - вот все, - все как есть, - Филипп Петрович прочертил ладонью в воздухе прямую линию, - все осталось бы как теперь, расценки бы за работу старые поставили, что пять лет назад были, и мука на базаре на прежнюю цену вернулась бы. Все! До конца дней своих более ничего не пожелал бы.
Неужели все, Филипп Петрович?
Ну… может, еще, чтобы война кончилась н городовые чтобы не били людей. Тихой, спокойной жизни всем я хочу. И себе тоже. Поработал день, а вечером отдохнул. В праздник - постоять в церкви, обедню послушать, потом выпить рюмочку. В семье, среди своих. Чего, ну' чего, Савва, подумай ты сам, пожелать еще человеку?
Да вроде бы раньше мы с тобой вместе, Филипп Петрович, в кружки ходили и рассуждали там по-другому - чего рабочему нужно.
А! Про кружки ты мне не поминай, Савва, - отмахнулся Филипп Петрович. - Ну, было, ну, ходили, разговаривали. Тогда помоложе я был, задираться хотелось. А теперь остепеняться стал. Кому нравится, тот пусть и бунтует, а я так, без драки, пожить хочу. Ведь сколько мы с тобой ораторов всяких слушали, а проку народу от этих ораторов чуть. Пальцем, Савва, гору не опрокинешь. А лопатой срыть ее - веку не хватит. Значит, ходи под низом у горы, как тебе положено…
Опять завели! Конца вашим спорам никогда не бывает, - заворчала Агафья Степановна и, кликнув Веру, пошла в кухню собирать на стол.