Ван-Чжен и другие вернулись только через несколько часов. Они пришли усталые, сумрачные, неразговорчивые.
- Не догнали! - встретила их полуиспуганным вскриком Аграфена.
Китайцы быстро переглянулись. Пао, усмехнувшись, показал крепкие зубы:
- Нет...
Яркая, внезапная, неожиданная радость залила Аграфену.
19.
Четверо упорно и торопливо работали в поле. Сюй-Мао-Ю приходил в зимовье с наполненной соком чашкой и возился у печки, что-то кипятил, цедил, процеживал. Работа целиком завладела стариком и его компаньонами, и они почти все время молчали.
Они не разговаривали с женщиной, не вспоминали о Ли-Тяне. И - чего не могла понять Аграфена - были спокойны, не тревожились, повидимому, ни о чем, ничего не боялись. Это поражало Аграфену и вместе с тем успокаивало. Ей казалось в первую минуту, что с уходом Ли-Тяна у китайцев пойдут страхи, китайцы станут опасаться, как бы Ли-Тян не рассказал в волости или в городе о том, чем они здесь занимаются. Аграфена ждала, что вот-вот к зимовью нагрянут незванные гости из волости, придет милиция, пойдут спросы и допросы. Но все было пока тихо, все было спокойно.
И Аграфена решила, что Ли-Тян побоялся, а, может быть, и пожалел выдавать своих земляков.
Укрепившись в такой уверенности, она почувствовала какую-то обиду. Она не понимала, на кого эта обида росла в ней: на Ли-Тяна ли, который ушел и оставил все здесь по-старому, или на работающих спокойно и бесстрастно китайцев. Все равно, но обида росла.
А дня через два после ухода Ли-Тяна эта обида созрела в ней и прорвалась наружу. Эти два дня прошли как обычно, как-будто ничего не произошло, как-будто вокруг зимовья осталось все так же, как месяц назад. Аграфену возмутила вдруг непоколебимая ясность, прочное спокойство китайцев. Она присмотрелась к ним и однажды за обедом не выдержала. Она отодвинула от себя чашку с недоеденной кашею, вытерла губы и, злобно взглянув на Ван-Чжена, спросила:
- Вы что же думаете? Вы мне прибавка к жалованью разве не положите?.. Сколькой раз говорю!
Ван-Чжен изумленно повернулся к ней, прожевал кусок, проглотил его, облизнулся.
- Кушая тихонько! - равнодушно посоветовал он. - Кушая!..
- Ты мне зубы-то не заговаривай! - повысила Аграфена голос. - Был единыжды об этим разговор, да вы сбили меня тогда... Будет прибавок-то?
Сюй-Мао-Ю остановил готовившегося что-то сказать Ван-Чжена и поглядел на Аграфену:
- Говори надо утром, говори вечером. Зачем говори когда кушая?... Худой язык! Худые слова!.. После будешь говори!..
Сюй-Мао-Ю сказал это бесстрастно, невозмутимо. Но в скрипучем голосе его зазвучало что-то такое, что сразу подкосило весь задор Аграфены.
Аграфена вспыхнула, сжала руки, но промолчала. Внутри нее все в ней бушевало, в голове ее кипели гневные, бранные слова, но они не шли с языка. Что-то угрожающее, что веяло от старика, от его притихших и поглядывающих выжидательно товарищей, сковывало Аграфену, делало ее такой маленькой, такой беспомощной и одинокой.
Она почувствовала себя такой одинокой, что когда в этот же день поздно ночью чья-то рука в темноте зашарила по ее двери и начала расшатывать тонкие доски, она едва нашла в себе силы испуганно и жалобно крикнуть:
- Кто это?.. Зачем?..
И хотя за перегородкой опять, как когда-то, послышалось шлепанье удаляющихся шагов и все ненадолго затихло, спокойствие не пришло на этот раз к Аграфене. Она вспомнила, что нет Ли-Тяна и не услышит она уже больше его ободряющего оклика.
В эту ночь ей не удалось уснуть. Несколько раз ее дверь сотрясалась под чьими-то упрямыми толчками. Кто-то упорно стремился проникнуть к ней в каморку. И Аграфена под конец уже перестала вскрикивать и спрашивать. Она только сползла с постели, прижалась к стене и, сжав крепко зубы, оцепенело слушала.
Но дверь выдержала.
Утром Аграфена пришла в себя, яркий свет дня влил в нее бодрость, и она при всех спросила:
- Срамота-то какая! Цельную ночь ко мне кто-то ломился!.. Вы бы перестали!
Ван-Чжен быстро посмотрел на Пао и Хун-Си-Сана. И тот и другой усмехнулись и отвели глаза в сторону. Сюй-Мао-Ю скривился и покачал головой. И сквозь зубы бросил что-то по-китайски, непонятное Аграфене.
И никто ничего не ответил женщине на ее жалобу.
Аграфена поняла, что среди этих четырех мужчин, которые возобновили охоту на нее, которые вместе с тем заняты своим делом, уведшим их подальше от людей, от чужих глаз, что среди этих китайцев, умеющих молчать и не отвечать на вопросы, она беззащитна, она безоружна, она одинока.
Тогда Аграфена по-настоящему пожалела о том, что не послушалась Ли-Тяна и не ушла отсюда с ним вместе.
И она задумала уйти одна.
20.
Но назавтра в обеденную пору в стороне от зимовья неожиданно залаяла собака. Собачий лай, прозвучавший в лесной тишине, был неожидан, необычаен. Китайцы встревоженно выбежали на тропинку, столпились, взволнованно прислушались. Лай звучал все отчетливей и ближе. Собака приближалась. Она лаяла отрывисто, с небольшими перерывами, словно звала кого-то, останавливаясь и поджидая.
Аграфена, вышедшая на тропинку вместе с остальными, не выдержала и изумленно спросила:
- Кого это там несет?
Но никто ей не ответил. Никто не успел ей ответить, потому что на свороте тропинки показался серый остромордый пес, который залаял громче, остановился и оглянулся назад. И сзади него появились люди. У некоторых из них в руках были ружья. Вооруженный человек, шедший впереди всех, быстро подошел к китайцам. Не здороваясь, без кивка головы, без приветствия он оглядел их и громко спросил:
- Все вы тут?
- Все! все!.. - враз ответили Ван-Чжен и Пао. - Больше люди нет...
- Все?.. - повернулся спрашивающий к Аграфене и строго взглянул на нее.
- Все... - смущенно подтвердила она.
- Только пять душ вас и было?
- Не-ет... еще один был.
- Ага! Был, значит? А где же он теперь?
Ван-Чжен просунулся поближе к пришедшим, которые тесно окружили их всех, и ласково улыбнулся:
- Была, была одна человека!.. Одна человека ходи! Город ходи!..
Среди пришедших оказался и хозяин зимовья, Иван Никанорыч. Он послушал Ван-Чжена и обернулся к своим спутникам:
- Вишь, "в город ходи"! Врет-то как!..
- Наша не врет! - запротестовал Ван-Чжен.
Сюй-Мао-Ю пересчитал взглядом пришедших, посмотрел на своих товарищей, обжег мимолетно блеском глаз Аграфену и что-то сказал по-китайски. Китайцы сгрудились поближе друг к другу и враз заулыбались:
- Нет!.. Пырауда!.. Не ври наша!..
- Совсем не ври!..
Вооруженный человек, у которого был решительный вид начальства, сплюнул и раздраженно заявил:
- Всех рестуем!
- Почему?!. - всполошенно вскинулись китайцы. - Почему наша рестуй?.. Наша ничего плохо не делай!
- Ну, ну! ладно!.. Опосля видно будет - плохо ли, хорошо ли вы тут делали!
Аграфена, тяжело дыша, испуганно и вместе с тем с острым любопытством приглядывалась к прибывшим. Приглядывалась и прислушивалась к их словам. И, услышав об аресте, не выдержала:
- А я-то как же?
- Ты?.. - взглянул на нее старший. - Тебя тоже рестуем!
- Меня за что же? - всплеснув руками и закипая слезами, воскликнула Аграфена.
- А за то же, за что и всех...
- Тебя, тетка, за дружбу да за сокрытие! - прозвучал насмешливый голос. И Аграфена сквозь слезы успела заметить как-будто знакомое лицо: курчавую черную бороду, маленькие блестящие, пронизывающие глаза, выцветшую шляпу, надвинутую по самые брови. Она хотела вспомнить, кто это, но было некогда. Другие мысли, другие заботы хлынули на нее и придавили.
- Ничего я не скрывала! - плаксиво заговорила она. - Я сама ни сном, ни духом в ихних делах не ведала!.. Вы у Ли-Тяна спросите! Он вам все обсказал, он вам и про меня скажет истину! Вы его спросите!..
- Кого? - удивленно переспросили пришедшие.
- Да вот этого, который ушел отсель, да вам на китайцев да на ихние дела доказал... Его, Ли-Тяна!
- Видал ты!.. - недоумевающе поглядев на старшего, на других спутников, протянул Иван Никанорыч. - Видал ты, какую дурочку строит!?.
Старший переглянулся с одним из своих товарищей и придвинулся ближе к Аграфене:
- Про какие ты дела толкуешь?
- Про какие больше? - глотая слезы, объяснила Аграфена. - Про мак, который тут посеян, про зелье... Сами, поди, знаете...
Китайцы встревоженно задвигались и вполголоса заговорили между собою.
- Вы помалкивайте! - крикнул на них старший. - Нечего сговариваться!
- Какой сговаривайся!? - угрюмо огрызнулся Ван-Чжен, но все замолчали.
- Где ж тут у них зелье? - допытывался у женщины старший.
- А на поле!
- Покажи. Пойдем!
Пропустив Аграфену вперед и окружив китайцев охраною, все направились в поле.
Шли туда молча. У китайцев молчание было тревожное, испуганное, злое. Пришедшие неожиданные гости скрывали в своем молчании жадное любопытство.
Когда вышли к засеянной маком полоске, старший и Иван Никанорыч отделились от остальных и подошли вплотную к маку.
- Ишь, сколько набуровили! - удивился Иван Никанорыч. - На цельную волость пирогов настряпать можно да и то еще останется!..
- Знать, не для пирогов это у них, а для продажи...
- Тетка! - обернулась старший к Аграфене. - Про какое-такое зелье ты толковала?
Аграфена сжалась и жалобно оглянулась на китайцев.
- Какое?... мне самой невдомек. Курят его, что ли...
- Лекарссва!.. - хрипло сказал Ван-Чжен. - Наша лекарссва делай... Своя... сытаринна...