Вскоре на дороге показалась странная подвода. Большой ящик, прикрепленный к дрогам, тащила тощая кобыленка с обтрепанным хвостом. Ящик был похож на те, в которых возят хлеб, но значительно шире и выше - в рост человека. На передке, свесив ноги, сидел возница, старый и дряхлый старикан с трубкой в зубах - по прозвищу "Затычка". Дед хотя и состоит в колхозе, но никогда в нем не работает, а отирается то около кооперации, то в сельсовете, а то и просто уходит из села невесть куда. Спросу с него никакого нет: стар уже. Рядом с ним, в той же позе, сидела продавщица сельпо, тетя Катя, в белом фартуке и таких же нарукавниках. Полное ее тело колыхалось при каждом покачивании возка, а лицо было сердитым. Дед Затычка, наоборот, был весел, как всегда, и когда подъехал к нам, то приложил руку к козырьку и произнес тоненьким голосом:
- Прибыл на каникулы!
Он кряхтя сполз с передка на землю и немедленно пристроился отдыхать прямо на земле, животом вниз.
Вдруг из-за фургона, с задка, ловко соскочил щупленький председатель сельпо и молодцевато воскликнул:
- Привет трудовому народу! - Он отряхнул брючишки, дунул почему-то на рукав коричневой тужурки, поправил серенькую кепку, тронул двумя пальцами узел галстука и произнес: - Приступим, Катерина Степановна! Пожалуйста!
Но та слезла не сразу. Она поставила сначала ногу на оглоблю, отчего дуга перекосилась, а клячонка пошатнулась, а затем уже грузно спустилась вниз.
- Фу-х! Боже ж ты мой! - произнесла она, вытирая лицо фартуком, и открыла двери фургона.
Товарищ Хвист заглянул внутрь своего походного магазина, осмотрел, все ли в порядке, и улыбнулся. Серые бесцветные глаза устремились на тетю Катю. Говорят, что глаза выражают работу мысли, а вот у товарища Хвиста они, например, ровным счетом ничего не выражают: наверно, врут люди. Одним словом, он посмотрел на тетю Катю и обратился к ней так:
- Для начина, многоуважаемая Катерина Степановна, понимаешь, кружечку пивка - начальству. Без этого, каб-скть, нельзя. Начин - великое дело. (Часто употребляемое "как бы сказать" он произносил в скороговорке, как "каб-скть".)
- Ты уж третью кружку вылакал: чем я буду расплачиваться? - проворчала продавщица вполголоса, но пива все-таки налила.
- Напрасно, каб-скть, волнуетесь. - Он подмигнул тете Кате, принял от нее кружку пива, отхлебнул глоток и объявил столпившимся колхозникам: - Только в порядке очереди!
Настя о чем-то пошепталась с Анютой и сказала громко, так, чтобы все слышали:
- А горшков привезли, Ерофей Петрович?
От взрыва общего хохота даже и лошаденка засеменила ногами. Казалось бы, чего тут смешного? Но это был намек на то, как в прошлом году Ерофей Петрович выехал без возницы и забыл торбу; когда же потребовалось кормить лошадь сеном, он попробовал накормить из горшка. Кончилось все это тем, что лошадь укусила его за плечо. С тех пор Ерофей Петрович возненавидел всякую глиняную посуду и перестал ею торговать. А колхозницы прямо-таки взвыли без этой посуды. Вообще по сельскому хозяйству Ерофей Петрович соображал плохо. По этой причине он завез в сельпо двести хомутов громадного размера, из которых только один годился на Великана. Все же остальные валяются на складе и по сей день. А ведь он, по его словам, руководствовался совершенно правильным принципом: "Маленький хомут налезет не на каждую лошадь, а большой - на любую". Вероятно, поэтому же кобыленка, запряженная в фургон, могла бы при желании пролезть в свой хомут с ногами.
И почему только люди смеются? Не понять. Вот и теперь, когда все смеялись, Ерофей Петрович не пошевелил бровью: он пил пиво и изредка посматривал вверх, на облака.
Все стали подходить к дверцам фургона и покупать кто спички, кто табаку, кто платок.
- В порядке очереди! - еще раз предупредил их Ерофей Петрович.
Но никто его не послушал.
Подошел и Прокофий Иванович. Сначала он бросил взгляд на фургон и ухмыльнулся; затем обошел вокруг лошади, просунул руку, до локтя, под хомут, покачал головой и с горьким сожалением сказал:
- Животная.
Ерофей Петрович искоса осмотрел его с ног до головы, тоже ухмыльнулся и отвернул лицо в сторону.
- Папаша! От меня - пивка! - сказала весело.
Настя и подала Прокофию Ивановичу бокал пива. (Больше никто, конечно, пива не купил, а возил его Ерофей Петрович, вероятно, "для начина".)
- Можно, Настенька, - согласился Прокофий Иванович. И большими глотками разом осушил сосуд. - Так-ак, - произнес он удовлетворенно. - Перед обедом пиво пользительно… А эта косынка что стоит?
- Двадцать восемь, - ответила уже повеселевшая тетя Катя. Глаза у нее, оказывается, добрые и немножко хитроватые. - Двадцать восемь - не деньги, а расцветка - лучше быть не может.
- Настя! Померь-ка косыночку, - ласково обратился Прокофий Иванович.
Тетя Катя набросила на нее косынку, быстро приладила и, любуясь, затараторила:
- Это ж прямо-таки для нее делано! Ай, матушки, как идет!
Прокофий Иванович неторопливо вынул кошель, рассчитался, отошел к нам, развязал сумку с продукцией и принялся обедать. А Настю окружили девчата и все разом стали вносить суждение о косынке, попивая ситро. Мы с Катковым полулежа наблюдали торговлю. Все шло весело. Тетя Катя подобрела окончательно: предлагала девчатам конфеты, женщинам - фартуки, чулки. Но вот Анюта снова пошепталась с Настей и крикнула:
- Ерофей Петрович! К нам!
Тот улыбнулся, потрогал еще раз двумя пальцами галстук и приблизился к девушкам.
- Ерофей Петрович! А можно мне купить полный ящик спичек? - спросила Анюта.
- Даже для вас, каб-скть, хоть вы и симпатичны, но нельзя. Не больше, понимаешь, пяти коробок.
- Как же нам быть-то, девчата? А?.. А вы, Ерофей Петрович, еще будете "силу набирать"? (Девчата прыснули со смеху.) Мы совсем без товару остаемся, пока вы набираете… прыть на пятьсот процентов.
- Всегда и везде. А к посевной - обязательно, - ответил Ерофей Петрович.
Митрофан Андреевич сказал мне тихонько:
- Дурака не выправишь - это верно. И тут обидно не то, что он дурак. Обидно другое: ты ему говоришь, что он дурак, а он ни капельки не верит. - Он помолчал и добавил: - До общего собрания пайщиков как-нибудь дотянет, но не больше.
А Настя снова пошепталась с Анютой, и обе подбежали к нам. Но обратились они к Прокофию Ивановичу:
- А где Витя?
Прокофий Иванович резал сало на квадратики толщиной с большой палец руки и, пожевывая, ответил:
- Лошадь упустил. Отпрягал - убежала. Приедет. Куды ему деться?
Отошли они медленно: видно, приуныли. Но через несколько минут Витя вынырнул из лесной полосы, привязал лошадей к бричке, задал им корм и уселся на колесе с независимым видом. Девушки потянулись к нему и заговорили:
- Витенька! Ситреца стаканчик!
- Витя! Пару "Ривьер" от имени девичьего населения!
- Сперва поесть надо. Умаялся.
Торговля прекратилась совсем. Дед Затычка спал около фургона животом вниз. Ерофей Петрович разбудил его.
- Поехали!
- Куды? - спросил тот, не вставая.
- Домой.
Дед Затычка поднял голову, посмотрел вокруг и сказал:
- Съездили бы во вторую бригаду. Все равно завтра тащиться.
- План, понимаешь, каб-скть, график.
- А там без табаку им теперь - график?
- Ну-с?
- Вот тебе и "ну-с". Налаживаю. - И он стал подтягивать чересседельник и прилаживать неказистую сбрую.
Тем временем Настя что-то шептала на ухо Вите, а тот кивал головой, посматривая в сторону фургона. Там уже сидел на своем месте дед Затычка, уже примостился позади, на приспособленном стульчике, сам Хвист, а тетя Катя еще не уселась.
Наконец дед Затычка поплевал на ладони, свистнул кнутом и крикнул:
- Впере-ед!
Лошадка потопталась на месте, натужилась, бедняга, и стащила с места странную повозку. И в то время, когда тетя Катя помахивала на прощанье рукой, а Хвист сидел надутый, как индюк, Витя прекратил еду. Он быстро достал баян, растянул его и грянул веселую "частушечную". Настя и Анюта, подбоченившись, запели под переборы баяна:
У товарища Хвиста
Кобыленка без хвоста,
Потащилася шажком.
Подкорми коня горшком!
Ерофей Петрович заерзал на стульчике, потом перегнулся на бок фургона и замахал деду Затычке. Что кричал, не было слышно, но ясно - он торопился отъехать.
Митрофан Андреевич встал, подошел к девушкам и сказал коротко:
- Спать! Отдыхайте! - Посмотрел на Настю и добавил: - Машину за народом надо прислать вечером.
Волей-неволей все подчинились бригадиру и разошлись по лесополосе. Автомашина уехала. Витя продолжал еду. А Митрофан Андреевич обратился к нему:
- Вечерком, Витя, вечерком поиграешь девчатам. Сейчас - спать.
- Безусловно, - согласился Витя.
- Лошадь-то как же упустил? - тихонько спросил бригадир, так, чтобы никто не слышал.
- Жавороночек бросился от коршуна под бороны. Я боялся: тронут - сомнут птичку. Ну и… отложил постромки. А Казарка хвост трубой - и вдоль яра… Поймал!
- Кого: птичку?
- И птичку и лошадь. Птичку пустил… Дрожит в руках, бедняжка.
- А лошади полчаса без корма. Какой же им отдых так-то?
- А что ж: давить жаворонку? - удивленно спросил Витя.
- Да не-ет. Надо бы и птичку не давить и лошадь не упустить.
- А-а! Попробовал бы.
- Ну, ладно. Пусть так. - Митрофан Андреевич вздохнул и неопределенно сказал: - Ох, Витька, Витька!
- Ну вот: опять "Витька, Витька"! Я же стараюсь.
- Да я ничего, - примирительно и даже с ноткой ласки утешил его Митрофан Андреевич.