- Угу. - Он подсел ко мне вплотную, наклонился над ухом и зашептал: - Очень верующий: молится. Но в последние годы с богом вроде бы на равную ногу становится. В прошлом году, летом, подслушал я его молитву.
- Интересно: какая же? - спросил я также тихо.
- Вот слушайте. "Господи, отче наш, царю небесный… Да будет воля твоя. Сушь-то какая стоит, господи. А? Ни одной приметы на дождик. Хлеба-то незавидные, господи… Я не партейный человек, и то болею сердцем, а ты все-таки бог. Как же дождя-то? Надо ведь обязательно. Или уж мы на самом деле грешники какие? Вот посохнет, тогда что? Ну, пущай старики, может, и нагрешили, а детишки-то тебе не виноваты. Ты должон сочувствовать, господи". Потом он вроде спохватился и закончил: "Да приидет царствие твое. И во веки веков. Аминь".
Пока мы этак шептались, бормотанье прекратилось. Мы помолчали. Я встал, подал руку на прощанье и сказал:
- Ну, теперь увидимся не раньше как через два дня.
И вдруг село заполнилось звуками баяна. Витя где-то поблизости играл вальс. Сразу не захотелось уходить, и мы все стояли и стояли, заслушавшись.
- Эх, Витя, Витя! - тихо и задумчиво заговорил Митрофан Андреевич. - Все простишь тебе, Витя!
…Шел я до квартиры тихо. Уж очень хорош вечер. Да и на душе было спокойно и легко. Проходя мимо какого-то палисадничка, я услышал тихий девичий голос и не устоявшийся еще юношеский баритончик.
- Уедешь, значит? - спрашивала она.
- Осенью уеду.
- Забудешь, Витя…
- Нет, Настя, никогда тебя не забуду.
Чтобы не быть невольным свидетелем, я тихо отошел на середину улицы и продолжал путь.
Взявшись за щеколду своей калитки, немного постоял и прислушался к звуку тракторов: оба "ДТ" урчали - значит, и Костя выехал.
Вот и кончился еще один день…
Покойной ночи, добрые люди!
1953
У КРУТОГО ЯРА
Рассказы
У Крутого яра
Рассвело. В поле тихо-тихо, ни звука. Кругом ни души. Сеня Трошин сидит на корточках в молодом овсе и пристально смотрит на большую каплю росы. Русые, почти белые волосы с завитушками над висками ничем не прикрыты. Сеня отводит голову то в одну сторону, то в другую, наклоняясь и прищурив глаз. Нет-нет да появится у него на лице улыбка. В руке он зажал фуражку - в ней что-то зашевелилось. Сеня приоткрыл фуражку и погладил крохотного зайчонка с гладким и нежным пушком.
- Сиди, сиди, дурачок! Ничего тебе худого не будет.
Зайчонок пошевелил ноздрями, еще плотнее прижал уши и доверчиво полез к Сене в рукав, откуда шло тепло.
- Ну сиди в рукаве. Ладно. Сиди, так и быть: будешь там, как на курорте… Забавные эти зайчата-сосунки: ничего не смыслит ровным счётом - бери его руками и неси…
Сеня снова устремил взор на ту же каплю росы. Если посмотреть на нее слева, то виден в ней предутренний розово-красный горизонт неба; если посмотреть справа, то видно отражение зелени поля и облака. Настоящие, но крохотные облачка! Мир отражался в капле! И Сеня видит это крохотное отражение мира, тихого, спокойного, в предутренней свежести. Если смотреть одним глазом, закрыв другой, то картинка становится отчетливее, ярче. Сеня улыбался от тихой радости.
Он присел на колени и посмотрел вокруг. Роса на листьях играла и переливалась. На каждом листочке - капля, и в каждой капле - кусок мира. Много удивительного и прекрасного видел Сеня в поле, но такое заметил первый раз за свои двадцать четыре года.
Он встал. Пересадил зайчонка в фуражку и сунул ее за пазуху. Чуть постоял. Перекинул перепелиную сеть через плечо, а на второе плечо вскинул связанные ботинки. Поднял с земли сумочку, в ней затрепыхались перепела. Еще раз посмотрел на разбросанные по полю хрусталики росы и пошел прямиком, по посевам. Брюки у Сени уже давно были мокрыми до колен - сильнее намочить их уже не страшно. Да и роса была такая приятная, освежающая, бодрящая. Как хорошо в поле на рассвете!
Но вдруг он остановился: впереди, на кургане, как изваяние, появившееся на грани ночи и дня, стояла огромная волчица. Сеня долго смотрел на нее, - не шевелясь, потом тихо прошептал:
- Здорово, знакомая!
Волчица, повернувшись всем корпусом, посмотрела в его сторону и спокойно ушла за курган.
Выбравшись на дорогу, Сеня пошел не в село, а в противоположную сторону: он шел на работу прямо с охоты. До села надо было бы пройти километров шесть, а до места дневной работы, на пропашку подсолнечника, - не более километра. Для такого случая он и завтрак припас с собой в рюкзаке.
Вскоре он подошел к бригадному стану и скинул у лесной полосы ватник. На работу люди приходили не раньше семи часов, и Сене оставалось еще часа три-четыре на сон. На стане было так же тихо, как и вокруг. Сторож, инвалид Отечественной войны Григорий Фомич, крепко спал сидя, вытянув деревянную ногу и склонив голову на грудь: зоревой сон крепок и сладок.
- Пусть поспит, - произнес Сеня тихо. - Сейчас тут и красть-то нечего. Вот когда хлеб, тогда другое дело. Тогда, если уснет, разбужу.
Затем он достал зайчонка и посадил на ладонь: тот был не больше гусиного яйца.
- Давай-ка я выпущу тебя тут, в лесополосе. А? Тут тебя коршун не достанет, - обратился он к зайчонку.
Сеня присел, чтобы посадить зайчонка под куст. Но тут послышались издали ритмичные щелчки, похожие на легкое щелканье кнутом. Он прислушался, улыбнулся и подумал: "Константин идет. Подожду выпускать - дам ему посмотреть". И накрыл сосунка другой ладонью.
Щелчки изредка, но регулярно повторялись и приближались. А через несколько минут на просеке показался человек. Он шел, подняв голову, будто смотря все время перед собой, постукивал палочкой по голенищу сапога и тихо мурлыкал какой-то мотив. Одет он был хорошо: тонкого сукна брюки забраны в добротные сапоги, коричневая сатиновая рубаха, на плечи накинут серый летний пиджак. Кроме палочки, у него в руках ничего не было. Не доходя до Сени шага три-четыре и постучав палочкой о голенище, остановился, держа голову все так же высоко.
- Кто тут? - спросил он.
- Я.
- Сеня… Как охота?
- Шестерых поймал.
- Хорошо.
- Роса с полночи упала, а то больше поймал бы. Перепел в росу не идет под сеть. Орет, как оглашенный, а ни с места.
- Ишь ты, какое дело! Боится замочиться… Жирные?
- Ничего… Садись-ка сюда, Константин. Что-то покажу.
- А ну? - И Константин, осторожно ступая, подошел к Сене. Он был слеп. Открытые глаза были неподвижны. На вид он казался ровесником Сени. Тонкими мягкими кончиками пальцев он прикоснулся к Сене, затем они крепко пожали друг другу руки.
- Зачем и куда ходил в такую рань, Костя?
- Это тебе - рань, а мне все едино… На кукурузу ходил - обошел всю: теперь знаю, где она в этом году посеяна и как к ней идти.
- А-а… И нашел? Как это ты смело по полю ходишь? Не боишься заблудиться?
- А вот она. - Костя поднял палочку и постучал ею. - Я по ней правлюсь. Пусть, скажем, передо мной столб впереди - чуть стукну ею по сапогу, и она скажет: столб. Вот дошел до бригадного стана и вижу сразу - стан. Или вот ты сидишь, а я иду мимо: молчи, пожалуйста, а я все равно увижу. Каждое вещество отражает звук по-разному. И посевы тоже: подсолнечник свое отражение дает, рожь - свое. Я все вижу. И волна такая тонкая от каждого предмета доходит к лицу… Не понимаешь? - спросил он вдруг.
- Нет, почему? Понимаю. Но только считаю - мне это недоступно. Мне закрой глаза и - каюк. Ты вот и щетки делаешь, и хомуты вяжешь, и сети плетешь, на все руки мастер. Все это и я, конечно, могу научиться, но только с глазами. А так - недоступно.
- Оно и мне кое-что недоступно. Вот смалу слышу: "Свет, свет", а что оно такое - понятия не имею. Скажем, зеленый лист и желтый лист осенью - это я вижу, пальцами определю. А свет - не знаю. Оно вишь какое дело, мне это недоступно, значит.
- Ну ладно, - перебил Сеня, видимо не желая углублять тему разговора. - Ты смотри, кого я под комком нашел. - И он приблизил к Косте ладони с зайчонком.
- Вроде бы крольчонок… - Костя гладил зайчонка и трогал тонкими пальцами шерстку, ушки, лапки. - А-а! Зайчонок?
- Точно, он.
- Мяконький какой… А зачем ты его от матери унес? Нехорошо это, Сеня. А?
- Как раз наоборот. Тут, в лесной полосе, ему безопасно, а там его коршун может в два счета слопать. А матерей у него столько, сколько зайчих с молоком.
- Это как так?
- Очень просто. Она, зайчиха, как, значит, народит зайчат, то покормит их сразу же, а они тут же - шмыг, шмыг! - в разные стороны и под комочки или в ямочки. Все. И прощай, мамаша!
- А потом?
- А потом так: как он захочет есть, то тихо-онько пищит: "Пи-пи-пи!" Тогда бежит к нему зайчиха с молоком, какая ближе от него. Иной раз и две сразу бегут, только ешь, пожалуйста, не ленись.
- Смотри-ка! Это ж удивление!
- Я все это сам видел, лично. "Пи-пи-пи!" И она бежит, ковыляет. Обмокнет вся по росе, как баба у белья на речке, а бежит, спешит. И другая бежит. Ну эта, конечно, опоздает. Первая кормит, а вторая сидит рядом, головой кивает, как нянька. Ей-богу так!
- Как нянька! - рассмеялся Константин. - Прямо чудеса ты видишь на охоте.
- Все равно всего не вижу.
Константин повернул к нему голову в удивлении: чуть выпятил губы и поднял брови.
- Чего удивляешься? Вот сейчас видел я небо в капле. Первый раз в жизни видел! - воскликнул Сеня с восхищением. - Понимаешь: облачка, заря - все в капле..