На любой работе он дольше недели не выдерживал и просил другую: на вывозке навоза у него "рука развилась", на сенокосе - "нога отнялась", на тракторном прицепе - "дых сперло от пыли", даже на апробации - "голову напекло" и "нервы не держут". "Нервы, - говорит, - нужны крепкие. А ну-ка, сноп обмолотится или развяжется - вот и беспокойство целый день. Мне нужна работа покойная".
Собственно говоря, он ежедневно на работе и вполне понимает, что - по уставу - его исключить не могут, но заработки его слабые, половинные: полтрудодня ежедневно вкруговую не выходит. "И кому какое дело, - говорит он, - сколько я зарабатываю! Может, мне и этого заглаза хватает".
Вывести Игната из терпения совершенно невозможно, его, как говорится, "ни гром, ни райком" не растревожат. Он иногда поет под балалайку песни грустные или веселые, смотря по настроению. О музыке поговорить любит и иногда скажет:
- Гармонь у меня "трехтонка" и "граматика" с заемным басом.
- Что она у тебя - автомашина или книжка? - удивился я как-то.
- В музыке тоже понятие надо иметь, - объясняет Игнат, - "трехтонка" - это в три тона играет, а "граматика" - это такой лад, граматический называется.
- Хроматический.
- Вряд ли! - сомневается он. - Все настоящие гармонисты так говорят.
Переубедить его нет никакой возможности: он не спорит, но и не соглашается, оставаясь при своем мнении. Еще в школе, малышом, он сказал учительнице: "Без тебя знаю". А все оттого, что рос единственным сынком, всегда только и слышал, что "умница", да "молодец", да "не тронь топор", "не хватай молоток", "поставь ведро! Сами воды принесем", и ничего ему не приходилось делать: "Сами сделаем. Играй, Игнатка!" Так и привык. Люди стали комбайнерами, бригадирами, трактористами, агрономами, а Игнат - с балалайкой. Так и пошла по колхозу пословица: "Работает, как Игнат с балалайкой".
Ну, это все дело прошлое: год от году Игнат все-таки работает лучше, все-таки минимум стал вырабатывать, хоть и с натяжкой. Однако уважения колхозников все равно нет, да и какое может быть уважение к человеку, который дальше минимума не идет! А между прочим, Игнат обладает довольно трезвым рассудком и шутку отколоть любит такую, что запомнится всем надолго; шутит он чаще всего загадками, так, что спервоначалу и не поймешь, и при этом не ждите от него улыбки: лицо не изменится ничуть, останется таким же спокойным, как и всегда, а улыбнется он только после, иногда даже через несколько дней.
Вот, например, какой получился у него случай с плотником Ефимычем, с которым у Игната были всегда хорошие отношения.
Убило громом свинью у Ефимыча. Конечно, в доме - горе. Собрались и соседи и дальние односельчане, набились во дворе, ахают, сожалеют, сочувствуют:
- Эх, какая свинья-то хорошая была!
- Ай-яй-яй! Еще бы две недельки и колоть можно!
- Убытки-то, убытки-то какие, Ефимыч!
Сам Ефимыч в горестном виде в сотый раз пересказывает, как он стоял около свиньи, как "оно ахнуло, треснуло, разорвалось" около него, как он сперва оглох и что то "долго пищало в ушах, а потом отлегнуло". А Игнат слушал, слушал, да и говорит:
- Плясать надо, а не плакать.
- Что ты - с ума сошел? - рассердился Ефимыч.
Старуха Ефимыча плачет.
- Бессовестный! У тебя соображение есть или нету? У нас горе, а ты "плясать".
- Иди со двора! - зыкнул могучим басом Ефимыч. - Сам в четверть силы работаешь, да хочешь, чтобы и у других живности не было.
Игнат ушел.
Так расстроенный Ефимыч и не сообразил, что ведь могло ж убить его, а не свинью, что стоял-то он рядом с нею! С тех пор старик остался в обиде на Игната и никогда с ним не разговаривал.
Друзей у Игната совсем не стало, к тому же жена пилит и пилит ежедневно. И решил он уходить в город, но неожиданно, будто бригадир Пшеничкин следил за его мыслями, вызвали Игната в правление. С первого зова он, конечно, не пошел, а сказал посыльному:
- Сперва пусть скажут, по какому делу.
Посыльный вернулся и сообщил:
- На постоянную назначают.
- Пущай скажут на какую, а я тогда подумаю: идти или нет.
Но все-таки со второго зова Игнат в правление пошел и уступил. Как уж они там решали, не знаю, но только Игнат встретился мне сияющий.
- Назначили, - говорит, - на пожарку! А что ж! Лошадь, бочка воды, насос: больше ничего! Семьдесят пять соток ежедневно: чего Игнату больше надо? Ничего Игнату больше не надо! Дал слово: до конца уборочной дежурить.
Пожарный сарай стоял в десяти - пятнадцати метрах от агрокабинета. С Игнатом мы теперь виделись часто.
Однажды в открытое окно я увидел Игната. Он сидел на пожарной бочке в холодке с балалайкой в руках и изредка отмахивался от мух. Все дни он был веселым, а сейчас что-то загрустил, тихонько потренькивая струнами. Потом, склонив голову набок, Игнат запел:
Ах, где вы сокрылись,
Ах, карие глазки…
- Нет, не так, - оборвал он на полуслове и запел снова, встряхивая головой при ударе пальцев по струнам:
Ах, где вы сокрылись…
- Нет, не так! - снова воскликнул он. Ловко почесав спину углом балалайки, схватил горстью муху на коленке, взял ее двумя пальцами, рассмотрел, бросил в бочку и некоторое время наблюдал: вероятно, муха кружилась на воде, и он любовался рябью. Потом, встрепенувшись, опять запел.
Он повторил куплет раз десять и неожиданно умолк. Поставил балалайку между коленями, оперся подбородком о гриф и задумался.
Ко мне в кабинет вошел Пшеничкин.
- Завтра можно начинать, - сказал он, присаживаясь на стул.
Мы договорились выехать вместе на третий участок к комбайну завтра к десяти часам утра: рано там делать нечего, так как хлеб только-только "подошел" и поутру будет сыроват для уборки.
Пшеничкин собрался уже уходить, но я указал ему на окно. Игнат сидел, задумавшись, в том же положении, только ноги чуть разъехались на бочке.
- Во! Сидит… И хлопот же с ним! - сказал бригадир сердито.
- Уйдет?
- А кто его знает! Ведь и малый он не плохой, а поди ж ты, никакого подходу не придумаешь. Мне от председателя, Петра Кузьмича, уже чуть-чуть попало.
- А тебе за что?
- "Ваша, - говорит, - ошибка как бригадира: ответственности ему не предъявляли в работе, потачку давали. Этого, - говорит, - штрафом не возьмешь: ответственностью ему в лоб!" Пожалуй, моя ошибка есть, - согласился Пшеничкин.
- Ну, и как же решили?
- Сдали ему пожарный инвентарь, лошадь, сбрую по акту и в полной исправности - на шесть тысяч рублей: уйди попробуй! Мало того, вдруг пожар: не выедет - судить могут. Все это ему втолковали вчера, а в первый день только акт сдачи подписали.
Так вот о чем задумался Игнат, вот откуда тоскливые "карие глазки"! Уходя, Алеша сказал:
- Кузьмич вцепился - не оторвешь: придется Игнату перестроиться.
…А председатель уже звонил в город начальнику пожарной команды и просил прислать специалиста: проинструктировать вновь выделенного пожарника Игната Прокофьевича Ушкина.
Вскоре приехал инструктор и два дня провел с Игнатом. Сначала учил, как обращаться с насосом, как складывать в ящик шланг; потом позвали шорника и переоборудовали сбрую так, чтобы лошадь можно было запрячь в течение двух минут. По сигналу инструктора Игнат подскакивал к лошади, заводил в оглобли и запрягал, но приезжему все казалось, что медленно, и он повторял тренировку до тех пор, пока не нашел работу Игната удовлетворительной. Игнат тоже был доволен: так быстро запрячь ни один человек в колхозе не может! Сам Пшеничкин не может! А Игнат Ушкин может, Игнат знает точные движения!
Затем инструктор ходил с Игнатом в конюшни, фермы, ездил по полям и говорил:
- Учти! Огнетушителей всего восемнадцать штук - следи за исправностью, прочищай отверстия! Так. У комбайнов имеется шесть огнетушителей: проверяй налетом, как коршун! Комбайнеры недооценивают значение огнетушителя. Так. Токи и скирды опахать: мертвую полосу сделать кругом них, чтобы огонь не подобрался. Так. Зернохранилище обсадить деревьями: защита со временем будет. Все это на твоих руках. Твоя первая заповедь: "Ни одного пожара за лето!"; от тебя зависит - будет хлеб цел или нет. Когда хата или скирда сгорит, то золу и дурак затушит, а наше главное дело - не допустить пожара. Насчет добровольной дружины думай: поставь на правлении вопрос ребром!
Все рассказал пожарник и уехал.
В первый день после отъезда инструктора Игнат пел полным голосом:
Эх! Как у наших у ворот
Да комар музыку ведет…
- Э-эх! Э-эх! - он притопывал ногой, давал дробь пальцами по балалайке, передергивал плечами. Видно было по всему, что дела пошли веселые.
В тот же день вечером пришел он в правление. Заседания при Петре Кузьмиче кончались рано, ночных мучений, как при Прохоре Палыче, уже не было, и Игнат попал к "разным".
- У меня есть вопрос ребром, - сказал он, когда счел это нужным.
"Так и есть, - подумали присутствующие, - отказываться пришел. Ну и Игнат!"
Алеша Пшеничкин даже подпрыгнул на стуле.
- Ну что с тобой остается делать? - воскликнул он.
- Я скажу, - ответил Игнат. - Главное дело, не торопись! Чего испугался? Выражаться, сам знаешь, не буду.
- Говори! - улыбаясь, поддержал Игната Петр Кузьмич.