У Зюзи горят глаза.
- Давай меняться!
- Поздно, надо было раньше.
Зюзя канючит:
- Дай… - Он дрожит от нетерпения.
Перекидываю бутылку в левую руку и бегу с воробушком. Если вертеть наотмашь, получается, что он летит. Навстречу, в пыли, гонит обруч Яша Кошечкин. Он останавливается - не каждый день видишь такое. Нежно-фиалковые глаза его широко раскрыты.
- Ой, что у тебя?
- Не видишь? Фокус.
- Что возьмешь за него?
- А что дашь?
- Вот обруч!
- Так он старый! - говорю я.
- Новый, только с бочки, честное слово.
- Ржавый, - говорю я.
- Почистишь мелом, будет как серебряный.
- А палочку дашь?
- Еще и палочку, хитрый.
- А ты не хитрый?
- Дай монетку, дам палочку.
- Ну, что ты за свинья, где же я возьму монетку?
- А вот у тебя за щекой.
- Так это сдача.
- А ты скажи: потерял, - советует Яша Кошечкин, глядя на меня фиалковыми глазами.
…Когда впереди катится обруч, не чуешь земли, будто летишь на пролетке.
- Эй, с дороги! Задавлю!
Из калитки появляется Сеня в крохотной жокейке, которая непонятно как держится на его жирной голове. У Сени желтый, широкий, с картинкой, фабричный обруч и такая же желтая, фабричная, с картинкой палочка. Он с насмешкой смотрит на железный, ржавый, тяжелой заклепкой заклепанный обруч от селедочной бочки.
- Аллюр! - кричит Сеня, прикасается волшебной палочкой к обручу, и он золотым солнечным колесом, не касаясь земли, легко и плавно летит далеко вперед по Большой Житомирской улице.
Я со всего размаха ударяю палкой, и обруч, тяжело подпрыгивая на булыжнике, железно и гулко грохочет, все время кренясь набок и стараясь упасть.
- Аллюр три креста! - кричит Сеня.
- Пошел! Пошел! - чуть не плача, кричу я. - Давай! Давай! - и размахиваюсь со всей силой, точно вбивая в него свой дух, свое желание легкого, летучего движения.
И вот уже тяжелый железный обруч, высекая искры, летит прямо и звонко. И я бегу за ним, я бегу, направляя его лишь легкими ударами. И мимо - деревья, мимо - заборы, белые хаты. Лают собаки, ржут жеребята.
Я и Сеня идем рядом в два колеса.
Тихий, беззвучный красивый полет игрушечного обруча и тяжкий, звенящий, земной грохот железного обруча, - как две жизни, две судьбы.
А Яша Кошечкин, видя все это, бежит сзади и плачет:
- Отдай обруч, возьми фокус, отдай обруч, возьми фокус!
9. Жорж удар
Здравствуй, пустырь! Пепелище сгоревшего дома, где в серой золе можно найти и пуговицу, и кривой гвоздик, и даже осколок зеркала, где всегда миллион мальчиков. Здесь их царство, здесь никто их не тронет, никто не крикнет: "Разбойники!"
Самые маленькие, те, что и штанишек еще не имеют, а разгуливают в бумазейных платьицах, играют в классы. А уважающий себя мальчик, с глубоко надвинутым на самые глаза картузом, никогда не станет играть в классы, а играет в "расшибаловку" или в орехи, сидя на корточках у вырытой в земле ямки. Выигравший ходит гоголем и погромыхивает в кармане орехами, вызывая на поединок, и даже иногда, при большом выигрыше, на глазах у всех расколет камнем орех и медленно съест ядрышко: "Вот вам, видели, какой я богач!"
А у кого нет ни орехов, ни монет, тот играет в "принца и нищего".
- Эй, прочь с дороги!
Все сразу притихли и перестали играть, глядя на страшного пришельца.
Его звали Жорж Удар, он ходил в фуражке-капитанке с лакированным козырьком и вечно что-то жевал.
Вот и сейчас он с азартом жевал тянучку.
Папа его был балагула. Вы знаете, что такое балагула? Балагула выпивает граненый стакан водки, утирается рукавом и говорит: "Еще!" Он выпивает второй стакан и говорит: "Ого!" И только когда выпьет третий стакан, берет вожжи в руки и кричит: "Вье!"
Жорж Удар был толстый, злой и ужасно смелый. Говорили, одним ударом кулака Жорж выбивал все зубы, оставляя вам только корешки. Он приходил и всегда задавал один и тот же вопрос:
- Хочешь по морде?
Так он обходил всех, и так как никто не хотел с ним связываться, он давал бесплатно пробовать мускулы.
- Уй! Уй! - говорили мальчики, осторожно, кончиками пальцев пробуя твердые как камень мускулы силача.
Но теперь Жорж не хотел показывать мускулы, у него было другое настроение.
Он сразу же подошел к Яше Кошечкину и, глубоко засунув руки в карманы длинных брюк, резиново жуя тянучку, сказал:
- Мы из маленьких, да? Мы из чистеньких, да? Мы из цирлих-манирлих, да?
Яша Кошечкин молчал, фиалковыми глазами разглядывая Жоржа. Жорж стал рядом и толкнул его.
- Боимся запачкаться, да?
Яша Кошечкин тихонько отошел.
- Смотреть тошно, да? - спросил Жорж.
- Нет, что вы, - вежливо сказал Яша Кошечкин.
- А как дам в зубы, хочешь? Не хочешь?
- Нет, пожалуйста, не надо, - сказал Яша Кошечкин.
- А это видал? - Жорж показал кулак.
- Да, а что? - неожиданно вырос Микитка, худенький и цепкий, как колючка, хлопчик со светло-серыми, с голубизной, сверлящими глазками.
- А кто ты такой? - закричал Жорж Удар и сплюнул.
- А ты кто такой? - закричал Микитка и тоже сплюнул.
- Это видал? Да? - Жорж сунул прямо под нос Микитке свой темный кулак.
- А это видал? Нет? - Микитка сунул свой кулак.
Все в ужасе притихли. Никто еще не видел и не слышал, чтобы кто-нибудь так разговаривал с Жоржем Ударом.
- Я как тебе дам! - сказал Жорж Удар и замахал руками.
- Ну, дай, - сказал Микитка, подставляя грудь.
- Если бы я только захотел, я бы тебя на один мизинец взял, - сказал Жорж и показал грязный мизинец.
- А если бы я захотел, я бы тебя на один ноготь взял, - сказал Микитка и показал черный ноготь.
- А ну, попробуй, ударь меня, - сказал Жорж, выставляя грудь.
- Да иди ты! - сказал Микитка. - Хлюст.
- Я хлюст? - спросил Жорж.
- Ты хлюст! - сказал Микитка.
- А ну, повтори только!
- Хлюст!
- Вот еще раз скажешь - и скатишься с катушек!
Хлюст!
- Твое счастье, что я не хочу руки пачкать, - сказал Жорж Удар, вытер руку о штанину и неожиданно спокойно спросил: - Закурить найдется?
- А может, и найдется.
Микитка вытащил мягкую пачку "Тары-бары" и удивительным щелчком, которому завидовали все мальчики, выбил папиросу. Не две, не три, а именно одну - и точно в руку Жоржу Удару.
Яша Кошечкин фиалковыми глазами смотрел на обоих. И за маленькой железной спиною Микитки никто уже не боялся Жоржа Удара.
10. Кто такой Микитка
Весь год Микитка ходит с облупленным носом - летом он обгорелый, а зимой обмороженный. Микитка трет его кулаком и говорит: "Ух, бисова душа". И в картузе с козырьком назад, гибкий как веревочка, лезет на крышу или дерево.
Но если вы увидите мальчика просто на крыше или на дереве, - это еще не Микитка. Если же мальчик балансирует на самом коньке крыши или на самой верхней упругой ветке, - вот это и есть Микитка.
Появляется он всегда внезапно и самым неожиданным образом: то соскользнет вдруг с крыши по водосточной трубе, то возникнет из какой-то дыры в заборе.
Вообще Микитка не признает никаких дверей и калиток.
Если даже калитка гостеприимно открыта и ее не охраняет лохматый, злой, с сонными глазами пес, - все равно Микитка предпочтет пробраться через дыру в заборе, испытывая именно от этого особую радость. Не признает он и исторически сложившихся улиц или переулков, у него всегда есть веселый прямой путь через огороды, пустыри, перелазы, а сквозь глухие заборы он проходит как человек-невидимка.
А за Микиткой всегда - песик по имени Булька, шарообразный, смешной, с мордой, заросшей густой свалявшейся коричневой шерстью, сквозь которую посверкивают острые глазки.
Если кто увидит Бульку, то говорит:
- Ну, уж Микитка идет.
И наоборот - увидев Микитку, говорят:
- Где-то уж тут Булька.
Когда Микитка злится - и Булька зол и лает. Когда Микитка смеется, и Булька, подняв хвостик, подпрыгивая, повизгивает. Когда Микитка ест, и Булька тут же, громко чавкает или грызет кость. А ночью, когда Микитка спит, Булька лежит на пороге хаты, прикрыв глаза, дремлет, но сквозь дремоту при малейшем шуме ветра в кукурузе открывает глаза и бурчит.
У Микитки щербатый, сломанный зуб, и все, что попадается ему в руки, он пробует на этот зуб: орех ли, каштан, монету. В остальное время этот зуб заменяет ему свисток.
А свистеть ему приходится беспрерывно.
Если идут рвать яблоки в поповском саду, или на баштан за кавунами, или на базар, где шипят сковороды со свиной колбасой, или на реку, к скалам, где так глубоко, что и пароход утонет, - можете быть уверены, что впереди, в белой разодранной рубашке, свистя в согнутый палец, бежит Микитка и, перепрыгивая через канавы, кричит:
- Гоп-ля!
И нет для него большей радости, чем ласточкой прыгнуть в воду и исчезнуть, а когда все забегают на берегу - "Утонул, утонул!" - вдруг вынырнуть с довольной физиономией и сказать: "Прикуривал".
Все, что ни попадет в его руки, - красная велосипедная резина или стеклянная трубочка, - начинает тут же стрелять или свистеть.
Вот он срезал веточку бузины. Раскаленный докрасна кусок проволоки с шипением, как сквозь масло, прошел сквозь бузину, вытолкнув стекловидный слой ваты. И Микитка, поглядев на свет, говорит: "Тройное увеличение".
Теперь это уже не бузиновая веточка, а подзорная труба.